Страница 47 из 56
Документ
Расписка в согласии на агентурную деятельность в пользу СССР, данная Скоблиным:
«Постановлением Центрального Исполнительного Комитета Союза Светских Социалистических Республик о персональной амнистии и восстановлении в правах гражданства мне объявлено.
Настоящее обязуюсь до особого распоряжения хранить в секрете.
21.1.31. Берлин. Б(ывший) генерал Н. Скоблин
Подписка
Настоящим обязуюсь пред Рабоче-Крестьянской Красной Армией Союза Советских Социалистических Республик выполнять все распоряжения связанных со мной представителей разведки Красной Армии безотносительно территории. За невыполнение данного мною настоящего обязательства отвечаю по военным законам СССР.
21.1.31. Берлин. Б(ывший) генерал Николай Владимирович Скоблин».
(К. Шлёгель. Берлин, Восточный вокзал. Русская эмиграция в Германии между двумя войнами (1918–1945). М.: Новое литературное обозрение, 2004. С. 426).
Хотя, казалось, генерал Миллер и не представлял большой опасности для СССР, органы решили повторить с ним ту же операцию, что с Кутеповым. В ноябре 1937 г., при участии Скоблина, назначившего для него тайное свидание с немецкой агентурой, Миллер был похищен и всякий след его затерялся на целых полстолетия. Только в 1990-х гг. стало известно из архивов КГБ, что приведенный в бессознательное состояние хлороформом, Миллер был «запакован» в ящик, вывезен из Франции в СССР на советском торговом корабле, доставлен на Лубянку и после длительных допросов расстрелян 11 мая 1939 г. Французское правительство, как и в случае Кутепова, по дипломатической линии никаких мер не приняло. Но судебное следствие произведено было тщательно. Скоблин сразу после похищения бежал в Испанию, где известия о нём прерываются (по некоторым данным был вывезен в СССР и там уничтожен по приказу Сталина), но его жена, как сообщница, была приговорена к 20 годам заключения и в 1940 г., умирая в тюрьме, рассказала о своем участии всю правду.
Большевики никогда не прекращали борьбу с Русским Зарубежьем, видели в нем своего опасного и умного врага. Но в конце 1920-х гг. они боялись организованную эмиграцию особенно – готовя коллективизацию и новое порабощение всего народа, чуть вздохнувшего в годы НЭПа, большевики боялись «Весеннего похода», боялись, что на помощь восставшей деревне придут отряды офицеров РОВС и все движение сольется воедино вокруг признанного большей частью эмиграции вождя – Великого князя Николая Николаевича и его верного соратника мужественного полководца – генерала Врангеля. Этого большевики боялись больше всего. Этого старались не допустить всеми силами.
Последнее предсмертное письмо Великого князя Николая Николаевича:
Документ
Поздравляю всех с РОЖДЕСТВОМ ХРИСТОВЫМ.
Молю ГОСПОДА, да узрим Отечество наше свободным и в нем торжество Веры и царство мира, любви и порядка.
Душевно тронут и сердечно благодарю за участие, ко мне в болезни проявленное.
Помятуйте о РОССИИ! И здесь, в изгнании, ей отдайте все Ваши помыслы, не числя трудов, сил и средств на дело ея спасения, ибо безпримерно тяжки испытания и наступают решительные сроки.
Народ РУССКИЙ! Собери Твои силы и со Крестом выйди вновь на путь Тебе данного Великаго и Славнаго Бытия.
Николай
28 декабря 1928 г. 3 ч(аса) д(ня) пополудни.
Б. Прянишников. Незримая паутина. Нью-Йорк, 1979.
К. Шлёгель. Берлин, Восточный вокзал. Русская эмиграция в Германии между двумя войнами (1918–1945). М.: Новое литературное обозрение, 2004.
М.В. Соколов. Соблазн активизма: Русская республиканско-демократическая эмиграция 20–30-х гг. ХХ века и ОГПУ СССР. М.: Азбуковиник, 2011.
П.А. Судоплатов. Разведка и Кремль. М.: ТОО «Гея», 1997.
3.2.5. Раскол Церкви и «сергианство». Усиление гонений на веру
Возглавивший русскую церковную иерархию после смерти Патриарха Тихона в апреле 1925 г. в качестве Патриаршего Местоблюстителя митрополит Пётр Полянский был вынужден продолжить переговоры с Е.А. Тучковым об условиях получения легализации для органов высшего церковного управления. Однако нежелание митрополита Петра допустить вмешательство органов ГПУ в кадровую политику Церкви привело не только к отказу властей предоставить официальную регистрацию Московской Патриархии, но и к аресту самого Патриаршего Местоблюстителя 10 декабря 1925 г.
За четыре дня до своего ареста, не видя иной возможности сохранить преемство высшей церковной власти в России (два других Патриарших Местоблюстителя, назначенные Патриархом, митрополит Кирилл Смирнов и митрополит Агафангел Преображенский находились в это время в ссылке), митрополит Пётр назначил своими Заместителями в случае ареста трех церковных иерархов, первый из перечня которых митрополит Сергий Страгородский и заявил о своем вступлении в обязанности Заместителя. Не обозначив четко круг этих обязанностей, митрополит Пётр способствовал появлению проблемы, которой будет суждено отрицательно повлиять на дальнейшее развитие русской церковной жизни и которая будет сводиться к вопросу о том, являются ли тождественными по своему каноническому объему полномочия Патриаршего Местоблюстителя и его Заместителя.
Продолживший переговоры с властями митрополит Сергий пользовался весной 1926 г. поддержкой значительной части русского православного епископата. Многие архиереи были убеждены в предпочтительности возглавления русской церковной иерархии именно митрополитом Сергием, а не вернувшимся в это время из ссылки Патриаршим Местоблюстителем митрополитом Агафангелом. В начале июня 1926 г. заключенные на Соловках 23 епископа составили и предложили митрополиту Сергию проект его возможного послания государственной власти, известный впоследствии как «Записка соловецких епископов» и явившийся одним из самых замечательных по интеллектуальной глубине и нравственной высоте церковных документов ХХ в. В записке епископы отметили, что слова благодарности советской власти компрометируют Церковь своей очевидной фальшью, а единства целей у Церкви и правительства быть не может, пока последнее стремится к искоренению религии.
Документ
Из «Соловецкого послания» епископов к правительству СССР, май 1926 г.:
«Церковь не касается перераспределения богатств или их обобществления, т. к. всегда признавала это правом государства, за действия которого не ответственна. Церковь не касается и политической организации власти, ибо лояльна в отношении правительств всех стран, в границах которых имеет своих членов. Она уживается со всеми формами государственного устройства от восточной деспотии старой Турции до республики Североамериканских Штатов. Это расхождение лежит в непримиримости религиозного учения Церкви с материализмом, официальной философией коммунистической партии и руководимого ею Правительства советских республик… Правительство как в своем законодательстве, так и в порядке управления, не остается нейтральным по отношению к вере и неверию, но совершенно определенно становится на сторону атеизма, употребляя все средства государственного воздействия к его насаждению, развитию и распространению в противовес всем религиям… Свое собственное отношение к государственной власти Церковь основывает на полном и последовательном проведении в жизнь принципа раздельности Церкви и государства. Она не стремится к ниспровержению существующего порядка и не принимает участия в деяниях, направленных к этой цели, она никогда не призывает к оружию и политической борьбе, она повинуется всем законам и распоряжениям гражданского характера, но она желает сохранить в полной мере свою духовную свободу и независимость, предоставленные ей Конституцией, и не может стать слугой государства…» – Русская Православная Церковь и коммунистическое государство. 1917–1941 гг. М., 1996. С. 207, 211.