Тридцатая застава

— Вот и бери его! — съязвил Иванов. Он по-своему понимал слова «держать границу на замке». Сложная тактика пограничной службы еще не укладывалась в его сознании. — А если бы одного, другого хлопнули, у всех этих выродков отпала бы охота совать рыло в наш огород.

А «выродок» дождался утра в своем укрытии, немного пообсушился и, заметив, как хозяйка домика направилась с корзинкой к центру местечка, где обычно собирался базар, выскользнул, как уж, из своей норы и погодя вмешался в толпу крестьян. Найти связную домнула майора в базарной сутолоке нетрудно, он еще издали заметил ее голубую шляпу в овощном ряду. Подойдя вплотную, тихо произнес пароль. Софья вздрогнула, но не оглянулась. Перебирая продукты в корзинке, еле слышно сказала:

— Идите за мной… Приценивайтесь к продуктам и не пяльте на меня глаза…

Они бродили по торговым рядам. Софья часто останавливалась, покупала всякую мелочь, а в промежутках Падурару передавал заученные инструкции майора.

— Надо разыскать Дахно и Морочило, обоим оставаться на Тернопольщине… Пусть свяжутся с диспетчером и через него разыщут следы Романа… А еще домнул майор интересуется Гаврилой Топольским…

— О Дахно и Морочило ничего не знаю… Гаврила прибыл в тот день, когда пришли красные… Работает на Силковском сахарном заводе… Роман тяжело болен, недавно помещен в черемховскую больницу… С ним и его друзья. Гаврила ищет врача…

Тодор про себя повторял эти отрывочные фразы, стараясь запомнить каждое слово, не совсем понимая их подлинный смысл.

Выполнив задание «доброго домнула майора», Падурару до вечера бродил по базару, стараясь по отдельным фразам, по внешнему виду людей понять, как они чувствуют себя без жандармов и помещиков, под «коммунистическим гнетом», как писали газеты в Бухаресте и Подгорске. Однако никаких следов этого «гнета» он не заметил. Изредка встречаются военные люди с оружием, но их никто не боится, смело разговаривают, шутят с ними. Даже повеселел бедный Тодор. Если бы сюда как-нибудь переправить жену и дочь, остался бы здесь навсегда. «А что? Рабочий человек везде раздобудет себе кусок хлеба или круг мамалыги с брынзой…»

Перед сумерками он, минуя мельницу, по небольшой тропинке пробрался к оврагу. Здесь передохнул, дожидаясь темноты, и пошел напрямик к лесу. На опушке постоял немного, раздумывая, как лучше выйти к тому месту, где затоплена лодка.

Неожиданно в том направлении началась стрельба.

— О, доамне! — напугался Тодор и побежал влево, в гущу леса.

У самого обрыва, где начинается крутой спуск к Днестру, заметил людей с оружием — бегут на звуки стрельбы. Значит, к лодке не пробраться. Надо искать брод. Перекрестясь, приготовился прыгать с обрыва, но кто-то схватил его сзади за руки, приподнял, как ребенка, и положил на бровку обрыва лицом к земле.

— Тише! Не кричать и не двигаться, — приказал человек и быстро обыскал все карманы, — А теперь подымайтесь и пойдем с нами.

Перепуганный Падурару дрожал всем телом и еле держался на ногах. А тут еще двое задержавших направили на него ружья.

— Не стреляйте, домнул! Я ничего плохого вам не сделал, — взмолился Тодор.

Великжанов успокоил нарушителя. Он таки разыскал его на базаре и сопровождал всю дорогу до обрыва.

Шум, вызванный стрельбой, утих. Как потом выяснилось, находившиеся в наряде Воронин и Иванов приняли в темноте пни срубленных деревьев за пробирающихся к реке лазутчиков и открыли заградительный огонь. Прибывшая на место тревожная группа сняла незадачливый наряд.

Байда не выдержал постельного режима — острое недомогание прошло — и явился на заставу как раз в то время, когда привели задержанного.

Падурару на вопросы Кольцова отвечал на характерном для местного населения языке, в котором свободно уживались украинские, молдавские и польские слова. Ходил, мол, к родственникам в село Грушку. При Польше граничеры разрешали им такие посещения.

— Несчастье задержало меня на целую неделю, а дома жена и дочь лежат больные. Бог знает, что с ними может приключиться… Отпустите меня, домнул командир!

Он так искренне убивался, такое неподдельное горе сквозило со слезами из его глаз, что посторонний наблюдатель готов был поверить каждому его слову.

«Ловко врет, бестия, видно, опытный лазутчик», — подумал Байда и спросил:

— Чем болеют жена и дочь?

Падурару охотно рассказал подлинную историю своей семьи, и в глазах его затеплилась надежда, что эти молодые и совсем не строгие командиры поверят и отпустят домой. Действительно, все, что он говорил о семье, было чистой правдой. Не могут они не посочувствовать. Даже дальние родственники где-то жили и в этих краях. Одно утаил Тодор: версию о родственниках подсказал ему «добрый майор».

— Как же мы вас переправим? Это не так просто делается. — медленно, словно в раздумье, сказал Кольцов.

— Вы только отпустите, а я уже сам как-нибудь доберусь! — обрадовался наивный человек.

И вдруг — то ли or вспыхнувшей радости, то ли от пережитого страха — резкая боль пронзила все его тело. Он сполз со стула, скрючился, схватившись за живот, и громко застонал. Вызвали врача, — может, симулирует, как в свое время Стручковский?

— Человек действительно болен, нужен постельный режим, а пока пусть примет опий, — заявил врач после осмотра.

Приняв пилюли, старик немного успокоился, сидел на полу, обхватив руками голову, и мрачно думал: «Что же теперь будет? Граничеры не верят. Неужели повесят?» Вспомнил больную жену и дочь — они и не подозревают, что их кормилец одной ногой уже в могиле стоит.

— А теперь рассказывайте, кто вас послал, с кем встречались.

— Домнилор офицер! Я рассказал святую правду… И не надо меня вешать…

— Откуда вы взяли, что вас собираются вешать? — опешил Кольцов.

— Вы же большевики, чекисты?

— Верно, большевики и чекисты, но судить придется. И для вас лучше, если сразу скажете правду.

Нарушитель продолжал упорствовать. Кольцов вызвал младшего лейтенанта Тимощенко и приказал взять старика под охрану и выделить на утро наряд для сопровождения его в штаб отряда. Когда Падурару увели, Байда спросил врача:

— Вы уверены, доктор, что задержанный действительно болен? Может, симулирует?

— Не думаю. По всем признакам, у него болезнь печени или язва желудка. Нужны клинические исследования.

— Вот и пусть займутся этим в штабе отряда, — решил Кольцов.

Измученный всем пережитым Тодор Падурару в болезненном полузабытьи ждал утра, сокрушаясь не столько о своей судьбе, сколько о будущем оставшейся в поместье Грицеску семьи. Не знал он, какой крутой поворот наметился в его жизни после этих трагических, как ему казалось, событий.

Углубившись в лес после бегства из поместья Фишера, Яким Дахно тайно наведался на явочную квартиру в районе Силково. Рано или поздно он надеялся встретиться здесь со своими единомышленниками, не успевшими перебраться через Днестр.

И он не ошибся. Через несколько дней трое их собралось здесь: старый, уже притупивший клыки волк, его сын Гаврила Топольский, и сравнительно молодой, но уже почти беззубый поручик Морочило. Бледный, небритый, осунувшийся, в штатском костюме, он за эти дни растерял не только щеголеватый вид, но и выправку жандармского офицера. Остальных предстояло собирать по их норам, если уцелели в этой передряге.

— Чуть не угодил в лапы красных дзяблов? — жаловался поручик, — Выручило вот это старое отрепье с плеч пана Кравецкого. Чекисты приняли меня за батрака! Меня, офицера Жечи Посполитой, пся крев!

— Надо было представиться им в парадной форме, — зло пошутил Топольский. — Сберегли бы свой гонор, а жизнь… Что она сейчас стоит для вас?

— Цо то бендзе, цо то бендзе, — сокрушался поручик. — Надо спешить туда, за Днестр, пока красные не осмотрелись на новом месте. Мне ведомы все броды. И знакомые офицеры найдутся на той стороне…

— С чем мы туда пойдем? Поплакаться перед шефом? — оборвал его Топольский. — Есть другой выход… Как мне известно, Роман Коперко и диспетчер арестованы, а с ними и еще кое-кто из наших. Есть сведения, что их перевели в черемховсхую тюрьму для очных ставок. Вот и надо подумать…