Страница 4 из 131
Глава 3
Застонав, Бёртон наполовину проснулся.
Какое-то время он никак не мог сообразить, где находится. Его окружала тьма, тьма столь же непроницаемая, как та, что заполняла, как ему казалось, все его существо.
Однако знакомые звуки тут же привели его в чувство. Корабль терся о стенки дока, и вода тяжко накатывала на его корпус. Рядом с Бёртоном раздавалось ровное дыхание Алисы. Сверху доносились легкие шаги — это Питер Фрайгейт нес ночную вахту. Возможно, он уже готовился будить своего капитана. Бёртон не имел представления, который сейчас час.
Были слышны и другие привычные звуки. Сквозь деревянную переборку проникал мощный храп Казза и булькающий — его женщины Бесст. Из следующей за ними каюты донесся голос Моната. Он что-то говорил на своем родном языке, но Бёртон отсюда не мог разобрать ни единого слова.
Наверняка Монату снился его родной далекий мир — Атаклу. Планета с «диким колдовским климатом», которая вращается вокруг оранжевого гиганта — звезды Арктур[5].
Бёртон полежал еще немного, напряженный, точно окоченелый труп, продолжая думать обычное: «Вот я лежу тут — мужчина в возрасте ста одного года, обладающий телом двадцатипятилетнего…»
Этики размягчили отвердевшие артерии кандидатов. Но им не удалось ничего сделать со склерозом души. Ремонт души, очевидно, был отдан на откуп самим кандидатам.
Сны уходили все дальше и дальше в глубь его истории. Вот только что ему снился допрос у этиков. Теперь же Бёртону грезилось, будто он снова переживает тот сон, который снился ему как раз перед тем, как он проснулся по зову Труб Страшного Суда. Однако на этот раз он видел во сне и себя самого, то есть был одновременно и участником сна и сторонним зрителем.
Бог стоял над ним — лежащим на траве Бёртоном, бессильным, как новорожденный ребенок. На этот раз у Бога не было длинной черной раздвоенной бороды, и Он вовсе не был одет так, как то подобает английскому джентльмену на пятьдесят третьем году правления королевы Виктории. Единственная его одежда состояла из голубого полотенца, обернутого вокруг чресел. Фигура была пониже, чем в том — первом сне, куда короче, шире и мускулистее. Волосы на груди густые, курчавые и рыжие.
В тот первый раз Бёртон, взглянув в лицо Бога, увидел там свое собственное. Бог тогда имел такие же-, как у Бёртона, черные прямые волосы; то же арабское лицо с глубоко сидящими темными глазами, похожими на блестящие наконечники копий, торчащие из глубины пещеры; те же высокие скулы, полные губы и выдвинутый вперед, почти раздвоенный подбородок. Однако лицо Бога не несло шрамов, оставленных сомалийским дротиком, пронзившим щеку Бёртона, выбившим ему зубы и скользнувшим по языку так, что конец наконечника вышел из другой щеки.
Теперь же лицо Бога выглядело знакомым, хотя Бёртон никак не мог определить, кому именно оно принадлежит. Только ясно, что не Ричарду Фрэнсису Бёртону.
В руках Бог, как и ранее, держал стальную трость. В данный момент Он тыкал ею Бёртона под ребра.
— Ты опоздал. Уже давно, знаешь ли, прошло время, отведенное для уплаты твоего долга.
— Какого еще долга? — спросил человек на траве.
— Ты должен мне за плоть и за Дух, которые, впрочем, есть одно и то же.
Человек на траве попытался встать на ноги. Задыхаясь, он произнес:
— Так еще не бывало, чтобы кто-то ударил меня и ушел без хорошей взбучки.
Кто-то тихонько фыркнул, и стоявший Бёртон обнаружил высокую неясную фигуру, которая вырисовывалась в тумане заднего плана.
Бог произнес:
— Платите, сэр. Иначе мне придется прибегнуть к удержанию имущества.
— Проклятый ростовщик! — воскликнул человек на траве. — Я встречал таких подонков в Дамаске.
— А это и есть дорога в Дамаск. Во всяком случае, должна ею быть.
Темная фигура опять фыркнула. Затем туман поглотил их всех. Бёртон проснулся весь в поту, в ушах его еще звенел собственный плач.
Алиса повернулась к нему лицом и сонно спросила:
— У тебя опять кошмары, Дик?
— Все в порядке. Постарайся уснуть.
— В последнее время тебе часто снятся кошмары.
— Не чаще, чем на Земле.
— Хочешь поболтать?
— Я достаточно разговариваю и во сне.
— Но ведь только сам с собой!
— А кто знает меня лучше, чем я сам? — Он тихонько засмеялся.
— И кто другой может обмануть тебя лучше, чем ты сам? — заметила она с легкой обидой.
Бёртон промолчал. Прошло лишь несколько секунд, и она уже снова дышала спокойно и тихо, будто ее ничто не тревожило. Он надеялся, что утро не принесет им новой ссоры.
Впрочем, Бёртон любил выяснять отношения; это давало ему возможность выпускать пары. Однако последнее время стычки оставляли их неудовлетворенными и готовыми тут же затеять новую свару.
Было почти невозможно обрушиваться на Алису без того, чтоб об этом сразу же не узнали все обитатели крошечного суденышка. За годы жизни с Бёртоном Алиса сильно изменилась, но у нее сохранилось от прежних лет отвращение к тому, что она называла «полосканием грязного белья на людях». Зная это, он наваливался на нее изо всех сил, орал, вопил, получая наслаждение от унижения Алисы. Потом-то ему становилось стыдно за себя, за то, что он пользовался слабостью жены, за то, что так унизил ее.
А это еще сильнее возбуждало в нем злобу.
На палубе по-прежнему слышались шаги Фрайгейта. Бёртон подумал, не сменить ли ему Питера пораньше. Он же все равно не сможет уснуть. Он страдал бессонницей большую часть своих зрелых лет на Земле, да и тут тоже. Фрайгейт же обрадуется возможности завалиться в койку. Ему было очень трудно воздерживаться от сна, выстаивая ночные вахты.
Бёртон опять закрыл глаза. И сразу же тьму сменило нечто серое. Он увидел себя опять в том же колоссальном помещении без стен, потолка и пола. Голый, он плавал в горизонтальном положении в этой бездне. Как будто подвешенный к невидимому и неосязаемому стержню, он медленно вращался вокруг своей продольной оси. Вращаясь, он видел множество других нагих тел над собой, по бокам и под собой. Так же как и у него, их головы и гениталии были выбриты. Некоторые тела были сильно искалечены. У мужчины слева с правой руки от локтя и ниже была содрана кожа. Повернувшись, Бёртон увидел другое тело, у которого вообще не было ни кожи, ни мышц на лице.
Еще дальше от Бёртона плавал скелет, внутри которого виднелась куча перемешанных кишок и других органов.
Все тела были прикреплены головами и ногами к шестам, сделанным из какого-то красного металла. Шесты поднимались от скрытого в потрясающих воображение глубинах пола и тянулись к невидимому потолку. Шесты стояли бесконечными рядами, и вертикальное пространство между каждой их парой кишело вращающимися по продольной оси телами — ряды спящих уходили в бесконечность — вверх, вниз, в стороны — куда только достигал взгляд.
Тела образовывали вертикальные и горизонтальные ряды, скрывающиеся в серой дымке бесконечности.
На этот раз Бёртон, наблюдая, снова ощутил, хоть и чуть слабее, чем раньше, тот же страх и то же удивление, которые охватили его в ту первую минуту пробуждения.
Он — капитан сэр Ричард Фрэнсис Бёртон, консул Ее Величества в городе Триесте, что в Австро-Венгерской Империи, — умер в воскресенье 19 октября 1890 года.
А теперь он — живой! — находился в таком-то месте, которое никак не походило ни на тот рай, ни на тот ад, о которых ему доводилось слыхать.
Из всех миллионов тел, которые он мог видеть, он был единственным живым. Или бодрствующим.
Вращающийся Бёртон, должно быть, удивлялся, на каком основании его избрали для столь высокой и непрошеной чести.
Бёртон-зритель теперь знал — почему.
Тот этик, которого он называет Иксом и который совершенно не известен ему ни по облику, ни по преследуемым целям, разбудил Бёртона. Тот самый предатель!
Но вот подвешенный в пространстве человек коснулся одного из шестов. Это движение разорвало какую-то сеть проводников, и все тела между шестами стали падать; вместе с ними падал и сам Бёртон.
5
В первом романе сериала Монат назван таукитянином. (Примеч. ред.)