Страница 3 из 14
Марина с волнением ждала своего урока. Старалась почувствовать роль, которую будет играть. Урок — это тоже спектакль, и надо подать себя так, чтобы тобой заинтересовались… Вопросы, жесты, увлекательность изложения… Когда жила Офелия? Давно: Ее жизнь — дым. Но почему, почему на моих губах привкус горькой руты? Почему сотни лет звучит гамлетовское «Быть или не быть?..». Она до деталей продумала свой костюм. Любимая белая юбка не подойдет, не отпускать же ее. Строгое джерси, брошка или кулон с прозрачным камнем. Книга в руке. Только что делать с волосами? Отрастить невозможно, а так кудряшки, кудряшки, совсем девочка — смотрелась Марина в зеркало. Придется как-нибудь подколоть. Все должно быть легким, воздушным, но и немножко по-академически солидным. Ведь она учительница. Она теперь Марина Львовна. Страдать и надеяться, мучиться и находить. Сейчас такое время, когда надо не рассуждать или, точнее, не только рассуждать, но и переходить от слов к делу. Она, Марина Львовна Смусина, будет воспитывать новое, умное, интеллигентное поколение!
писал ее любимый Поэт.
Среди лесов и холмов
— Девочки, как красиво! Цветы, полки с книгами.
— Про-хлад-но!
— Краской пахнет!
С челками, хвостами, бантами в дверь вливались высокие длинноногие девчонки.
— Да проходите же, проходите скорей!
— Чего столпились?
Размахивая портфелями, папками, спортивными сумками, в свой класс вкатывались загорелые ребята.
— Тюков? Ура-а! Давай со мной, на последнюю.
— Не пускай их, Танька, не пускай. Последний стол наш!
— Здесь в прошлом году мы сидели!
— «И нельзя жить, не любя, не боготворя, не увлекаясь и не преклоняясь».
— Что?!
— Под портретом написано.
— Чепуха!
— Какой у Димочки костюм!
— Это он под цвет глаз, девочкам нравится.
— Ой, кто это? Ленка? Да ты совсем черная! Опять в лагере была?
— Рукавички сшила на посадочке. Как же, в лагере загоришь! То вода слишком холодная, то вожатая не в духе.
— Отличников вперед!
— Ура-а! — ликовал впервые собравшийся после лета восьмой «В».
— Славка! Совсем непохож. Ты что, постригся, что ли?
— Отец заставил.
— А я думала, сам. Надо же, думаю, Архангельский Ирину Васильевну решил обрадовать.
— Отличников…
— Вперед!
— У него этих, шариков, в голове не хватает.
— Не хочу, не пойду я вперед.
— Давай, давай, Татьяна.
— Двигай! А то вон, смотри, учительница пришла.
В строгом голубом костюме и с большим, прозрачным, как слеза, камнем (выпросила у мамы) Марина быстро вошла в класс. Подождав, пока все рассядутся по своим местам, безо всякого вступления, даже не требуя абсолютной тишины (успокаивать надо не окриком, а делом), она стала читать ребятам Пушкина.
«Воспоминания в Царском Селе» и ода «Вольность», «Погасло дневное светило» и «Вновь я посетил» — переплетаясь, сменяя друг друга, стихи, по ее замыслу, должны были создать ощущение увертюры, где, то усиливаясь, то затихая, прозвучали бы все основные темы поэта.
— Легко, просторно. А почему? Понять любимого поэта — это в какой-то мере понять себя. Узнать себя. И удивиться (поэзия вся на удивлении!) той потрясающей силе, которая заставляла его жить, любить, писать. Не сводить концы с концами, видеть жизнь такой, как она есть, — вразброс, в столкновении различных тенденций, в их притяжении и отталкивании.
Костюм джерси, книга в руке…
Только отчего они никак не успокоятся? Странно. Ведь не по учебнику им рассказывает, не сухомятину, нет, она мыслит перед ними, и так, что даже самой интересно.
— Говорить о поэте — это значит говорить о его противоречиях, поисках, показывать биение его мысли. Здесь интересно не столько то, чем начал и чем кончил путь художник, сколько то, каков был этот путь. Река, берущая свое начало в горах и впадающая в море, течет по равнине, среди лесов и холмов.
Шумят, галдят, как ни в чем не бывало. Наоборот, стихи они еще слушали.
— Танька, где мой портфель? Куда ты дела мой портфель?
— Да я его и не брала совсем. Я — это притяжение и отталкивание, среди лесов и холмов. Поняла?
— Утром линейка, вечером линейка — ни за что больше в лагерь не поеду.
— Девочки, а физичка-то, говорят, заболела.
— Когда?
— Вчера. Васька видел, она бюллетень в канцелярию носила. Он говорит, физкультура будет.
— Да вон же он, вон твой портфель.
— Где?
— Ура-а! Физ-ра.
— Пожалуйста, тише… Послушайте, ведь это же интересно! Вечный Пушкин был плоть от плоти своего времени. Но вот уже пали те троны и сгнили те тираны, а мятежная ода «Вольность» живет и зовет людей к борьбе против всех властолюбцев, против всех подлецов, свой народ поправших, и будет жить. Ибо вечен человек, его стремления, его борьба и мужество. Ибо гениальное — бессмертно!
Нет, им и в голову не приходит послушать.
— Отдайте мой портфель, да отдайте же наконец мой портфель!
И какие неприятные, пустые у всех лица. Вертятся, перебрасываются чьим-то портфелем, дерутся. Да что же это? Говорить дальше? Но как? Сейчас она собиралась рассказать им о доме Пушкина. Когда ходишь там по комнатам — буфетная, гостиная, кабинет, — то кажется, что поэт только что отсюда ушел. И скоро вернется. Затем аккорд. Его уже нет, не придет, ты в музее. И снова легкие, как стихи, слова. Важно уметь почувствовать связь времен. Увидеть дивный мир за волшебной дверью, в том волшебном мире и свою тропу найти.
— Портфель, мой портфель!
— Держи, держи его.
— Васька, какой ты толстый!
— У него этот, обмен веществ нарушен.
— Я тебе дам обмен, я тебе такой обмен накостыляю.
— Передача вперед. Тюков, лови!
— Димочка!
— По голове его, по голове!
— Васька, Тюков! Дай Димочке по голове.
Нет, это невозможно. Тюков! И этот, Димочка, кто здесь Димочка? Ты? В угол!
………………………
— И дайте мне свои дневники!
………………………
— Все!
……………….
— Я сказала: все.
Или нет, не надо, ничего ей не надо. Она хотела рассказать, заинтересовать, мыслила перед ними. А они… совсем непохожи на тех тонких и отзывчивых детей, с которыми она, вожатая, играла когда-то в Швамбранию:
Зачем им «Вольность», зачем поэты? Настоящие питекантропы! Нет, она не хочет ставить их в угол, быть надсмотрщиком. Она, противница всяческого насилия, не будет заставлять себя слушать. В конце концов, это просто для нее обидно. Нет!
Постояв и посмотрев на всех еще несколько минут, Марина вылетела из класса вон.
— Старомодина, девочки, да она старомодина!
— Нет, она слишком культурная. А я не люблю культурных.
В коридоре было пусто и тихо. На мгновение остановившись, Марина быстро повернула в сторону учительской. Но тут в трех шагах от себя увидела невысокую фигурку директора в больших квадратных очках. Он стоял у стены и, казалось, ждал.
— Здравствуйте, Адольф Иоганесович.
— Марина Львовна? Да мы уже с вами здоровались. Шумят? Ничего. Этот класс у нас трудный. Оч-чень трудный класс.
Он улыбался и, как добренький доктор, или нет — как директор школы из какого-нибудь сентиментального кинофильма…