Страница 8 из 13
Так у нас и появился Сашка-маленький. Галя моя от него ни днем, ни ночью не отходила – такой вот матерью оказалась. Вроде бы все и ничего было, жизнь наладилась. А когда Сашеньке три годика исполнилось, вернулся наш сосед. Университет закончил и в родное село вернулся. Только не сам, а с молодой женой. Галя моя как увидела ее – сама не своя стала. А потом вроде и ничего… подружились даже. Та к нам приходила, даже ребенка нянчить помогала, да… А Галя моя ей цветы дарила, чтобы она в своем дворе садила, – только разбитое сердце там не приживалось, засыхало все время, как его ни поливали.
А осенью… осенью нашли мою Галю утонувшей в пруду. И мы с Сашунькой одни остались. Он послушным рос, тихим, спокойным. Учился хорошо, после девяти классов в медучилище поступил. И вот тогда он себя взрослым почувствовал. Друзья у него появились всякие, начались гулянки допоздна… словом, на волю вырвался. А когда кто его пристыдить пытался – с полуоборота заводился. Сильный такой он был и за словом в карман не лез, так что его скоро и трогать перестали, обходили десятой дорогой… Я терпела – а куда деваться?
Но вот однажды врывается мой Сашенька в дом сам не свой – глаза горят, сразу ко мне кинулся и давай обнимать! Чуть не задушил!
– Бабушка, – кричит, – бабушка! Какую я девушку нашел! Не девушка, а настоящее чудо!
Я прямо растерялась – не знаю, как и спросить, кто такая. А он мне и сам про Таню все рассказал – до утра успокоиться не мог. И про косы ее золотые, и про характер легкий… С того дня внучек мой переменился: никаких тебе пьянок до утра с «друзьями» – все к Тане своей бежал. Только недолго это продолжалось: поссорились они. А он, вместо того чтоб прощения попросить у своей Тани, нашел себе другую, ей назло. Юльку, бесстыжую, все село знало, что она гулящая… Когда его в армию забирали, я не плакала, а с облегчением вздохнула. Так-то вот.
Отслужил он, вернулся – и, слава Богу, к той гулящей уже не пошел. Совсем другой человек стал. Взрослый. На работу устроился, со своим лучшим другом помирился, с которым из-за той самой Юльки перед армией поругался. А потом… Как-то вечером говорит он мне:
– Все, бабуль, не могу больше, к ней пойду!
У меня и сердце остановилось – как будто беду почуяло. До утра не спала, потом слышу: вроде идет! Обрадовалась было, а выглянула – это не Саша мой, а участковый! Я и похолодела…
С того самого дня вся моя жизнь – это дорога в больницу и обратно. Что случилось той ночью – неизвестно. Саша до сих пор в себя не пришел. Все думают, что он пьяный был, поэтому упал с мотоциклом прямо в речку. А я этому не верю… как не верю уже и в то, что он ко мне вернется. – Старушка вытерла глаза платочком, таким же белым, как и ее волосы.
– А что Таня? – спросила я. – Вы ей о Саше рассказали?
– Зачем? – Она тяжело вздохнула. – Зачем девушку зря тревожить? Пускай живет себе спокойно, ничего не знает…
И она заплакала навзрыд, совсем по-детски, беспомощно. Я поспешно отвернулась – чувствовала, что вот-вот и сама разрыдаюсь. Слезы стояли комом в горле, поэтому я подхватила свой чемодан и вышла в тамбур, хотя до остановки было еще ехать и ехать.
– Все будет хорошо, – бормотала я себе под нос, пробираясь со своим угловатым чемоданом по спящему вагону. – Все будет хорошо…
Руки мои дрожали, и я знала, что это совсем не от тяжести поклажи. Спиной же я еще долго ощущала взгляд добрых глаз в сетке морщин – глаз, в самой глубине которых светились огоньки. Надежды? Любви? Кто знает…
Прошли метели, растаял снег. Зимы как будто и не бывало вовсе. Весна вступила в свои права везде – даже в моем хмуром после зимних стуж городе. Я же все вспоминала ту зимнюю встречу в поезде и, идя длинными коридорами своего отделения больницы, не раз ругала себя за то, что не спросила ни адреса, ни телефона старушки. Да, конечно, всем на свете помочь невозможно, но эта старая женщина тронула мою душу. Однако время шло, накапливались собственные проблемы, а чужие… Я надеялась, что они все-таки разрешились…
Однажды утром в том самом длинном коридоре, в котором меня обычно одолевали печальные мысли, я нос к носу столкнулась с заведующей отделением, которая шла и раздраженно бормотала, очевидно, не обращаясь ни к кому конкретно:
– И что мне прикажете с этим делать? Со своей зарплаты платить за лечение, что ли?!
Я не стала ее расспрашивать, но старшая медсестра охотно мне все рассказала: к нам переводят тяжелого больного, после аварии, – вот заведующая и переживает. Потому как у этого парня нет денег на лечение, да и родственников, считай, нет – только бабушка-пенсионерка. А лечить все равно надо.
– В какой он палате? – почему-то разволновавшись, спросила я.
– В десятой. Куда ж его еще? – Старшая поджала губы.
Десятая – тесная, темная, с единственным окном, выходящим на север, да к тому же на стоящее почти впритык соседнее здание, – предназначена для тех, кому и в голову не придет жаловаться, – для бомжей, бездомных и безродных больных. Тепло сюда, в последнюю палату в конце коридора, тоже почти не доходило. Вообще-то в десятую старались никого не класть – она была в отделении резервной, на тот случай, если отделение будет переполнено. Сама не зная зачем, я подошла к десятой палате и решительно толкнула дверь. На кровати лежал молодой мужчина – худой, истощенный долгой болезнью, с заострившимися чертами лица. Взгляд мой зацепился за капельницу, которую ему все же поставили: заведующая у нас все-таки человек… А потом… потом я увидела те самые глаза, о которых так часто вспоминала, – с сияющими огоньками. Эти глаза я узнала бы из миллиона других! Это была она, моя случайная попутчица, рассказавшая мне, чужому человеку, историю своей жизни…
Она тоже узнала меня. Ее звали Анна Ивановна, а ее внук, вопреки прогнозам врачей, все же вышел из комы и стал потихоньку возвращаться к жизни. Анна Ивановна очень обрадовалась тому, что именно я оказалась новым лечащим врачом Саши. Она увидела в этом особый знак судьбы. И действительно, ее внук начал выздоравливать стремительно. С каждым днем ему становилось все лучше и лучше. А для меня… для меня он и его бабушка стали как бы второй семьей.
Готовя Сашу к выписке, я, словно бы шутя, спросила:
– Ну что, молодой человек, в речку больше бросаться не будете?
– А откуда вы узнали, что я туда сам бросился?
Не ожидая такого вопроса, он раскрыл свою тайну. Мне стало неловко.
– Да у тебя на лице написано: «несчастная любовь»! – Я хотела обратить все в шутку, но, как оказалось, попала в самую точку.
– Нет. Не буду. – Помолчав, Саша покачал головой. – Вы меня с того света достали – значит, я тут еще нужен. И потом, любовь у меня теперь не несчастливая! – Он усмехнулся и… достал из-под подушки фото девушки с длинными золотистыми волосами.
В ее внешности не было ничего особенного: худощавое лицо, карие глаза. Но он так смотрел на фото, что мне стало ясно: эта девушка была для него всем. Смыслом жизни. Его единственной. Его королевой.
– Ну, вот и хорошо! – Я лихо поставила росчерк внизу выписки и отдала ее парню.
По всей видимости, теперь он был счастлив. Счастлив, потому что у него появилась надежда – а вместе с ней он вновь обрел смысл жизни.
Саша выписался, и через какое-то время связь с ним и его бабушкой Анной Ивановной оборвалась. Поначалу мы писали друг другу: я о своей жизни, в которой не случалось ничего экстраординарного, – работа, пациенты, ночные дежурства… словом, зима-лето, работа-дом. Анна Ивановна писала в основном о Саше. У него все наладилось – он нашел хорошую работу, встречался с друзьями… Не сразу я решилась спросить: а что же личная жизнь внука? Не справившись с любопытством, я все же рискнула задать этот вопрос. В ответ получила такое письмо: «Я у Сашеньки об этом не спрашиваю, а он сам не рассказывает. Знаю только одно: у него под подушкой всегда лежит Татьянина фотография. Ну, а сама Таня… Она вышла замуж, еще когда Саша в больнице лежал. Вышла и уехала жить к мужу, далеко от нашего села. Приезжает только иногда, по большим праздникам, и ненадолго. У нее уже и дочка родилась, назвали Александрой».