Тайный искуситель

— Она была англичанкой? Возможно, это ее звали Джиллиан?

Захира резко помотала головой.

— Нет.

— Почему нет?

— Потому что ты не знаешь моего отца. Он… — Она резко осеклась, испугавшись опасного пути разговора, с которого не было возврата, стоило лишь ступить на него. — Мой отец слишком благочестив. Он никогда бы не запятнал нашу кровь, взяв англичанку в свою постель.

— Тогда чем же вы объясните это, миледи? — Он помолчал, внимательно наблюдая за ее лицом и словно подбирая мягкие слова, но не в силах их отыскать. — Захира, это же очевидно. Твои светлые глаза, твоя белая кожа. Моя леди, ты не из арабов.

— Нет, я арабка, — ответила она, и отчаянная вымученность этих слов выдала ее беззащитность, ее нарастающую панику от его слов.

Это было обвинение, которое она сама не осмеливалась произнести даже шепотом, даже когда ее в наказание бросали в волглую яму Масиафа, такую глубокую и темную в недрах твердыни, что никто не услышал бы даже ее крика. Она никогда не осмеливалась произнести этот вопрос вслух, не только своему отцу. Никому вообще.

Но она об этом думала.

Она думала об этом всякий раз, когда подставляла кожу солнечным лучам, умоляя Аллаха исцелить ее. Она думала об этом в плену кошмаров, которые мучили ее в этой комнате несколько минут назад. Она всегда могла отмахнуться от этого вопроса, отрицая его, стараясь благодаря своей добровольной жертвенности быть примерной верующей, верной отцу и клану, но слышать вопрос сейчас, произнесенный голосом Себастьяна, было так страшно, что она едва не задохнулась.

— Я арабка, — яростно прошептала она, надеясь поверить в свои слова. — Я арабка во всех смыслах, сердцем и душой. Моими убеждениями. — К ее стыду, она услышала, как из ее перехваченного горла вырывается всхлип. — Разве ты не видишь? Я не знаю другой жизни. У меня есть только эта.

— Нет, — ответил Себастьян. Он подошел к ней, потянулся, чтобы взять ее за руку. — Вовсе нет, миледи. Только вы решаете, что это так.

Захира подняла глаза навстречу его серьезному прямому взгляду, когда он мягко сжал ее пальцы и медленно привлек ее в объятия. Его грудь была теплой и надежной, она прижималась к нему и чувствовала, как жесткие волосы на его груди щекочут ее соски. Он проследил линию ее челюсти, ее подбородок, и взгляд его ласкал ее так же мягко, как его руки.

Он склонил голову и поцеловал ее в губы.

— Я люблю тебя, — прошептал он, касаясь губами ее губ. — Мне неважно, смуглая ты или бледная. Мне неважно, англичанка ты или арабка, или наполовину одна из них, или вообще не из этого мира. Я люблю тебя, Захира.

Она плотно зажмурилась, скрывая поток облегчения и печали, и чистой сокрушительной радости, которая захлестнула ее при этих его словах. То, что он говорил правду, то, что он принимал ее так искренне, так полно, пристыдило ее не меньше, чем обрадовало. Она никогда раньше не слышала таких слов, не чувствовала такой любви. Никогда прежде не осознавала, насколько сильно хочет почувствовать это.

Слезы жгли ей глаза и горло.

— Ох, Себастьян… Мне так страшно.

— Не бойся, — сказал он ей. — Больше не нужно бояться, моя леди. Больше не нужно.

Он опустился ниже, накрыл ладонями ее груди, осыпал поцелуями ее кожу, там, где один цвет переходил в другой, проследил линию, которая не была ни смуглой, ни белой. Встал на колени у ее ног, и перед Богом, под всевидящим оком поднимающегося солнца, изучил каждый дюйм ее тела, выводя на свет всю ее страсть и все ее удовольствие.

А затем, когда она растворилась в волне дрожащего, идеального экстаза, он потянул ее вниз, на покрытый ковром пол, и любил ее снова, показывая ей блаженство, которое никогда больше не нужно было скрывать во тьме.

Глава двадцать третья

Прошло больше недели, и все время с их возвращения в Ашкелон Захира познавала безбрежную теплоту и свет любви Себастьяна. Это был потрясающий подарок, свобода чувствовать, которая словно возносила ее душу к небесам. Она наслаждалась даже тем, что смотрела на него и думала, что он принадлежит ей, блаженством было думать о его страсти, о его прикосновении… о чувственных талантах его тела. И когда он уезжал по приказам короля в город или за его надежные стены, ей недоставало его с остротой, которая граничила с болью.

В то утро он оставил дворец, чтобы проверить ремонтные работы на городских стенах. К полудню Захира сходила с ума от желания его увидеть, пустое пространство комнаты, которую они делили, буквально выгоняло ее наружу. Можно устроить Себастьяну пикник, решила она, предвкушая, как удивит его экскурсией в один из парков-садов Ашкелона. Собрав еду и покрывала и прихватив доску для шатранджа, она повесила корзинку на локоть и вышла из дворца. Рыцари, стоявшие на посту у внешних ворот, уже привыкли узнавать леди своего капитана и позволили ей пройти и направиться в городскую суету.

Улицы и рынки за дворцовыми воротами кипели торговлей: мусульмане со сжатыми кулаками и христиане, размахивающие руками, громко торговались. Солдаты и крестьяне бродили по аллеям, слонялись по общей площади, подозрительно косясь друг на друга, и только стайка грязных смеющихся детей с двумя лающими собаками носилась туда и сюда, забыв обо всем, кроме радости их игры.

Захира видела, как направляется к мечети мусульманский священник, его тонкие белые робы на фоне грязи и пыли города оставались белоснежно-нетронутыми, и с удивлением поняла, что сегодня пятница, Шаббат. Как же она могла забыть? Несколько женщин в вуалях сбились в кучку у фонтана, у начала главной улицы, пронизывающей весь город, и перешептывались в ожидании призыва к джуме. Захира прошла мимо них, потупив взгляд и говоря себе, что не должна испытывать стыда за то, что в священный день собирается с открытым лицом и с радостью разделить свой завтрак с любовником-христианином.

Она заметила его миг спустя — там, в дальнем конце улицы, где кирпич городской стены был все еще влажным от свежего раствора. Он стоял на подмостках, на вершине стены, и говорил с каменщиком, широко расставив ноги и балансируя с грацией большого кота, взобравшегося на ветку. Его туника была обвязана вокруг головы на манер куфии, чтобы защитить от палящего солнца, кончик туники ниспадал у его шеи, подчеркивая широкие бронзовые плечи, края ее развевались на ветру. Он отдал приказ кому-то у основания стены, затем оглянулся и увидел, как она шагает к нему по улице. Захира издали ощутила его теплый приглашающий взгляд, и сердце пропустило удар.

Просияв, она приветственно помахала ему рукой. Он что-то сказал каменщику, хлопнул его по плечу и повернулся к лестнице, чтобы спуститься. Захира даже не пыталась сдержать смешок восхищения, когда он спрыгнул через несколько пролетов на землю и исчез в густой толпе людей, отделявших его от улицы. Она быстро шагнула вперед, готовая бежать к концу улицы ему навстречу, и тут внезапно кто-то преградил ей путь.

— О! — воскликнула она, поспешно уклоняясь от столкновения со сгорбленным сухопарым стариком в нищенской робе. — Примите мои извинения, сэр. Я вас не видела…

Седобородый поднял скрытое капюшоном лицо, и Захира встретилась взглядом с пронзительными черными глазами. Эти всезнающие глаза пронзили ее до самой души и сузились, глядя на нее с чем-то большим, чем простое неодобрение. Она почувствовала, как кровь отлила от лица. Корзинка для пикника внезапно начала весить, как сотня камней.

— Отец, — задохнулась она, едва узнав скрытного отшельника — короля ассасинов и потрясенная его появлением здесь, среди людей, в потрепанном одеянии простолюдина. — Ч-что вы здесь делаете?

— Пришел спросить тебя о том же, дочь. — Синан тяжело налег на это слово, и его спокойный голос пугал ее куда сильнее возможного громкого крика. — До меня доходят лишь неутешительные новости, Захира. Новости о провалившихся атаках и отсрочках, многие из лучших моих людей мертвы… эти провалы сильно меня беспокоят. Теперь, насколько я понял, франкский король здесь, с тобой, в Ашкелоне, — и он здесь уже неделю, судя по собранной мной информации. И все же Львиное Сердце жив.