Страница 37 из 78
Еще через несколько дней Румыния была провозглашена «легионерским государством», а его главой — «кондукатором» — назначен генерал Антонеску. «Железная гвардия» стала единственной легальной партией.
Затем румынские бояре сделали последний шаг к установлению фашистского режима в стране: присоединились к антикоминтерновскому пакту. Все это не могло не отразиться на службе советских пограничников. Положение осложнялось и тем, что Кольцов уехал на краткосрочные курсы. Обязанности начальника на это время принял политрук. Вдвоем с Тимощенко они ни днем, ни ночью не знали покоя.
Как-то наряд в составе Воронина и Иванова стал свидетелем странного происшествия на той стороне…
Румынский офицер ехал на лошади вдоль границы. За ним бежал солдат, должно быть, ординарец. За плечами у него большой вещевой мешок, сбоку — котелок. Солдат, видимо, напрягал все силы, чтобы не отстать. Мешок подскакивает на спине, котелок позванивает. Вдруг офицер остановился и что-то сказал. Солдат беспомощно развел руками. В руках офицера взвилась нагайка и со свистом опустилась прямо на голову ординарца. Потом еще и еще.
— Вот сволочь! — выругался Иванов, наблюдая эту картину.
Вдруг ординарец перебросил из-за спины карабин и в упор выстрелил в офицера.
Проследив взглядом, как шарахнувшаяся от выстрела лошадь понесла раненого офицера, румынский пограничник бросился на советскую границу, озираясь, словно затравленный заяц. Перебравшись через проволочное заграждение, он положил оружие перед подбежавшими пограничниками и попросил отвести его к командиру.
На заставе рассказал политруку:
— Я убил офицера… Не выдавайте меня, домнул командир…
Растерянный, напуганный собственным поступком, он дрожал и исподлобья посматривал на Байду. Его красивое лицо то бледнело, то вспыхивало ярким румянцем.
— За что же ты убил его?
— А вот поглядите… — он склонил обнаженную голову. Из копны растрепанных густых волос медленно стекали на затылок капли крови… — Терпения нету… А тут, в Баштианах, моя хата, мать похоронена… Вы спросите людей — все знают Думитру Лабу.
— Думитру? А Тодора Падурару ты знаешь?
— Бади Тодор? Где его сейчас найдешь? Давно погиб, наверно.
— Здесь, здесь Тодор Михайлович. И Марика здесь, в твоей хате и живут.
— Марика! — вскрикнул Думитру и, словно подрубленный, упал на стул…
Перебежчик сообщил, что на границу часто приезжают работники сигуранцы, а с ними какой-то немецкий майор. Присутствовавший на допросе комендант участка Птицын спросил:
— А где сейчас начальник вашей стражи полковник Грицеску?
— Говорят, руки на себя наложил…
По просьбе Тодора Падурару, которого в отряде хорошо знали, Думитру оставили в родном селе. Марика светилась от счастья.
После разговора с Марикой и ее отцом жители Баштиан возвратились в свои домики и занялись решением главного вопроса: как быть с землей Грицеску? На общем сходе, как было и в Ольховом, крестьяне упорно настаивали:
— Поделить землю! Пусть каждый знает, где его кусок! И все имущество бояра раздать людям, нашим горбом наживалось…
Лишь после того, как вернулся в село Думитру, Тодору Михайловичу удалось собрать несколько молодых энтузиастов, которые осмелились бросить вызов дедовским традициям и решили совместно обрабатывать землю.
При распределении помещичьего имущества даже самые осторожные, из тех, кто предпочитает выжидательную позицию, не стеснялись, добиваясь куска повкуснее. Тем более, что риска никакого: помещик, говорят, загнулся, а наследники его — где они?
На самом деле полковник Грицеску и не помышлял о сведении счетов с собственной жизнью. Кто пустил слух о самоубийстве, неизвестно. Не исключено, что сам полковник.
Грицеску, не без ведома майора Шмитца — деятельно занялся сколачиванием диверсионных групп в горах, невдалеке от границы. Он еще окончательно не решил, как осуществить свою месть, а пока занялся мелкими диверсиями.
Первым объектом бандитского нападения стало село Турятка на участке соседней, двадцать девятой, заставы. Сам полковник, понятно, участия не принимал. «Просто банда разного сброда из польских и молдавских эмигрантов напала на пастухов села, перейдя границу, и угнала часть общественного стада».
Такова была официальная версия в ответ на протест нашего правительства. А что при этом погибли два пограничника, пытавшиеся остановить банду, это расценили как обычное уголовное преступление неизвестных бандитов. Никого из официальных лиц при этом не упоминали.
Окрыленный этой удачей, оставаясь в тени, мнимый самоубийца готовился к следующей, более крупной операции в Баштианах.
Именно здесь, где ущемлены его интересы, он и решил отомстить за все обиды. А Карл Шмитц подогревал это настроение, как в свое время делал с паном Кравецкимм в Лугинах. Его, конечно, меньше всего интересовали обиды полковника. Но крупная диверсия поможет уточнить состояние пограничной обороны на советской стороне.
В Подгорской области создавались первые советские и партийные органы. Секретарем обкома партии был избран Аркадий Никанорович Батаев. Кадров не хватало.
При встрече с Шумиловым руководитель обкома издалека завел речь о Байде.
— Как там мой Антон? Справляется?
— Немного увлекается, но в пределах. Больно суетлив, думаю, это от молодости…
— А может, пора в аппарат выдвигать? Пусть растет парень. Из него выйдет хороший организатор, по опыту знаю.
— Аппаратчики и без него найдутся. Нам нужны дельные люди на заставах. Человек в своей стихии. Вот только возвратится Кольцов, пошлем в академию.
— Это, пожалуй, верно. — Батаев пристально посмотрел в глаза комиссара. — Но нам позарез нужен комсомольский вожак, у него это получилось бы. Недавно заезжал в Ольховое. Только и разговоров, что о политруке тридцатой. Это очень хорошо, когда после человека остаются яркие следы на его пути. Может, все-таки отдадите его нам?
— Не хитри, Аркадий Никанорович, ничего не выйдет! Байда сейчас замещает Кольцова и отлично справляется… А впрочем, поговори с ним сам. Если согласится, возражать не станем.
Шумилов уверен был, что Байда с границы не уйдет, а Батаев не меньше был уверен, что по старой дружбе удастся уговорить Антона.
Объезжая районы области, он заглянул в Баштианы, к политруку.
— Что ж это ты, друг мой, с глаз долой — из сердца вон? Столько времени носа не кажешь. Нехорошо, не водится такое между старыми друзьями, — начал Батаев.
— Так время какое, Аркадий Никанорович! События опережают желания. Не успеешь освоиться с одним, как тут же новое…
— Да, время особенное. Но я все-таки выкроил из бюджета несколько часов, чтобы проведать тебя. Да еще в такую стужу.
Батаев расспросил, что пишет брат, как здоровье Анны Прокофьевны, жены, детей.
— Что ж это я держу вас в кабинете, как заправский бюрократ! — спохватился политрук. Пойдемте ко мне, пообедаем. Нина будет очень рада… Конечно, может снова пожаловаться, но вы не обращайте внимания. А дети какие у нас! — похвастался Байда.
Они обедали, говорили о разных домашних делах, вспоминали прошлое… Антон все время пытался разгадать, о чем, собственно, собирается говорить с ним Батаев.
Не в гости же он в самом деле приехал.
Разговор произошел перед отъездом.
— Был я в Ольховом. Вспоминали тебя. Вот и подумал: а почему бы тебе не взяться за комсомол? Область новая, работы по горло… Пойдешь секретарем обкома комсомола?
— Но я собой не распоряжаюсь, вы знаете. — уклонился Байда от прямого ответа, хотя в душе очень обрадовался такому предложению.
— Было бы твое согласие, остальное мы устроим…
— Честно признаться, мне очень хотелось бы поработать с молодежью. Но обстановка сейчас складывается очень тревожная… Соседи нервничают, уже дважды пытались разрушить проволочное заграждение. Видимо, к чему-то готовятся, и уходить мне в такое время просто невозможно. Что подумают бойцы?
— Смотри, тебе виднее, — согласился Батаев.