Страница 21 из 93
— Слава Периклу, — сказал Сократ, зачерпнув из кувшина горсть оливок. — И тебе тоже, — потрепал он по голове Лампрокла. — Усну без треска в животе. А мать видела, как ты брал кувшин с оливками? — спросил он сына.
— Нет, — ответил Лампрокл.
— Это хорошо, — похвалил его Сократ. — Так ты сохранил тишину. А тишина, сынок, самое важное в мире: когда ещё ничего не было, была тишина. И темнота. И пустота. Из тишины родился звук, из темноты — свет, из пустоты — земля, солнце, луна, звёзды. А повелел им быть — Ум. Он сказал слово — звучное, блестящее и весомое. И тогда всё произошло.
— Ты очень умный, пана, — сказал Лампрокл. — А мама говорит, что глупый. Почему?
— В каждом человеке есть то, что заслуживает упрёка. Если же упрёк произносится в гневе, то он становится чрезмерным: тогда сутулого называют горбатым, хромого — безногим, а допускающего промахи — глупцом. Вот, например, как было однажды на Олимпе: Зевс сотворил быка, Прометей — человека, Афина — дом. Позвали Мома[68], чтобы он оценил, хорошо ли всё сделано. Позавидовал Мом творениям богов и стал говорить: Зевс допустил оплошность, поместив у быка глаза не на рогах, и он не видит, куда бодает; Прометей напрасно сделал, поместив у человека сердце не снаружи, и нельзя сразу отличить дурного человека и увидеть, что у него на душе; Афине же, сказал Мом, следовало снабдить дом колёсами, чтобы легче было переехать, если рядом поселился дурной сосед. Разгневался Зевс на Мома за напрасные упрёки и прогнал его с Олимпа, назвав лжецом. А мог бы и простить, если бы не разгневался: ведь совершенны только сами боги, а не их творения. Об этом он зная лучше других. Клянусь харитами, эту басню Эзопу рассказал сам Мом, бог насмешки и смеха.
— За сколько драхм можно купить быка? — спросил Лампрокл.
— Хорошего быка — за пятьдесят драхм. Но зачем тебе бык? — спросил сына Сократ.
— Зачем Зевсу было создавать быка, если он мог бы купить его за пятьдесят драхм? — вопросом на вопрос ответил Лампрокл.
— Так! — рассмеялся Сократ. — Замечательно! Но Зевс создал быка, когда на земле ещё никаких быков не было.
— Да? — не поверил Лампрокл. — Но откуда же Мому было известно, что быки бодаются?
— А! — ещё громче рассмеялся Сократ. — А ты не допускаешь, что созданный Зевсом бык сразу же начал бодаться?
— Кого же он бодал? Зевса, Прометея или Афину? Или Мома? Если Мома, то почему же Мом пожалел, что у быка глаза не на рогах и что поэтому бык не видит, куда бодает? А куда быку надо было бодать Мома? Скорее всего, бык бодал кого-то из богов, наверное, Зевса, а Мом пожалел, что бык бодает своего создателя не туда. Поэтому понятно, почему Зевс разозлился на Мома.
— Прекрасно! — закричал от восторга Сократ. — Ты будешь великим софистом! — он схватил сына и принялся его тискать и щекотать. — Ты превзойдёшь самого Продика, которому я отдал за один лишь урок целую драхму[69]!
— Целую драхму?! — изумился Лампрокл. — А сколько же он берёт за всё обучение?
— Пятьдесят драхм, — ответил Сократ.
— Значит, целого быка, — заключил Лампрокл. — Почему же ты не берёшь ни обола за уроки? Говорят, ты много знаешь.
— Достоверно я знаю лишь то, что я ничего не знаю. Все прочие мои знания недостоверны. Когда я беседую с людьми или моими учениками, я не учу их — я сам учусь. Бесплатно! А мама говорит, что я простак и не способен ни на какую хитрость. Она ошибается: самая большая хитрость — это учиться бесплатно, потому что знание — самое дорогое из всего, что можно добыть. А тот, кто не добыл подлинных знаний, всю жизнь платит за свою глупость.
Пришла Ксантиппа с Софрониском на руках, присела рядом с мужем на ступеньку, спросила:
— О чём мои мужчины здесь беседуют? — Она уже не злилась и чувствовала себя, кажется, даже виноватой, о чём можно было судить по тону её голоса.
— О богах и о знаниях, — ответил Лампрокл.
— Это похвально, — сказала Ксантиппа. — Но лучше бы вы поговорили о деньгах. Приближается война, а с нею и всякие беды. У кого много денег, те переживут все беды легко. А у кого нет денег, те не переживут, — она уткнулась лицом в спящего Софрониска и тихо заплакала.
— Зато нам нечего будет терять, — попытался успокоить жену Сократ. — Недавно астином[70] оценил всё наше имущество в пять мин, иначе — в сто драхм. Сто драхм нынче стоит один раб. И вот если мы потеряем во время войны всё имущество, то это всё равно как если бы от нас убежал один раб. Клянусь харитами, мы обойдёмся без одного раба, Ксантиппа: у меня есть руки, есть далеко не глупая голова. А там и наши мальчики подрастут, станут нам опорой. Мы переживём. А кто потеряет сто рабов, тот не переживёт — такая большая потеря убьёт любого богача.
Ксантиппа, слушая утешительные речи мужа, придвинулась к нему и положила голову ему на плечо. Он взял с её колен Софрониска и обнял её. Утро они встретили в супружеской постели.
Самым замечательным из всего, что досталось Сократу в наследство от отца, был колодец. Соседи Сократа ходили за водой к Мнесиклову колодцу, до которого было около двух стадиев, а Сократу, чтобы добыть воды, стоило лишь опустить на верёвке в собственный колодец дубовую бадью, которая тоже досталась ему от отца. Замечательным, впрочем, было не только это. Прекрасной была вода в колодце — чистейшая на вид, без запаха и без малейшего привкуса соли. Вино, разбавленное этой водой, сохраняло свой божественный вкус и аромат. Разумеется, если это было хорошее вино. Такое, например, каким угостила мужа за завтраком Ксантиппа, чтобы отблагодарить его за ночные ласки. Она смешала вино с водой, и оно стало ещё прекраснее — в нём исчезла мутноватость, оно сразу же засветилось, как чистейший рубин, и дохнуло холодным тонким ароматом ранних яблок. Чернолаковый килик[71] покрылся снаружи серебристым потом, едва Ксантиппа наполнила его вином. Лежавшие на столе рядом с киликом ломтики сыра, казалось, сразу же узнали о присутствии вина и окутались аппетитным духом, дразня язык и ноздри, а на потолке над столом закачался отражённый от вина солнечный луч розовым переливчатым кружевом.
— О, Ксантиппа! — только и сказал Сократ, поднося ко рту наполненный до краёв килик. — О!
— Пей, дорогой, — улыбнулась Ксантиппа. — Это вино от Критона. Он присылал вчера слугу, когда тебя не было. Просил через слугу, чтобы ты зашёл к нему. Критону, кажется, нездоровится.
— Критон — мой самый лучший друг, — сказал Сократ.
— Он хороший хозяин и хороший семьянин, — снова наполнив килик вином, добавила Ксантиппа. — Бери с него пример — и ты станешь таким же, как он.
— Поздно, — возразил Сократ. — Это было поздно даже в первый день моей жизни. Я тебе не рассказывал, а теперь вот расскажу, какие наставления дал моему отцу оракул относительно моего воспитания, когда я родился. «Пусть твой сын Сократ делает то, что ему заблагорассудится, — посоветовал отцу оракул. — Ты не должен его к чему-то вынуждать и от чего-то удерживать. Тебе лишь следует молиться Зевсу и музам о благом исходе дела, предоставив Сократа свободному проявлению своих склонностей и влечений. В иных заботах твой сын не нуждается, так как он уже имеет внутри себя на всю жизнь руководителя, который лучше тысячи учителей и воспитателей». Вот что сказал оракул моему отцу. Мой руководитель — внутри меня, Ксантиппа. И только ты одна, моя любовь, можешь руководить мною, потому что ты — моя часть. — Последние слова Сократа были обыкновенной хитростью: слушая мужа, Ксантиппа намеревалась уже унести кувшин с вином, но последние его слова остановили её.
— Ладно, — вздохнула Ксантиппа, — выпей ещё килик. Первый ты выпил за меня, второй — за Критона, третий выпей за отца, раз уж вспомнил о нём.
68
Мом — в греческой мифологии божество смеха, олицетворение иронии и насмешки.
69
…Ты превзойдёшь и самого Продика, которому я отдал за один лишь урок целую драхму... — Продик Кеосский (род. ок. 470 до н. э.) — софист с острова Кеоса. В Древней Греции софист — платный учитель философии и ораторского искусства; древнегреческий философ, принадлежавший к школе софистов.
70
Астином — городской надзиратель в Афинах (типа комиссара полиции).
71
Килик — плоская чаша на тонкой ножке или без ножки, с двумя горизонтальными ручками.