Тарутинское сражение

Согласно «Учреждению для управления большой действующей армией», «переходы и движения войск» относились к ведению 2-го отделения квартирмейстерской части[312]. Поэтому еще 16 октября для выдвижения колонн из лагеря были специально назначены квартирмейстерские офицеры.

Колонновожатые свиты Е.И.В. по Квартирмейстерской части, 1810–1811 г. из книги «Историческое описание одежды и вооружения…».

При этом, движение войск к исходной позиции происходило при непосредственном участии полковника Толя, исполнявшего должность генерал-квартирмейстера[313]. Следовательно, на него и возглавляемую им квартирмейстерскую часть, в первую очередь, ложится ответственность за несвоевременное прибытие к своим местам корпусов, назначенных для обхода левого фланга противника.

К назначенному в диспозиции времени, по всей видимости, прибыла и кавалерийская колонна под командованием Орлова-Денисова. Она расположилась у опушки леса на тропинке, ведущей из села Стремилова в деревню Дмитровскую. Михайловский-Данилевский, опираясь на полученные от Орлова-Денисова сведения, сообщает, что перед рассветом к казакам явился польский унтер-офицер с предложением «если дадут ему конвой, схватить Мюрата, ночевавшего, по его уверению, в деревне позади лагеря, с незначительным караулом. Сто червонцев при успехе, смерть в случае обмана обещаны переметчику»[314]. С ним был направлен подполковник Греков с двумя казачьими полками: Грекова 18-го и Атаманским. Однако с началом рассвета, когда Орлов-Денисов, выехав из леса на возвышенность, не обнаружил наступающих русских войск, а напротив, увидел оживление в неприятельском лагере, он отдал приказ вернуть казаков и приготовился к атаке.

Беннигсен со своим штабом покинул место ночлега в 4 часа утра. Как записал в своем дневнике находившийся при нем прапорщик Дурново, «темнота ночи была причиной того, что мы несколько раз сбивались с дороги и едва не наткнулись на неприятельские аванпосты»[315]. Только на утренней заре Беннигсен со своим окружением прибыл ко 2-му корпусу и присоединился к авангардной бригаде полковника Е.М. Пиллара (4-й и 48-й егерские полки). «В 6 часов утра, — уточняет Дурново, — мы вышли к аванпостам неприятеля»[316]. Следовательно, только к этому времени егеря 2-го корпуса были готовы вступить в действие, хотя, вероятно, выдвижение на исходные позиции остальных частей 2-го и 3-го корпусов еще не было закончено.

В это время, когда уже начался рассвет, к командиру 2-го пехотного корпуса генерал-лейтенанту К.Ф. Багговуту подъехал Толь, который выразил свое неудовольствие по поводу случившегося замедления в выдвижении войск. «Полковник Толь, — пишет Вюртембергский, — офицер проницательный, одаренный большими способностями, имел, однако, и важный недостаток: раздражительность характера. Опрометчивость его в настоящем случае повлекла за собой неприятные последствия. По обыкновению он вспылил на меня, и спрашивал, почему я опоздал. Это раздражило несколько и меня; в свою очередь я стал приписывать причину неудачи прямо ему и тем противоречиям, поводом к которым служили его собственные распоряжения». Однако, продолжает Вюртембергский, у него и раньше происходили подобные сцены с Толем, которого ему всегда удавалось убеждать в его неправоте. Поэтому «и теперь принимал я горячность его больше с шуточной стороны. Но Багговут, услыхав одно необдуманное слово, вырвавшееся против меня у Толя, почти вышел из себя, и это было тем удивительнее, что он, всегда кроткий, всегда любезный, может быть, великодушно извинил бы обиду, нанесенную ему самому. Такое необыкновенное в Багговуте явление, которое, впрочем, объясняется приязнью ко мне, изумило всех присутствующих». По словам Вюртембергского, ему удалось «несколько успокоить Багговута; к тому же и Толь успокоился»[317].

Тогда же встал вопрос о возможности внесения изменений в порядок наступления. Это было вызвано тем, что 2-й корпус должен был до начала рассвета атаковать расположенную у Тетеринки, примерно в 1 км от леса, 14-пушечную польскую батарею в одной колонне, составленной из 18 батальонов (по 2 батальона Тобольского, Минского, Волынского, Кременчугского, Рязанского, Брестского, Белозерского пехотных и 4-го, 48-го егерских полков). Однако стало светать, и такой порядок атаки посчитали нецелесообразным. Как свидетельствует Вюртембергский, он предложил атаковать батарею не одной, а тремя колоннами, оставив егерскую бригаду Пиллара в центре, а 4-ю и 17-ю пехотные дивизии выдвинуть вправо и влево от нее.

Я. Шельминский. Пешая польская артиллерия.

«Корпусной командир, — пишет Вюртембергский, — согласился с моим мнением; полковник Толь, от имени главнокомандующего, также изъявил согласие. Сопровождаемый Толем, я немедленно взял Тобольский пехотный полк и поспешил к месту нового своего расположения, чтобы определить таким образом дирекцию для двух других колонн, Багговута и Олсуфьева»[318].

После разговора с Толем Багговут пребывал в «мрачном, взволнованном расположении духа»[319]. Он сказал Вюртембергскому: «распорядитесь по вашему усмотрению, а я останусь здесь, при егерях: они на моих глазах выросли, пусть же и умирают со мной. Я первый на неприятельской батарее!»[320]. На просьбу Вюртембергского не рисковать своей жизнью Багговут пожал ему руку и сообщил, что у него есть предчувствие.

Описанные Вюртембергским события происходили, как видно, без участия Беннигсена. Пользуясь именем главнокомандующего, Толь одобрил новый план, даже не узнав мнение человека, которому он подчинялся по службе и которому по диспозиции было поручено командование войсками правого фланга. Таким образом, без ведома Беннигсена еще до начала наступления в действия 2-го корпуса были внесены коррективы, о которых он, возможно, узнал от Багговута. С ним, по воспоминаниям поручика Евреинова, Беннигсен разговаривал за четверть часа до начала наступления[321]. Основываясь на дальнейшем развитии событий, можно констатировать, что решение, принятое за спиной Беннигсена, не было им поддержано. За это впоследствии он подвергся критике со стороны инициатора идеи — Вюртембергского.

С рассветом были подняты войска, располагавшиеся в центре и на левом фланге. «Мы, — пишет Симанский, — были в ожидании услышать уже канонаду и атаку на неприятеля, и пошли колоть, но уже показывался день и ничего не было слышно». Примерно в это время мимо гвардейских полков проехал со своим окружением главнокомандующий. Как свидетельствует Симанский, Кутузов, «поравнявшись с 2-м батальоном нашего полка, спросил „какие это“. Так как он поравнялся со мной, то я ему и отвечал „Измайловские, ваша светлость“, что и отвечал также некто из его адъютантов. Он на сие: „а, здравствуйте братцы, храбрые молодцы, я вас нонче поберегу“, потом поехал к Литовским»[322].

Таким образом, к восходу солнца[323] войска были готовы начать наступление.

В то время, когда русская армия готовилась к атаке, в отряде Мюрата царило полное спокойствие. Накануне, 17 октября, к войскам прибыл из Москвы долгожданный обоз с продовольствием и жалованием, появление которого нарушило обычное течение лагерной жизни. По свидетельству находившегося при штабе легкой кавалерийской дивизии польского корпуса капитана Колачковского, в тот же день войска получили провиант и водку. «Во французских лагерях изголодавшиеся солдаты набросились на припасы и пьянствовали целую ночь напролет. Даже многие офицеры, забыв о службе, провели всю ночь в беседе и утром были почти совершенно не способны к исполнению своих обязанностей. Особенно во 2-м корпусе Себастьяни, где забыли о всякой осторожности и не выслали даже, как обыкновенно, утренних разъездов. У нас же, — пишет Колачковский, — совершенно наоборот. Уже с трех часов утра вся кавалерия стояла с взнузданными лошадьми, ожидая возвращения разъездов; пехота под ружьем, артиллерия у орудий»[324]. Это описание царивших во «французских лагерях» беспорядков кажется несколько преувеличенным. Так, Роос, служивший во 2-й легкой кавалерийской дивизии корпуса Себастьяни, в своих воспоминаниях отмечал, что накануне атаки в его конно-егерском полку после полуночи, как это было заведено, кони стояли взнузданными[325]. Что касается 4-й тяжелой кавалерийской дивизии, то выдача провианта началась в ней только утром 18 октября[326]. Поэтому можно предположить, что обычные меры предосторожности (насколько это было возможно после происходившего накануне пира) были неприятельскими войсками приняты. Однако посланные разъезды не смогли обнаружить затаившихся почти у самой неприятельской цепи русских войск, и в лагере Мюрата готовились встретить еще один мирный день.

312

ПСЗ. Т.32. № 24975. С.49.

313

Кутузов. 4.2. С. 8–9, 25.

314

Михайловский-Данилевский 2. 4.3. С.224.

315

Дурново. С.96.

316

Дурново. С.97.

317

Вюртембергский. С.59, 60.

318

Вюртембергский. С.58.

319

Вюртембергский. С.58.

320

Вюртембергский. С.60.

321

Евреинов. С.451.

322

Симанский. С. 132.

323

В календаре на 1812 г. указывается, что в Москве 18 октября (6 октября по старому стилю) восход солнца был в 6 часов 58 минут, а заход — в 5 часов 2 минуты (см.: Месяцеслов. С.XII.)

324

Колачковский. С.62.

325

Роос. С.75.

326

Le Manuscrit des carabiniers. P.537.