Страница 7 из 24
Пойдет ли Бонапарт, окрыленный этим победоносным миром, на то, чтобы свергнуть Директорию, опираясь на свою армию? Он чувствует, что это было бы крайне неосторожно. Армия остается республиканской; он не уверен, что она его поддержит. Плод еще не созрел. Члены Директории боятся Бонапарта и думают, как бы использовать его в другом месте. Ему можно поручить командование захватниче-ской армией в Англии. Только такой армии не существует. Обременительного победителя посылают на конгресс в Раштатт, где ему поручено убедить представителей Германской империи покинуть левый берег Рейна. Затем, видя, что миссия выполнена успешно, его призывают в Париж.
Он не был в столице двадцать один месяц. И за двадцать один месяц никому не известный человек превратился в национального героя. Понемногу он начинает пристраивать родственников. Жозеф теперь комиссар Республики в Парме; Люсьен военный комиссар; Луи был адьютантом брата в Италии. Г-жа Летиция живет с дочерьми в Париже. Злые языки утверждают, что Наполеону повезло. Но он не верит в везение; он верит в свою звезду, а это совсем другое дело. А звезда это и умение использовать обстоятельства, и один из признаков гениальности.
Герой в резерве
В данный момент он хочет для всех остаться загадкой; Париж принял его слишком хорошо. Улица Шантерен, где находится его дом, переименована в улицу Победы. Он знает, что такая популярность вызывает беспокойство членов Директории. И ведет себя подчеркнуто скромно и смиренно. Вместо того чтобы щеголять в мундире, он охотно появляется в штатском. Избранный членом Института (научное отделение), он облачается на церемониях в академическое платье. В Италии он сблизился с Монжем, математиком, создателем начертательной геометрии. В Париже он окружает себя учеными, среди них Лаплас, Бертолле. Для него, всегда интересовавшегося всем, общение с этими специалистами необычайно ценно, а на правительство Директории действует успокаивающе. Заговоры рождаются не среди ученых. Он решительно отстраняется от власти; ничего не просит; старается себя не компрометировать. Он знает, что сила его в положении героя в резерве, вне партий и над партиями. Впрочем, ему это дается легко; роялизм, якобинство - он всех этих французских страстей не разделяет, он знает, что любая политическая инициатива с его стороны будет преждевременной.
Однако надо что-то делать. "В Париже забываешь обо всем; если я останусь без дела, я пропал". Директория тоже склонна чем-нибудь его занять; правительство считает его славу "неуместной". Он ведь получил назначение главнокомандующим Английской армией. Так почему же он еще не в Англии? Потому что проект кажется ему химерическим. Франция не располагает достаточно сильным флотом, чтобы прикрыть продвижение армии, которая сама пока - всего лишь мечта. Гош потратил целый год на подготовку ирландской экспедиции, и в результате она не состоялась; Бонапарт за три недели уничтожил английский проект. Так что же тогда? Директория приняла к рассмотрению несколько планов, как атаковать англичан на другом фронте. Нельзя ли, например, завладев Египтом и добравшись до Персии, отрезать им путь в Индию? Это давняя мечта французской дипломатии; ее вынашивал Шуазель, потом Талейран. Да и Бонапарту давно не давали покоя мечты о Востоке. Он делился ими с Жюно еще в те злополучные времена, когда, неприкаянные и никому не нужные, они бродили по парижским мостовым. Разве не думал он тогда завербоваться в турецкую армию? Так куда лучше завоевать Восток во главе французской армии!
Предприятие это было непростым. Флот Нельсона главенствовал в Средиземном море, а в Египет надо было переправить по меньшей мере сорок тысяч человек. Как? Однако Директория прислушивалась к этим фантастическим планам. Чтобы удалить слишком популярного генерала? Одной этой причины было бы недостаточно. Генерал, в общем-то, вел себя спокойно, да и недовольство во Франции особых опасений уже не вызывало. Но ведь Революция свершила столько всего необычайного, завоевала столько стран, победила столько армий, что могла позволить себе самые грандиозные иллюзии. Сам Бонапарт верил в этот химерический проект и говорил с Монжем о том, каких гигантских успехов мог бы добиться такой человек, как он, там, на Востоке, с его богатством и историей. Генерал и министры пришли к согласию: именно в Египте надо вынудить Англию смириться с новой Европой.
Но нужно было высадиться в Египте, а адмирал Брюэс не скрывал, что если французский флот, отягощенный конвоем, встретится с Нельсоном, он, без сомнения, будет уничтожен. Риск был колоссальный; Бонапарт пошел на него. Этот человек, часто проявлявший осторожность и благоразумие, верил, что его планида требует предпринять определенные шаги. 19 мая 1798 года он вышел в море на корабле "Ориен". В те времена способы обнаружения неприятельского флота были крайне несовершенны. Брюэс не знал, где находится Нельсон; Нельсону было неизвестно о планах Брюэса. По дороге он захватил Мальту, потом взял курс на Александрию. На борту корабля Бонапарт беседовал с учеными о химии и о религии, слушал музыку и смотрел в море, выглядывая Нельсона. Англичанин прошел мимо французского флота ночью на расстоянии четырех или пяти миль и, не заметив, отправился подстерегать его в Сирии. А встреть он его, Наполеон вместе со своей армией, своей звездой и пятнадцатью годами истории пошел бы ко дну.
Высадка прошла успешно. Мамелюки - господствовавшая в стране турецко-египетская милиция - были повержены, и Наполеон, как и в Италии, занялся организацией. Он привез с собой юристов, администраторов, натуралистов, художников - в общем, всех, кто мог обеспечить основы цивилизации, и основал ее. Он создал современный Египет, постаравшись придать ему французский колорит при полном уважении к исламу. Было бы надо, он бы сам сделался мусульманином. Оставаясь в душе католиком, он относился к религии не с большим фанатизмом, чем к политике. Он велит соблюдать мусульманские праздники; обращается к пашам в стиле, который сам считает восточным. "Он разыгрывает сам перед собой отрывки из репертуара, где г-н Журден соседствует с "Задигом" и "Персидскими письмами" (Максимилиан Вокс). Для мамелюков он Бунабердис Бей. Все это могло стать жалким маскарадом. "Сорок веков", глядящие на солдат с высоты пирамид, напоминают нам г-на Перришона. Все спасает его чувство величия и поразительная практичность начинаний. "Египет в его карьере - это "Атала" в карьере Шатобриана" (Бенвиль). Верно, причем Шатобриан был бы неполон без "Атала".