Страница 22 из 93
Имя Ксантиппа («рыжая лошадь») ей было дано не случайно: у неё были длинные рыжие волосы, а лицо, плечи и руки усеяны веснушками. Но это не портило её, к тому же она была ладной во всём остальном: стройной, сильной, страстной и работящей. Одно лишь огорчало в ней Сократа — её сварливость. Об этой её сварливости знали все, кто был знаком с Сократом, а иные, случалось, недоумевали, как он может терпеть такую сварливую жену. Даже юный Алкивиад сказал ему как-то: «Как всё же несносна сварливая Ксантиппа!» — на что Сократ ответил ему: «Я уже к этому давно привык, как к беспрерывному шуму колёс привыкаешь, когда долго едешь на телеге». Критону же, оправдывая свой выбор, он, философствуя, сказал следующее: «Обхождение со строптивой женщиной схоже с укрощением непослушной лошади. И подобно тому как, справившись с такой лошадью, легко справляешься с прочими, научившись обхождению с Ксантиппой, этой рыжей лошадью, я хорошо лажу с другими людьми».
Он выпил третий килик за покойного отца, встал, поцеловал Ксантиппу и, ничего не говоря, устремился к калитке.
— Ты куда? — крикнула ему вслед Ксантиппа. — Когда вернёшься?
Сократ захлопнул за собой калитку и побежал с горки вниз не оборачиваясь.
— Чтоб тебе споткнуться на ровном месте! — рассердилась Ксантиппа. — Чтоб ты расшиб свой дурацкий лоб!
Ей показалось, что в ответ она услышала смех Сократа. Она схватила со стола килик и швырнула его в сторону убегающего мужа. Килик ударился о каменную ограду и разлетелся во все стороны мелкими черепками.
Сократ не знал, на что он употребит время, оставшееся до полудня, до встречи с Периклом. Побродив по Агоре и не найдя там для себя ничего интересного, он направился в Булевтерий послушать, о чём там шумят пританы, члены Совета Пятисот, дежурившие по государству в промежутках между экклесиями. Сам Сократ не удостоился быть избранным в Совет Пятисот от своего дема, хотя не исключал, что станет им в будущем. Ему даже хотелось стать членом Совета, чтобы в течение тридцати шести дней, когда дежурной будет назначена его пританея, получать ежедневно по пять оболов и сытные бесплатные обеды — пирожки, сыр, масло, мясо, мёд и вино. Но ещё лучше было бы стать почётным гражданином Афин — тогда этими благами он пользовался бы не тридцать шесть дней в году, а пожизненно.
В Булевтерие было малолюдно — не собралась даже та десятая часть Совета — она называлась буле, — то есть притания, которая по закону должна была заседать десятую часть года. Когда Сократ вошёл в зал заседаний, председательствующий оглашал перечень преступлений, совершенных в Афинах минувшей ночью. Более интересного для себя момента Сократ выбрать не мог. Он прислонился к стене у двери и замер. Председательствующим был коротышка Телавг, владелец складских помещений в Пирее. Судя по тому, как он размахивал рукой и вскидывал голову, ему правилась роль председательствующего и то, что он как бы произносил речь, уподобившись оратору. Правда, он никак не мог выбрать интонацию, соответствующую тому преступлению, о котором сообщал, отчего волновался и обильно потел.
— А между тем перечень преступлений минувшей ночи был обычный: убежал раб, подожжён дом, ограблен возвращавшийся с пирушки молодой человек, в пьяной драке ранен кифарист[72] Лисий, угнано несколько лошадей из табуна Алкивиада, убит... — тут Телавг запнулся и закашлялся.
— Выпей воды! — закричали ему из зала пританы. — Кто убит?
— Убит при возвращении из тюрьмы в казарму скиф Теаген, охранявший камеру, в которой был отравлен Фидий. Заколот кинжалом. Убийца не найден. — Телавг замолчал.
— А что дальше? Что там дальше? — зашумели в зале. — Почему молчишь?
— Всё, — развёл руками Телавг. — Это всё. Несколько пританов устремились к трибуне, но Телавг приказал им вернуться и сесть.
— Сообщение о преступлениях обсуждению не подлежит, — сказал он. — Следующий вопрос: о докимасии Никомеда из дема Алопеки по случаю утверждения его гражданства. О результатах проверки того, что Никомед рождён свободными гражданами и в законном браке, расскажет Архестрат из того же дема, притан.
Сократ покинул Булевтерий. Весть о смерти скифа Теагена нарушила его план расследования. Теперь к перечню невыясненных обстоятельств и неизвестных лиц, причастных к гибели Фидия, прибавились новые обстоятельства и лица. Задача стала сложнее и объёмнее. Убит главный и, может быть, единственный свидетель — если не соучастник — преступления, рассечена цепь поисков. Нет свидетеля обвинения против Перикла, а именно такая роль, несомненно, предназначалась Теагену теми, кто убил Фидия. Если Теаген убит по приказу Перикла, то тем самым Перикл спас себя от уголовного преследования. Если же Теаген убит по приказу своих хозяев, то это может означать лишь то, что они решили прекратить затеянную ранее преступную игру против Перикла. В том случае, разумеется, если убийца Теагена не будет найден. Если же убийца Теагена найдётся — у врагов Перикла может быть и такой замысел, — то он непременно окажется человеком из окружения Перикла или станет утверждать, что нанят Периклом. Впрочем, по-прежнему остаётся правомочной версия, что Фидий отравлен не по приказу демагогов, аристократов, Ареопага, пелопоннесцев, не Периклом, Аспазией или Эвангелом, а третьей стороной... Если третьей, то зачем? Затем, разумеется, чтобы убрать с дороги Перикла, возбудив против него гнев афинян. Кому же Перикл мешает ещё?
В правительственное здание, в Толос, Сократа не пустили. Пришлось ему дожидаться Перикла, сидя на ступенях Толоса. Охрана несколько раз пыталась прогнать его, но он упорно возвращался, и его наконец оставили в покое. Вскоре к нему присоединился сапожник Симон, угостил тыквенными семечками, присел рядом поболтать.
— Слышал ли ты о знамении, которое было прошлой ночью в Парфеноне? — спросил Сократа Симон. — Должно быть, слышал: об этом теперь говорят всюду.
— Расскажи, — попросил Сократ — Я ни о чём таком не слышал.
Симон не поверил ему, но деваться было некуда, и он принялся рассказывать о знамении.
— Столб огня был над Парфеноном до самого неба. Многие видели. Как только сняли со статуи Афины золотой шлем, так сразу же из неё вырвался столб огня. — Симон подождал, что скажет на это Сократ, но Сократ молчал, и Симон продолжил: — А был там в то время верховный жрец Дамон. И он рассудил так: вместе с тем огнём нас покинуло мужество; Афина Парфенос лишила нас своей защиты, потому что Перикл и экклесия обидели её своим решением не начинать войну с Лакедемоном. Теперь Лакедемон нас победит. Или мы должны попросить Афину, чтобы она вернула нам наше мужество и защитила нас... Неужели не слышал?!
— Не слышал. А тебе кто рассказал?
— Об этом говорит вся Агора. А у храма Зевса выступал сам Дамон. Что скажешь, Сократ? — спросил Симон.
— Я ещё не успел хорошенько подумать, но всё же мне кажется, что дело это пустое, — ответил Сократ. — У Афины Парфенос не было причин обижаться пи на Перикла, ни на экклесию. Посуди сам, Симон: вот если бы экклесия, например, приняла такое решение, чтобы все ослы превратились в лошадей, стали бы после этого все ослы лошадьми?
— Конечно, не стали бы, — засмеялся Симон.
— Правильно, — похвалил его Сократ. — Ослы не могут превратиться в лошадей, потому что это противно природе. А теперь скажи мне, случится ли война между Пелопоннесом и Афинами, если экклесия проголосовала против войны?
— Не знаю, — ответил Симон.
— Да отчего же не знаешь? Разве войны затевают люди, а не боги?
— Конечно, боги.
— Вот и славно. Стало быть, боги всё знают и всё решают, а экклесия только развлекает их своим голосованием. За это боги на неё не обижаются.
— А зачем же тогда знамение? — спросил Симон.
— А чтоб таким дуракам, как мы, было о чём поболтать, сидя на холодных ступеньках Толоса. Я ответил на все твои вопросы, Симон?
72
Кифарист — певец, аккомпанирующий себе на кифаре — широкой и короткой пяти-семиструнной лире.