Тень берсерка

В конце концов, ну их к Ленину, эти условности! Если спецхран немедленно не опустошить, а его содержимое не отдать реставрировать — произведения искусства просто погибнут. Из-за условий содержания полотен я уже чувствую двойную гордость: одно дело — выцарапать из небытия якобы давно утерянные человечеством сокровища, совсем другое — не дать им при этом сгинуть по-настоящему, раз и навсегда.

В том числе пропахшему сыростью «Берсерку». Ишь топором размахался, а сам грибок подцепил. Не мухомор, совсем другой.

Перед битвой мухоморы жрали исключительно берсерки, эти наркоманы средних веков. И превращались в воинов, которым не было равных по силе. Не чувствуя ни боли, ни усталости, они дрались много часов подряд, легко справляясь одновременно с несколькими противниками. И даже когда затихала победная битва, берсерки не могли остановиться в неукротимом стремлении крушить все и вся вокруг себя. Грызли собственные щиты, рубили деревья, а товарищи по оружию прятались до тех пор, пока берсерки не выдыхались, растягиваясь в полном изнеможении на траве.

Правильно до сих пор говорят идеологи: искусство должно воспитывать. Сомневаюсь, правда, что это полотно видел тот, кто отоварил Будяка в моем номере, но какова все-таки великая сила искусства! Сам убедился: искусство оказывает влияние даже на тех, кто вообще не знает, что это такое. Что говорить, помахал кто-то, пока мне неизвестный, топором не хуже нарисованного берсерка. Сомневаюсь, что перед визитом в отель плагиатор от современности питался мухоморами, но ведь, в конце концов, были берсерки и от природы. Им никаких грибов не требовалось, запах битвы возбуждал куда надежнее, глаза наливались кровью сами по себе...

— Ты еще долго? — в голосе Рябова явственно пробились нотки нетерпения по поводу моего пристального внимания к изображению древнего топора на плесневеющем холсте.

— Иди в жопу! — выдаю коммерческому директору любимое изречение собственного сына, машинально бросив взгляд на циферблат «Сейко». Час с четвертью до подачи электроэнергии. Вот паскуды, придумали же такое непотребство, нет чтоб свет хотя бы на четыре часа отключать.

Мои задания Сережа привык выполнять беспрекословно. Однако на сей раз он отчего-то не отправился по указанному адресу, а лишь на крохотный шажок сместился в сторону. Ишь, не нравится моя медлительность, у Рябова такой замечательный план, в который чересчур пристальное внимание к полотнам на месте никак не укладывается. Зато мне спешить нельзя, тем более притягивают, словно магнитом, руны на топоре берсерка. Придется Сереже немного потерпеть, несмотря на то, что он тщательно вынашивал свой дерзновенный план.

Взять спецхран Рябов предложил с такой решительностью, словно его дедушка был гарпунером на крейсере «Аврора». Изготовление пареной репы могло бы показаться высшим выкрутасом кулинарного искусства в сравнении с заваренной по-рябовски кашей, рассчитанной на суворовские темпы поглощения. И чего я медлю, когда все продумано наперед?

Киношники как нельзя кстати устроили вечерние съемки с пальбой, которые грозят затянуться заполночь. Потому что активно репетируют, не изнывая от безделья, в ожидании подачи электроэнергии. Спонсор у них хороший. Мало того что платит с запроса, так еще генератор выдал, лишь бы не прерывался творческий процесс среди погруженного во тьму городка.

Половина райотдела, чертыхаясь и кляня про себя важнейшее из искусств, доблестно следит, чтобы сползающиеся на свет зеваки не срывали режиссерских задумок. Заместитель Рябова по коммерческой части Андрей Воха, понятное дело, сейчас не сильно вмешивается в творческий процесс. Надеюсь, и без его строгого присмотра ведущий артист «Розыгрыша» сумеет достойно помахать студийным автоматом и не забудет монолог: «Матка, млеко! Матка, яйки!»

Еще бы, столько денег спонсировано, если качество актерской работы окажется не на высоте или киношники станут экономить на холостых боеприпасах, им млеко за вредность ночных съемок не светит. Могут рассчитывать на пресловутую матку. Вот ее Воха без второго слова любому режиссеру наизнанку вывернет. Пускай даже режиссер не окажется голубым, согласно новым тенденциям в развитии отечественного искусства.

И кто после всего этого рискнет засомневаться в великой силе искусства, хотя Воха похож на берсерка исключительно телосложением? Андрей бесноваться не будет, юн привык делать свою работу осознанно, четко и аккуратно.

Вот она, времен связующая нить, без современных героинов вместо прежних мухоморов. При последующих событиях нерадивый артист будет выдавать монолог «Матка — млеко! Матка — яйки!» с гораздо большей убедительностью. Особенно окончание фразы. И в самом деле: если за кого-нибудь берется Андрей, о каких еще яйках, кроме как в качестве пресловутых запчастей, может мечтать человек?

Но пока и без Вохи есть кому контролировать творческий процесс под открытым небом. В самом крайнем случае разрешено немножко пострелять совсем не холостыми патронами. Только нам такие случаи без надобности, однако Рябов всегда предусматривает наихудшие варианты возможного развития событий.

Значит, Воха где-то неподалеку; наверняка успел возглавить группу отставных камнебойцев, готовых в любой момент переквалифицироваться в грузчиков. Берем спецхран, грузим в джипы, плюем в пробитую дыру старинного подземного мура и растворяемся в ночи. Все просто и ясно. Ну припрется кто-то сюда завтра, так что? Ничего особенного, подумаешь, событие, мало ли кто мог камнями разжиться, если почти все свинофермы-комбайнохранилища растаскивали до упора, когда некоторые колхозы меняли вывески ради сохранения сути. Как эту бодягу ни назови — ассоциацией, аграрно-кооперативной марцифалью или акционерным обществом, колхоз — он колхозом и останется. Людям жить-то надо. А как жить и при этом не воровать — наш колхозник не понимал с давних времен, что уж говорить о нынешнем дне. Шифер с коровников и тот растаскивают, а старинные камни куда надежнее паршивых и дорогостоящих кирпичей...

— Сейчас, Сережа, — успокаиваю Рябова, аккуратно перенося пинцетиком в конверт вощеной бумаги микроскопическую частичку берсерка. — Значит так, твой расчудесный план несколько меняется. Проем заложить. Чтоб был как старенький.

— То есть? — подался вперед коммерческий директор.

Я пристально посмотрел на Сережу, и он отошел за незримую границу наших взаимоотношений, которую никогда не пытался перешагнуть. И сейчас, в этом наполненном запахом сырости могильнике живописи, он успел буквально простонать: «Что ты опять придумал?» — прежде чем занять твердые позиции, соответствующие должности и доле в деле.

— Новомодные бетонирующие дезодоранты... — начал я.

— Есть, — подтвердил свою высокую квалификацию Рябов, заранее просчитавший все мои возможные действия. — Я и не надеялся... Честно. Ты же закрутил...

— Мы закрутили! Интересно, кто это за моей спиной поруководил охотниками? Они что, на стороне подрабатывают?

— Через час врубят свет, — иного ответа на поставленный вопрос ожидать и не стоило.

— Тогда пусть начинают. Воха?

— Здесь, — теперь Сережа подтверждает мою догадку о действиях коммерческой службы фирмы.

— Хорошо. Мы сейчас же отъезжаем из Косятина.

— Мы с тобой?

— Не надейся. Я и Воха.

— Но...

— Не переживай, даже по зимнику на «Лендровере» до Южноморска максимум четыре часа. Утром буду в своем номере. Дальше...

— Ты хоть поясни, почему...

— Мой ответ будет не менее откровенен, чем твой по поводу убийств и появления Маркушевского. Но... Если хочешь, я ведь не имею права уехать, не оказав услугу нашему другу с погонами. Кстати, ты сам меня об этом просил. Не забыл, за чей счет погончики...

— Дальше, — решительно прерывает Сережа, потому что время уходит, а зачем мне понадобился срочный визит в родной город, Рябов догадался сразу.

— И учти, мне твои рассказы по поводу грифонов теперь нужны исключительно в познавательных целях...

— Нуда, представляю себе, — мрачновато заметил Рябов, — какие сюрпризы ждут генерала. Причем с его подачи...