Страница 3 из 8
Профессор Н. Д. Сергиевский отмечал, что преступлением является только такое деяние, которое предусмотрено в уголовном законодательстве в качестве такого. Иначе, какой бы вред ни был причинен, деяние не может быть преступлением. Вместе с тем признак противоправности изменчив в зависимости от времени существования государственного образования с его оригинальной ментальностью, воплощенной в культурных предпочтениях. Так, даже норма «не убий» претерпевала со временем изменения, теряя в определенное время свое значение в отношении отца к сыну, господина к рабу. Изменчивость нравственных постулатов и, следовательно, изменчивость к определению преступного позволили проф. Сергеевскому сделать вывод о том, что «никаких признаков преступного деяния, которые для всех времен и народов определяли бы границу между наказуемою неправдой и ненаказуемой, установить мы не можем»[6].
Полагая невозможным различить уголовную неправду от неуголовной, Сергеевский вместе с тем предлагает примерный перечень мотивов, руководствуясь которыми можно создать «криминальный шаблон»: «невознаградимость причиненного вреда; важность блага, подвергшегося посягательству; частая повторяемость известных правонарушений; злоупотребление государственными учреждениями или открытиями в области человеческих знаний и т. п.»[7]. В этом перечислении мотивов, руководствуясь которыми можно создать «криминальный шаблон», обращают на себя внимание два обстоятельства: ссылка на вред и ссылка на важность блага, подвергшегося посягательству. И хотя данные, как и другие выделяемые исследователем критерии отнесения деяния к категории преступных, весьма абстрактны, тем не менее определенный шаблон, который нуждается в развитии, все же был предложен.
Профессор А. Ф. Кистяковский отмечал, что «преступление есть нарушение закона, установленного для поддержания безопасности и благосостояния граждан, нарушение юридически вменяемое, совершенное посредством внешнего, положительного или отрицательного, действия, по характеру своему состоящее или из насилия, или обмана, или небрежности»[8]. Если такое действие закреплено как запрещенное в законе под страхом наказания, следовательно, оно и является преступлением; если не закреплено, тогда такому деянию следует придавать иной статус, например статус полицейского правонарушения вне зависимости от вреда, причиненного таким деянием.
В приведенном определении проф. Кистяковского подкупает вовсе не простота определения преступления как нарушения закона, что отчасти справедливо подвергалось критике, а то обстоятельство, что автор определения предложил конкретные признаки деяния преступного, отличающего его от иных девиаций. Это насилие, обман или небрежность. Благодаря этим критериям появилась возможность создавать конструкции преступлений, которые заключали в себе уголовный элемент, а вовсе не профилактический элемент полицейской защиты или разновидность гражданско-правового обеспечения экономических отношений. Вместе с тем определение преступления как нарушение закона, как справедливо отмечал проф. В. Д. Спасович, непригодно для науки и практики, поскольку законодатель может (а) исключить запрет, который был полезен для общежития, или (б) создать запрет, который не несет в себе ничего криминального, поскольку в его основе не заложено столь серьезное нарушение общественного порядка, которое должно быть фундаментом любого законодательного акта на ниве уголовных правоотношений[9].
Конечно, закон при совершении преступления игнорируется. Но, как удачно заметил Н. С. Таганцев, критикуя указанную теорию, преступление нарушает вовсе не закон, остающийся незыблемым, а те основания, которые он в себе воплощает. То есть преступление нарушает нормы или заповеди, которые и должны быть закреплены в уголовном законе[10]. Поэтому исследователи, которые проповедуют концепцию преступления как нарушение закона, по существу, понимают под преступлением нарушение нормы или заповеди, которая составляет основу законоустановления.
Нарушение нормы права является другой концепцией определения существа преступления. Основоположник этой концепции Ганс Кельзен полагал, что основой права является его нормативность. Нормативность, в свою очередь, воплощается в законах, но нормативность нельзя сводить исключительно к закону. Закон в определенном смысле бланкетен, потому что в его основе лежит основная, определяющая жизненный уклад общества норма. Закон основывается на так называемом позитивном праве, которое и содержит основную норму. Из этой основной нормы выделяются другие нормативные определения, которые составляют иерархию нормообразования. Основная норма связана с конституцией, которая предопределяет, как должно вести себя с себе подобными. Уголовный закон, следовательно, имеет своим основанием конституционный масштаб свободы, устанавливая санкцию за его игнорирование.
В таком же ракурсе рассматривал преступление и другой представитель нормативизма – немецкий исследователь Карл Биндинг.
Прежде всего, К. Биндинг категорически возражал против понимания преступления как нарушения закона. Исследователь утверждал, что закон содержит в себе лишь описание поступка, но описание с позиций логики не может быть нарушено. Что же тогда нарушается в результате совершения преступления? А нарушается норма права или, точнее говоря, нравственная норма, выгодная и удобная для общежития граждан, которая цементирует их единство и служит на пользу развития общественного формирования. Такая норма является в определенном смысле абстракцией, существующей вне времени и пространства. Ее онтологическая суть – постоянное воздействие на граждан в силу ее вечного существования.
Карл Биндинг, так же как и Ганс Кельзен, считал, что существует основная норма, которая определяет все другие нормоустановления. Но если Кельзен в качестве такой нормы предлагал рассматривать Конституцию, то Биндинг называл подобную норму «нормой солидарности». В качестве примера такого рода вечной нормы как нормы солидарности исследователь приводил десять заповедей как иллюстрацию основных и высших устоев нравственного и правового воспитания. Таким образом, в основе закона, уголовного закона в частности, лежит норма, с одной стороны, экуменического характера, поскольку она вечна и глобальна, а с другой стороны, норма в определенной мере трансцедентная, поскольку имеет Божественное происхождение. Так, убийца несет ответственность вовсе не за то деяние, которое описано в уголовном законе, а за игнорирование нравственного постулата «не убий», который и является основанием соответствующего законодательного запрета. Таким образом, нормативисты настаивали на том, что в основе законоустановлений лежат нормы главным образом нравственного порядка, которые и нарушаются в случае совершения преступления.
Близко к нормативной концепции примыкает концепция Н. А. Неклюдова, которую можно назвать концепцией объекта отношений.
Н. А. Неклюдов так определял преступление: «Преступление есть заведомо (сознательно) безправовое посягательство на самые объекты людских отношений»[11]. Под объектами людских отношений исследователь понимал нечто, существующее в реальной действительности, на что направлено посягательство злоумышленника. Такими объектами являются, например, личность, собственность и т. п. Собственно говоря, Неклюдов отождествлял объект людских отношений с объектом как элементом состава преступления, придавая, таким образом, данному элементу качество криминообразующего признака. При этом, однако, исследователь считал, что покуда субъект не посягает на объекты, преступления нет. Так, не будет преступления, когда субъект «а) только спорит о праве, только не выполняет принятые на себя условия по поводу объектов (неправда гражданская) или б) только не соблюдает тех правил, которые предписаны законом в видах охранения безопасности объектов (неправда полицейская)»[12]. Спор о праве действительно может причинить убытки, в силу чего такой поведенческий акт справедливо относить к неправде гражданской. Что касается несоблюдения правил, которые предписаны ради сохранения безопасности объектов, то в этом месте Н. А. Неклюдов совершенно справедливо считает такое поведение неправдой полицейской, т. е. административным правонарушением, но до тех пор, пока не случится посягательства на объекты отношений, т. е. до времени наступления существенных последствий в результате несоблюдения правил. Наступление последствий означает посягательство на объекты отношений, что превращает деяние в неправду уголовную. Строго говоря, на основе этой концепции построено отчасти и современное уголовное законодательство России. Так, нарушение санитарно-эпидемиологических правил (ст. 236 УК) влечет уголовную ответственность только в случае наступления последствий в виде массовых заболеваний или отравления людей. До этого момента деяние может рассматриваться лишь как административно-правовое нарушение.
6
Сергиевский Н. Д. Русское уголовное право: пособие к лекциям. Часть общая. СПб., 1913. С. 48.
7
Там же. С. 49.
8
Там же. С. 52.
9
Спасович В. Д. Учебник уголовного права. Т. 1. СПб., 1863. С. 84.
10
Таганцев Н. С. Русское уголовное право: лекции. Часть общая. Т. 1. М.: Наука, 1994. С. 25.
11
Неклюдов Н. А. Общая часть уголовного права: конспект. СПб., 1875. С. 40.
12
Там же.