Страница 19 из 21
32. (232) Ну, а у нас — я даже не говорю о стольких случаях, — но известно ли хотя бы два или три, когда кто-то отступился бы от закона или испугался смерти, причем я не имею в виду ту легкую смерть, которой умирают в сражении, но смерть под пыткою, самую мучительную из всех? Именно потому я считаю, что некоторые из тех, кто одерживал над нами победу, не из чувства ненависти к побежденным подвергали нас пыткам, но потому что хотели посмотреть на удивительное зрелище — что есть какие-то люди, уверенные в том, что для них существует только одно зло — не выстоять и сделать что-то вопреки законам или нарушить их хотя бы единым словом. В самом деле, не следует удивляться тому, что мы, в отличие от всех остальных, мужественно умираем за наши законы. Ибо остальным не легко исполнить и то, что из числа прочих наших обычаев кажется менее всего обременительным — я имею в виду ручной труд, непритязательность в пище, а также предписания — даже в тех случаях когда желание велико — без разбора ничего не есть и не пить из того, что под руку попадется, к тому же избегать прелюбодеяний и роскоши и не проводить жизнь в праздности. Наши единоверцы, даже когда бросаются на врагов врукопашную или отражают их натиски, и тогда не забывают о своих жизненных предписаниях. Вследствие все той же верности в таких случаях требованиям закона нам отрадно сознавать, что и там мы поступаем по достоинству.
33. (236) К тому же всякие Лисимахи и Молоны, и прочие подобные им писатели — они же негодные софисты и обманщики несмышленых юношей — называют нас самыми скверными из людей. Самому мне не хотелось бы обсуждать обычаи других народов. Ведь предками нам заповедано хранить наши собственные законы и не нападать на чужие. Тем более что наш законодатель именем Самого Бога однозначно запретил насмехаться и хулить почитаемых у других народов богов370. Но раз наши обвинители думают опорочить нас, сравнивая с другими, то невозможно отмалчиваться, а с другой стороны, предстоящее рассуждение придумано не нами, но опирается на мнения людей весьма почтенных, мы же всего лишь их собираем. Ибо кто из величайших эллинских мудрецов не осуждал самых прославленных поэтов и наиболее уважаемых законодателей за то, что они изначально распространили в народе такие представления о богах? Сколько их было числом, они определяли по собственному усмотрению, производя их друг от друга и выдумывая всевозможные способы их порождения. Словно животных по породам, они подразделяли их в зависимости от местопребывания и образа жизни на подземных, морских, притом древнейшие из них были заключены у них в тартар. А тем из богов, кому досталось небо, они назначили так называемого отца, который на самом деле был для них тираном и деспотом. Именно потому против него составляется заговор его жены, брата и дочери, порожденной им из собственной головы, которые якобы собирались схватить его и низвергнуть, также как некогда он сам своего собственного отца371.
34. (242) Все это естественно приводит здравомыслящих людей в возмущение или просто вызывает смех, раз среди богов одни, оказывается, безбородые мальчуганы, другие — умудренные сединой старцы372, а из прочих каждому поручено заниматься своим делом — один кует373, другая ткет374, кто-то воюет с людьми375, а иные играют на кифаре или не прочь пострелять из лука376. И наконец — случающиеся между ними распри и препирательства из-за людей, причем дело доходит до того, что они не только друг другу причиняют вред, но и от людей получают раны и потом от этого мучаются и страдают377. Но что поистине возмутительнее всего, — как можно чуть ли не всем божествам, — и богам, и богиням, — приписывать необузданное любовное влечение и постоянные соития [с людьми]? К тому же сам первенствующий среди них благородный отец преспокойно взирает на то, как соблазненных и забеременевших от него женщин заключают в темницу или топят в море378. Детей своих он также не в состоянии избавить от тяготеющего над ними проклятия и без слез пережить их утрату. Забавно, однако, и все остальное, что из этого следует — боги на небе настолько бессовестны в своем любовании развратом, что некоторые из них даже признаются в своей зависти к тем, кто в нем запутался379. Впрочем, чего же еще от них ожидать, если даже почтеннейший царь не смог сдержать своей страсти к жене хотя бы до того, как войдет с нею в спальню380? А те боги, которые якобы были в услужении у людей — одни строили за плату дома381, другие нанимались пастухами382, а иных даже заключали в медную темницу наподобие преступников383, — кто из здравомыслящих людей сможет не возмутиться теми, кто это придумал, и не осудить величайшую глупость всего того, о чем здесь говорилось? И страх, и робость, и даже бешенство и коварство, и каких только еще самых гнусных страстей не приписали они природе и облику божества. А богам, имеющим добрую славу, целые города по их научению приносили жертвы. Именно потому они оказались в крайне затруднительном положении, когда одних богов им следовало почитать дарователями всевозможных благ, а других величать губителями. Потому-то их, как самых отъявленных негодяев из людей, они осыпают дарами и подношениями, убежденные в том, что их не постигнет очередное ниспосланное ими несчастие, если за это заплатить.
35. (250) Однако в чем же причина стольких разногласий и ошибочности в суждениях о божестве? Что касается меня, я вижу ее в том, что изначально их законодатели не уразумели, что есть истинная природа Бога, и в соответствии с тем, насколько им не удалось составить себе об этом отчетливого представления, они создали иной [отличный от нашего] порядок государственного устройства; при этом, словно не придавая этому никакого значения, они позволили поэтам вводить каких им вздумается богов, благо те все стерпят, а ораторам — через всеобщее голосование проводить постановления, допускающие к ним чужеземные божества. Художники и ваятели также не преминули воспользоваться полученной ими от эллинов величайшей свободой, всякий из них сам выдумывал какой-нибудь новый образ божества и лепил его из глины или рисовал. А у самых прославленных из них были для этого золото и слоновая кость, предполагающие долговечность их созданий. [Одни храмы стоят в совершенном запустении, а другие усердно посещаются, изобилуя всевозможными приношениями за очищения.]384 Затем боги, которые прежде были в почете, состарились. Также и следующие за ними, если можно так выразиться, оттесняются на второй план. А остальным, заново введенным, воздаются почести [так что святилища брошены и пустуют, о чем мы прежде сказали в отступлении]385. Из храмов одни пустуют, а новые строятся теперь кем угодно по человеческому произволению, хотя следовало бы, наоборот, хранить в неприкосновенности само понятие о Боге и воздаваемое Ему почитание.
36. (255) Так и Аполлоний Молон был из числа людей недалеких, но самонадеянных. Однако истинным эллинским философам все прежде сказанное было известно, и они прекрасно знали настоящую подоплеку иносказательных толкований. Именно потому они относились к ним с недоверием, а с нами были согласны в том, какое представление о Боге истинно Ему подобает. Так Платон говорит о том, что ни одного поэта не следует допускать в государство, и почтительно выпроваживает самого Гомера, предварительно увенчав его лаврами и возлив на него елей, чтобы тот своими баснями не искажал истинного понятия о Боге386. При этом Платон более всего подражает нашему законодателю387, — хотя бы потому что с такой строгостью не предписывает никакого иного воспитания для граждан, кроме подробнейшего изучения всех законов388. К тому же он решил, что не следует смешиваться с кем попало из чужеземцев, заботясь о том, чтобы государство состояло исключительно из законопослушных граждан389. Не принимая во внимание всего этого, Аполлоний Молон взялся обвинить нас в том, что мы не допускаем к себе людей, придерживающихся иных представлений о Боге, и не желаем иметь ничего общего с теми, кто предпочитает жить по другим обычаям. Однако это свойственно не только нам, и не только вообще всем эллинам, но и самым прославленным среди них. Лакедемоняне всегда высылали из страны чужеземцев, и своим согражданам запрещали ее покидать, подозревая и в том, и в другом случае величайшую опасность для своих законов390. Тогда, пожалуй, их тоже — и не без основания — следовало бы обвинять в нетерпимости, поскольку ни единому человеку они не предоставили права гражданства и не позволили проживать у себя. Мы также не считаем возможным подражать обычаям других народов, но при этом с радостью принимаем тех, кто согласен жить по нашим. Пожалуй, именно это и есть, как мне кажется, очевидное доказательство нашей терпимости и великодушия.
370
Ср. перевод LXX (Исх 22.28) —
θεους ου κακολογησεις
371
Cp. Hom. Il. 1, 399, XIV. 247; XV. 18 и др.
372
Ср. Cic. De nat. deor. I. 30 (83): Iovem semper barbatum, Apollinem semper imbirbem.
373
Гефест.
374
Афина.
375
Apec.
376
Аполлон и Артемида.
377
Hom. Il. V. 335 ff; 375 ff.
378
Зевс и его смертные возлюбленные Даная, Ио, Лето, Семела.
379
Hom. Odyss. 8, 266–368.
380
Hom. Il. XIV. 312 ff.
381
Посейдон и Аполлон (Hom. Il. XXI. 442 ff; Apollod. XXI. 448 ff).
382
Феб (Hom. Il XXI. 448).
383
Титаны.
384
Niese считает это интерполяцией.
385
Также, вероятно, интерполяция.
386
Plato. Rep. III. 398A.
387
Ср. Aristobulus ар. Eus. Praep. ev. XIII. 12.
388
Именно это, как ни странно, оставляется Платоном без внимания.
389
Plato. Legg. XII. 949Е ff.
390
Ср. Strabo, XVII, 1 и Diod. Sic. fr. XL, 1.