Белый круг

В Александрии было жарко и грязно. Барышни заикнулись было о том, что, раз уж очутились в Египте, хорошо бы поглядеть на пирамиды, но Толя только рукой досадливо махнул: перебьетесь, девочки! За воротами порта их ждал молодой человек спортивного сложения, назвавшийся Вадиком. Этот Вадик отвел Толю в сторонку и о чем-то с ним переговорил, а потом вернулся и, крутя на пальце ключи от машины, сказал:

- Ну поехали!

- Он вас повезет, - объяснил Толя и без того очевидное. - А у меня тут еще кое-какие дела, так что салям алейкум! И если кто будет интересоваться, говорите: студентки. Студентки, - и всё!

Девочки погрузились в просторный джип, и через полчаса Вадик уже гнал машину по приморскому шоссе в сторону Синая. По обе стороны дороги расстилались красивые мертвые пески.

С пирамидами ничего не вышло, зато, миновав Суэцкий канал, подъехали глубокой ночью к монастырю Санта-Катарина, посреди пустыни.

- Тут Бог из горящего куста вышел, - дал справку Вадик, за всю дорогу не проронивший и дюжины слов. - Это вам не хухры-мухры!

Любознательные барышни принялись озираться, стараясь хоть что-нибудь разглядеть в большой синайской темноте, проколотой ясными звездами.

- Переночевать пустят? - спросила Маша. - Монахи?

- Ишь ты, монахи, - покачал головой Вадик. - У них тут книжки какие-то старинные украли, так они теперь никого не пускают... Сидите в машине, потом выспитесь! - И ушел.

Ждали долго, но выходить на волю никому не хотелось: темно, страшно. Вадик вернулся не один, за ним поспевал араб, одетый, как в кино: длинная то ли рубаха, то ли халат, на ногах чувяки, на голове клетчатый платок с черным кольцом.

- Он вас дальше повезет, - сказал Вадик и попугал: - Смотрите, с ним поаккуратней, а то зарежет и даже не поморщится. Так у них тут принято.

Отступать было некуда, да и худого пока ничего не случилось. Девочки пересели из джипа в ветхую колымагу, араб взялся за руль. Где-то за песками и болотами грелся на берегу моря культурный Тель-Авив с его сапогами по тридцать баксов.

Неприятности начались на рассвете: небо на востоке проснулось, кромка его над горизонтом сделалась яблочно-зеленой, а потом красно-малиновой, с опаловой опушкой. Араб подрулил к черному матерчатому навесу, распяленному на шестах посреди песков. Из-под навеса навстречу приезжим выбрался бедуин совсем уже дикого вида: смуглый, почти как негр, с кривым кинжалом за поясным ремешком. С десяток верблюдов, вытянув шеи, неподвижно стояли за жилищем кочевника. Верблюды произвели на девушек еще более отталкивающее впечатление, чем бедуин.

- Ну цирк! - не сводя глаз со стада, сказала барышня Лена. - Мы так не договаривались!

А бедуин уже тащил к верблюдам какие-то веревки и порожние тюки.

- Я на них не поеду, - вцепившись в переднее сиденье машины, сказала вторая барышня, по имени Люся. - Это просто ужас!

- Поедешь, поедешь! - сказала Маша. - "Белое солнце пустыни" смотрела? Ну вот...

Тем временем араб-водитель в чувяках распахнул дверцу машины и знаком показал девушкам: выходи! Рядом с черным бедуином он выглядел, как швейцарский посол рядом с московским бомжом. Покопавшись в багажнике своей таратайки, араб выкинул на землю три мешка с рукавами и прорезями для головы и замахал руками: надевай! Надевать их было все равно что примерять похоронный саван. Поглядев на Машу, Лену и Люсю в просторной одежке синайских кочевников, бедуин удовлетворенно покачал головой и пошел к своим верблюдам. Отбив от стада двоих дромадеров, он с понуканьями уложил их на землю и стал привязывать вместительные тюки по обе стороны горба. Верблюды вертели головами и неприятно стонали.

- Это что ж теперь будет, девочки? - шепотом спросила Люся. - Это ж мы просто накрылись медным тазом!

А бедуин, управившись с тюками, деловито взялся за девочек: распялив руки, подогнал их к верблюдам и велел укладываться в тюки. Замешкавшуюся было Люсю он, не скупясь, огрел лапой по заду, так что барышня решила впредь ни в чем не перечить дикарю, ну ни в чем. Когда верблюды остроугольно стали подыматься с колен, из глубины одного из тюков раздались мелодичные крики на высоких тонах: то Машу одолел приступ совершенно истерического хохота. Бедуин, привольно сидя на своем передовом дромадере, недоверчиво оглянулся и сплюнул на песок пустыни.

К вечеру, благополучно миновав пустынную границу, бедуинский караван вплотную подошел к южной окраине Газы и, не заходя в город, неспешно двинулся вдоль морского берега. До места назначения было рукой подать.

16. Адам, Ева и Змей Горыныч

Вокруг стола в большой комнате теперь сидели четверо - вся вольная артель во главе с бригадиром Серегой. Вошедшего Мирослава Г. они сердечно приветствовали.

- Телки тебя, что ли, подняли? - спросил Серега. - Ну ничего, зато как раз к ужину поспел. Как спалось-то? Садись, давай!

- Выспался, - сказал Мирослав. - Снилось, что стреляли тут какие-то гаврики, прямо под окном, чтоб сон не в руку...

Четверо за столом переглянулись, улыбнулись хорошо, по-отечески.

- Так это не здесь, - сказал за всех Серега. - Это три километра отсюда, в лагере беженцев. Они там каждый день стреляют.

В комнату ветром вошла Маша, за ней тащились, припадая, барышни Люся и Лена в жеваных юбочках.

- Человек делает одежду, а одежда - человека, - сказал Хаим. - Теперь вы снова наши люди, в то были какие-то бедуинки драные.

- Козел! - Маша с яростью тряхнула льняными волосами с застрявшими в них ростками верблюжьей колючки. - Ну коз-зел!

- Кто козел-то? - решил уточнить Хаим.

- Да этот, который нас сюда отправлял, - сказала Маша. - Толя такой. Знаешь его? "Говорите, что вы студентки, и все!" Ну да, с цыганского факультета...

- А я бы, например, хотела быть студенткой, - заявила барышня Лена, хотя ее об этом никто не спрашивал.

- Идите, садитесь с дороги, - позвал Серега, добрая душа.

- Это они меня выперли, - пожаловался Мирослав Г. - Вали, говорят, отсюда!

- А, это ты, дядя! - вспомнила Маша. - Двигайся, что ли, чего расселся.

- С кровати подняли, - продолжал жаловаться Мирослав. - Тоже мне, племянница! Не живите с моей тетей, не зовите меня дядей... Я ночевать все равно вернусь, так что вы не сомневайтесь.

- Это как договоримся, - вставила, как ключ в замочную скважину, барышня Люся. Мужчины поглядели на нее со смешанным чувством.

- За столом ни слова о делах! - пастырским жестом вздев палец к потолку, сказал Хаим. - Это я вам заявляю как бывший студент. Поговорим лучше о курских соловьях или на худой конец о переселении душ - это тоже актуально. Итак, вы добрались до нашей пересылки. С приездом! - Он поднял свой стакан. - И за симпатию!

- Нас на верблюдах везли, - выпив, сообщила барышня Лена. - В мешках. Хамство какое! Тыща одна ночь!

- Наши предки тоже ездили на верблюдах, - успокоил Серега Каценельсон. - И ничего.

- Ваши, может, и ездили, - дерзко возразила барышня Люся, нуждавшаяся в сочувствии. - А наши не ездили: у нас в Москве верблюды эти только в зоопарке.

- Так она, значит, еще и антисемитка... - задумчиво сказал Хаим. Предки наши ей не нравятся.

- Она правду говорит, - вступилась за подругу барышня Лена. - Только в зоопарке. А нас к этим зверям какой-то кретин с ножом веревками привязал и повез. Так он что, ваш предок, что ли?

- Отчасти, отчасти... - пробормотал Хаим.

- Я, если хотите знать, если б выходила замуж, - почти со слезой в голосе сказала барышня Люся, - то обязательно вышла бы за еврея.

- Это почему? - требовательно спросил князь Мирослав Г. - И ты, Маша?

- Потому что еврей на скрипочке играет, - опередил спрошенных Хаим. Залезет на крышу и играет.

- Потому что он не пьет и не дерется, - горько поправила Маша. - Еврей за семью голову положит. Вот поэтому.

- Без головы как будет фаршированную рыбу есть? - не унимался Хаим. - У меня, девчонки, был один знакомый, Лелик его звали. Так вот, он сначала напивался, потом бил свою жену-голландку по сусалам, она начинала плакать и реветь, и вот тогда он уже брал скрипочку и играл ей сонату Моцарта. Стоял в углу комнаты, как Паганини на открытке, и играл. Я сам видел.