Тарутинское сражение

Под прикрытием стрелков, засевших на пригорке в березовой роще, поляки начали переходить овраг, а вместе с ними покинули позицию и части 2-й тяжелой и 2-й легкой кавалерийских дивизий корпуса Себастьяни[421]. Сильный артиллерийский и ружейный огонь со стороны русских войск сопровождал это отступление. «Когда мы переходили овраг, — вспоминал Колачковский, — пуля попала в грудь Лефевру-Денуэтту (командир польской кавалерийской дивизии — В.Б.), но отскочила от пряжки перевязи лядунки. Он вскрикнул „Je suis mort“ (Я мертвый — франц.) и упал навзничь. Я обнял его рукой и, разорвав мундир, увидел, что это была только контузия. „Се n’est rien, general“(Это ничего, генерал — франц.), сказал я ему и, освежив немного водкой из моей фляги, проводил несколько сот шагов. Неприятельские егеря наступали очень быстро. Вынув саблю, я почувствовал, что ружейная пуля ударила меня в ножны. За несколько минут перед этим адъютант генерала Лефевра, по фамилии Дутан, потерял коня, убитого, осколком гранаты. Все офицеры штаба получили сильные контузии или легкие раны. Под генералом Лефевром-Денуэттом был, немного спустя, убит гранатой конь. Что касается меня, то сюртук мой был пробит пулями в нескольких местах и в ножнах сабли я нашел расплющенную карабинную пулю»[422].

Во время этого отступления, возможно, легкое ранение пулей в левый бок получил генерал Зайончек[423] и тогда же был убит начальник штаба 5-го корпуса польский дивизионный генерал С. Фишер. О его смерти Вейссенгоф писал: «Находясь около князя (Понятовско-го — В.Б.), он был ранен ружейною пулей в руку, а когда князь приказал ему отойти и осмотреть рану, он отвечал, что еще может сидеть на лошади. Внезапно вторая пуля, поразив его в лоб, положила предел этой честной жизни»[424]. Колачковский характеризовал Фишера «способным и одним из лучших организаторов нашей армии. Он был суровым блюстителем военной дисциплины и своей энергией на службе исправлял то, что зачастую портила мягкость характера Понятовского. Он был очень спокоен и храбр в бою, но благодаря своей вспыльчивости и принуждениям многих оскорблял и вообще не был любим младшими офицерами. Роста он был небольшого, с худым, всегда небритым лицом, на котором выдавался слишком большой нос. Глаза у него были светлые и одна лопатка выше другой»[425].

Наступление на позицию 5-го корпуса велось силами 2-го и 3-го пехотных корпусов, в то время как 4-й корпус продолжал бездействовать.

План битвы при Тарутино (или боя при Виньково) 18 октября 1812 г. Начат в 1812 г., исправлен и нарисован в сентябре 1819 г. Составлен шефом батальона Мишелем, служившим в 1812 г. в должности адъютанта командира 2-й пехотной дивизии 1-го армейского корпуса.

По этой причине левый край Дедневского леса оставался в руках 3-го пехотного полка польских войск, при котором было два трехфунтовых орудия. Когда русская пехота перешла в наступление, то этот неприятельский отряд нанес ей удар во фланг. Как свидетельствовал Дурново, «французы (то есть поляки — В.Б.) имели стрелков в лесу и их артиллерия обстреливала дорогу, по которой мы шли»[426]. Беннигсен отдал приказ пехоту противника «принять в штыки; она из лесу бросилась в рытвину, и обе колонны, из коих она состояла, тотчас обращены были в бегство. Ни один человек бы не спасся, если б была под рукой кавалерия»[427]. Благодаря этой атаке, неприятель, вероятно, был отброшен от русского фланга, но своей позиции еще окончательно не оставил.

Беннигсен, оказался в затруднительном положении. Он предполагал, что 4-й корпус уже должен был соединиться с 6-м, но вместо русских войск на его левом фланге оказался неприятель. Для выяснения сложившегося положения Беннигсен в сопровождении находившихся при нем офицеров отправился под огнем неприятеля к Остерману-Толстому[428]. В это время одно из ядер убило лошадь аудитора С.И. Бестужева, вырвало ему кусок мяса из правой ноги и на излете ударило по колену правой ноги Беннигсена, от чего тот получил сильную контузию[429]. Ехавший рядом с Бестужевым Евреинов вспоминал: «Как во время войны равнодушно смотрят на подобные случаи! Все только обернулись и сказали: „это аудитор!“ и продолжали ехать далее»[430]. Евреинову стало жаль лежащего на земле Бестужева, он поспешил доехать до находившихся вблизи казаков и приказал отвезти его в ближайшую деревню. К вечеру раненый находился уже в Леташевке, где его товарищи оставили ему квартиру, а сами переехали в усадебный дом в село Леташево. Рану Бестужева считали малоопасной, но у него началась гангрена и 21 октября он скончался[431]. Перед смертью с него был сделан портрет, который он просил отправить жене и детям[432]. Особую трагичность этому случаю придает то обстоятельство, что аудитор не был обязан находиться на поле боя и его появление под огнем неприятеля было вызвано исключительно личным любопытством. Дурново пишет, что перед сражением Бестужева отговаривали не подвергать свою жизнь опасности, но он не послушал советов и «заплатил жизнью за свое безрассудство»[433].

Несмотря на полученную контузию, Беннигсен добрался до своего левого фланга и, обнаружив, что войска Остермана-Толстого не соединились еще с 6-м корпусом, приказал ему выступить из леса и батарейной ротой занять третью возвышенность, находившуюся левее батареи Таубе[434]. Увидев, что в центре боевой линии русских войск план атаки выполнен не был, Беннигсен, вероятно, решил выяснить в каком положении находятся дела на левом фланге. Возле одной из стоявших на месте пехотных колонн его встретил поручик Граббе. Он вспоминал, что Беннигсен появился «с выражением гнева и горести на лице и сказал вслух: „Я надеялся, по крайней мере, что храбрый Милорадович исполнит задачу“. Видя, что никто не отвечает, я подъехал к нему и сказал: „Нет ни малейшего сомнения, что он исполнил бы ее, по своему всегдашнему обычаю, но он отозван, и войска остаются без начальника и без приказаний“. Беннигсен выслушал меня с изумлением и, ничего не отвечая, взглянул только на небо»[435]. Возможно, после этого разговора Беннигсен, убедившись, что войска центра и левого фланга не поддержали своими силами атаку правого фланга, вернулся к вверенным ему частям.

В это время выдвинутый вперед 4-й корпус наткнулся на 3-й полк польской пехоты, который, находясь на значительном расстоянии от своих главных сил, оказался в тяжелом положении. Радожицкий писал, что «две колонки французов (то есть поляков — В.Б.), занимавших левее меня лес, бросились из него бежать через поляну, для соединения с своими; тогда у нас не случилось кавалерии, чтобы схватить их. Я пустил в них два ядра, и, зарядив пушки картечью, погнался за ними поближе; но меня остановили, потому что прикрытие пехоты отставало. Колонки между тем, к досаде нашей, перешли ручей и спаслись»[436].

Свидетелем отступления 3-го польского полка стал ехавший к Кутузову Коновницын. «Мы, — вспоминал Михайловский-Данилевский, — увидели две колонны, стоявшие позади нас и которые в нас стреляли. Коновницын сказал мне, что это должно быть заблудившиеся войска из корпуса графа Остермана». Он направил к ним Михайловского-Данилевского, чтобы ввести их в дело. «Я бросаюсь, даю знак шпагою, чтобы более не стреляли, приближаюсь к ним, и что же представилось глазам моим? это были французы (поляки — В.Б.), я мог увидеть их мундиры, кивера и даже различить черты лиц. Я поворотил лошадь, но тысячи пуль свистят около меня, ибо по мне открыли батальный огонь; попадают в лошадь, одна пуля пробивает мою фуражку, а другая насквозь правую мою руку, попавши выше локтя, и вылетает близ кисти. Я сохранил столько силы, чтобы дать шпоры моей лошади; пули преследуют меня, горячая кровь льется из ран моих, свет меркнет в глазах, лес, находящийся передо мною, кажется, начинает двигаться… Я падаю, но в сию минуту вижу выезжающего из леса капитана Степанова, собираю последние силы свои, кричу ему: „спаси меня!“ и лишаюсь чувств»[437].

421

Колачковский. С.98.

422

Колачковский. С.64.

423

Вейссенгоф. С.230.

424

Вейссенгоф. С.230.

425

Колачковский. С.66.

426

Дурново. С.97.

427

Известия. С. 154.

428

Известия. С. 154.

429

Дурново. С.97; Беннигсен. № 9. С.522. В свою очередь свидетель этих событий Евреинов указывал, что аудитору ядром оторвало правую ногу (Евреинов. С.452). Свои воспоминания Евреинов писал на склоне лет, когда некоторые детали могли уже стереться из памяти, поэтому сведения о полученной Бестужевым ране, отразившиеся в дневнике Дурново, представляются более достоверными.

430

Евреинов. С.452.

431

Дурново. С.98.

432

Евреинов. С.454.

433

Дурново. С.99.

434

Известия. С. 154.

435

Граббе. С. 104–105–106.

436

Радожицкий. С.221.

437

Михайловский-Данилевский 1. С. 165.