Страница 2 из 14
Впрочем, покончив с дипломом, Марина поставила крест и на науке вообще, и на литературоведении в частности. Она не ученый и быть им не может. Все ее так называемые статьи не в меньшей степени плод воображения и фантазии, чем стихи. Каждый раз, когда писала о Поэте, она писала только о себе — вот вывод! А отсюда и новое увлечение. Заканчивая институт, Марина решила заняться телевидением — тележурналистикой или теледраматургией. «Мне мало — только писать. Я должна участвовать в том, о чем пишу», — объясняла она это («теперь уж последнее») увлечение.
Только как быть с распределением? Марина жила в сплошных неизвестностях. Западов советовал идти в аспирантуру, но это опять наука. Были мысли о свободном дипломе, свободный — значит, иди куда хочешь. Но дадут ли, а если и дадут, то что с ним делать? В конце концов Смусину все-таки направили в школу, и по дороге на телестудию (написала сценарий «Когда остановились карусели» — о том, как исчезают из жизни сказка и волшебство) она туда заглянула. Пришлось заглянуть.
Здание было новым, но его уже ремонтировали. Перепрыгивая через остатки снятых лесов, чуть не уронив куда-то в известь сумку со сценарием, Марина наконец набрела на средних лет женщину в забрызганном халате, та красила в белый цвет дверь туалета. Марина решила, что это завхоз, но ошиблась. Дверь красила завуч Ирина Васильевна Баранова.
— Ну, литераторы вам, конечно, не нужны? — спросила ее Марина.
Одетая в очень короткую белую юбку по последней моде и в очень легкомысленной кофточке, она надеялась, что не понравится завучу и та вдруг ее не возьмет. Ведь есть сила, которая ведет Марину по особому пути. Что-нибудь да случится. Не может же она и в самом деле стать из Мариночки Мариной Львовной. Однако, перестав красить дверь, завуч принялась расспрашивать Марину об институте (герценовский!) и о том, что молодой педагог умеет еще делать, кроме своего предмета.
— Думаю, что это-то я смогу, — показала Марина на дверь.
— Ну вот и хорошо. Будем оформлять документы, — завуч была невозмутима. И Марине пришлось пройти за ней в канцелярию.
когда-то, еще в XVIII веке, писал ее Поэт.
И птицы опускаются на землю
Марина стала учительницей. «И этим сказано все», — говорила она теперь родным и знакомым. Пройдет месяц, кончится лето, и ей, от которой они так много ждали, придется учить детей русскому языку и литературе, проходить глаголы, приставки, суффиксы, изучать скучные, надоевшие «образы». Ее, умную, способную, взяли и распределили в школу. От одного этого можно зареветь… Впрочем, реветь-то как раз и не хотелось. Наоборот, интересно: а что же дальше? Марина по-прежнему была уверена, что все в ее жизни не случайно. Одни сразу достигают намеченных целей, другие, и их большинство, преодолевают на своем пути массу трудностей. У нее второй путь. Кратчайшее расстояние между двумя точками — прямая, а «судьба, как ракета, летит по параболе». Что-то еще случится. «Мы еще прикурим от Солнца», — говорила она себе, оформляя документы.
Анкеты, справки, заявление — оказывается, это не так просто: поступать на работу. Сидя на стуле в канцелярии, Марина рассматривала набитые бумагами шкафы, чернильницы, дыроколы, папки-скоросшиватели. Приходили и уходили люди. Бесконечно стучала пишущая машинка. Приказы, отчеты, распоряжения. И наконец: ЗАЧИСЛИТЬ СМУСИНУ МАРИНУ ЛЬВОВНУ ПРЕПОДАВАТЕЛЕМ… АВГУСТА 1970 ГОДА. В этот момент ей по-настоящему стало страшно. Марина смотрела на сваленные в угол наглядные пособия, указки, стенды и вдруг с ужасом представила себе — нет, не то, как будет учить детей литературе: учить, даже по программам, Марина не боялась, программы нужны для того, чтобы их, программы, ломать! Страшно было видеть, а она уже видела, как запестрят на стенах эти роскошные стенды и плакаты — ни один из них, наверное, не сделан ребятами! — замелькают указки, загудят торжественные линейки и собрания. Марина панически боялась, стыдилась — короче, она не была создана для этого. Требовалось немалое усилие, чтобы взять себя в руки и уверенно повторить: «Мы еще прикурим от Солнца».
Вошла завуч. Статная, интересная, в черном шерстяном сарафане и тонкой вишневой блузке, теперь она уже не была похожа на завхоза. Она поздравила Марину с зачислением и опять, как и при первой их встрече, спросила, что молодой педагог умеет. Оказывается, речь шла не о том, чтобы красить двери. Школе нужны люди высокого культурного уровня и, если Марина Львовна хочет, почему бы ей, как литератору, не взять на себя создание театра. Театра? Действительно, как это раньше не пришло ей в голову? Конечно, сейчас Марина увлечена телевидением, но почти так же сильно она любит и театр. «Театр, — как говорил Всеволод Мейерхольд, — может сыграть громадную роль в переустройстве всего существующего». Марина уже мечтала о том, как сделает ребят своими единомышленниками (подростки особенно нетерпимы ко злу и фальши). Они будут читать со сцены ее любимых поэтов, они начнут изучать классику и современное искусство, будут учиться борьбе с несправедливостью, вместе искать прекрасные идеалы будущего. Она расскажет им, как обострилась в наши дни тяга к точности, документу и какие неисчерпаемые возможности дает в этом плане не только театр, но и телевидение. И они полюбят телевидение. А это, это будет чудо как хорошо!
Величие человека определяется не тем, сколько несчастий на его долю выпало, а тем, как он с этими несчастьями борется. Марина не думала задерживаться в школе надолго. Отнюдь. Но раз случилось, раз она должна учить сейчас детей русскому языку и литературе, раз обязана создавать с ними театр, надо извлечь из данной ситуации как можно больше. И птицы опускаются на землю, чтобы потом вновь стремительно и прекрасно взмыть в небо.
Она знакомилась со своими новыми коллегами и с удивлением видела: не случайно никто не обращал внимания на ее короткую юбку. С молоденькой учительницей истории Эллочкой можно было всерьез порассуждать о джазе и об архитектуре — она уже успела поработать экскурсоводом в Петродворце. Директор вообще говорил, что у них должны культивироваться красота и благородство. Он тоже, оказывается, был не только учитель — он окончил герценовский пединститут и художественное училище.
Домой Марина еще продолжала ходить с убитым видом (играла на образ, который от нее, несчастной, ждали), но в школе это уже явно отошло на второй план. Натянув по случаю ремонта джинсы и ковбойку, Марина мыла в своем будущем классе окна, а про себя придумывала, как где-нибудь достанет и повесит в простенках старинные фонари — так будет современнее. Рассматривала пустые стеллажи и планки для наглядных пособий, вытирала с них пыль, убирала мусор и прикидывала, что можно будет купить или просто принести сюда из дома книги об искусстве. Мыла пол (он становился ярко-коричневым — удивительно школьный цвет) и размышляла, с чего начнет в восьмом классе Пушкина. Своим ученикам она не будет, как когда-то в школе ей, говорить одни лишь прописи про няню Арину Родионовну и что Татьяна — это высокоположительный художественный образ. Нет, она даст им самого настоящего, подлинного Пушкина. А потом и Лермонтова, Гоголя! Сделает так, чтобы здесь действительно культивировались красота и благородство. Она расставила на окнах цветы и — чего-то еще не хватало — принесла и повесила возле доски портрет Всеволода Мейерхольда. Школа находится на Гражданском проспекте, и театр — есть же в Москве Театр на Таганке — можно будет назвать «Театром на Гражданке». Счастливая идея!