Кроткая заступница

Лиза стала задавать уточняющие вопросы, в надежде поймать Голлербаха на мелких несостыковках, но он был твёрдо верен своей версии, отвечая коротко и спокойно.

«Удивительно, как он держит себя в руках!» – подумала Лиза с неожиданным сочувствием: интеллигентный человек вдруг оказался в совершенно чуждом для себя мире, обвиняется в убийстве, подвергся унизительной процедуре медицинского освидетельствования, ночь провёл в грязной камере с бомжами, наверняка ни на секунду не сомкнул глаз… Страшно подумать, что сейчас творится в его душе, а ведёт себя так вежливо, будто у них не допрос, а светская беседа.

«Чёрт, без криков о «ментовском произволе» даже как-то неловко разговаривать», – усмехнулась про себя Лиза.

Ясно, что человека с таким самообладанием разговорить не удастся. Формально она уточнила все позиции, и допрашивать дальше – только время терять. Лиза принялась печатать протокол допроса, параллельно прикидывая, какую избрать меру пресечения. Оснований полагать, что Голлербах ударится в бега, пожалуй, нет, свидетели все опрошены, показания их зафиксированы, а девушка всё равно покажет в пользу своего возлюбленного, как говорится «какая жена мужу алиби не составит», так что, оказавшись на свободе, он не сильно повлияет на ход следствия.

И самое главное: если Голлербах скроется, у Лизы будет чем оправдаться, а вот если он просидит до суда в камере, а потом, не дай бог, окажется невиновным, и, выйдя на свободу, развернёт масштабную кампанию, что, мол, Лиза кидает в застенки честных граждан почем зря. Могут начаться неприятности. Так что пусть гуляет на подписке о невыезде.

Лиза быстро вынесла постановление и дала Голлербаху на подпись бланк подписки о невыезде и надлежащем поведении.

Пока она занималась бумагами, на подоконнике вдруг зашевелился Вася, о присутствии которого Лиза, надо сказать, подзабыла. Шаларь тянул руку, как отличник на уроке.

– Да, Василий Петрович, – сказала Лиза солидно, – слушаю вас.

– А вы прямо делали реанимацию Пушкаренко? Прямо дышали-дышали? Прямо рот в рот – рот в рот?

Казалось, в течение всего допроса Васю интересовал только это аспект.

Голлербах вдруг улыбнулся, и Лиза удивилась, как преобразилось его лицо, из угрюмого вдруг став солнечным и добрым.

– Чтобы моя брезгливость не вступала в конфликт с врачебным долгом, – сказал он, – у меня всегда при себе есть защитная лицевая плёнка для проведения искусственной вентиляции методом «рот в рот». Очень удобная штука.

– Стало быть, вы ею пользовались вчера?

– Именно.

– А как она выглядит? – не унимался Вася.

– Обычная полиэтиленовая плёнка чуть больше листа формата А4. – Когда разговор коснулся нейтральных вещей, Голлербах заговорил свободно и даже с некоторой лекторской интонацией. – Для ориентира на ней схематично нарисовано лицо, а посередине – фильтр. Чрезвычайно удобно.

– На месте преступления мы ничего такого не нашли, – сказал Вася.

– Я выбросил её в помойный бак, когда приехала «Скорая помощь». Плёнку и перчатки.

– Резиновые?

– Да какой там! – Голлербах досадливо махнул рукой. – К сожалению, замшевые.

– Я просто думал, – заявил Вася с очаровательной непосредственностью, – что раз у вас эта плёнка была, то вы резиновые перчатки тоже при себе носите.

– Вы правы, обычно ношу в «дипломате». Но я сорвался к Христине и ничего не взял с собой, а маска у меня в виде брелока на ключах висела.

…Макс вышел на крыльцо в одном спортивном костюме, подняв воротник и обхватив себя руками. Христина побежала к нему.

– Вы здесь! Господи! – ахнул он, увидев девушку.

– Скорее одевайтесь. – Христина подала ему куртку и ботинки, которые рано утром привез Руслан. Он вынужден был уехать на работу, потому что назначенную операцию отменить никак не мог, но обещал позвонить сразу, как освободится.

– Неужели вы тут так и простояли всю ночь? Вы же совсем замёрзли, милая вы моя! – Макс сделал мимолётное движение, будто хотел обнять Христину, но сразу отступил.

Христина покачала головой. Она так волновалась за Макса, что не понимала, холодно ей или нет.

Они молча вышли на проспект и поймали такси. Макс назвал свой адрес, будто это само собой разумелось, и Христина не стала возражать.

Ночью они с Русланом думали, говорить ли Анне Спиридоновне о случившемся, не спровоцирует ли это новый сердечный приступ, но потом решили, что скрыть арест Макса всё равно не получится, и оттягивать – только утяжелять удар.

Христина было стыдно идти в дом, на который она навлекла беду, но и прятаться не годится. Она должна принять всё, что скажет Анна Спиридоновна, и если откажет от дома, что ж, так тому и быть.

Макс сидел спереди, рядом с шофёром, и за всю дорогу ни разу не обернулся к Христине. Сердце её заныло, наполняясь свинцовой безнадёжностью. Трудно было это объяснить, но, отказав Максу в его ухаживаниях, Христина всё равно чувствовала близость с ним, просыпалась с мыслью, что он есть, он рядом, и думает о ней так же, как она о нём.

А теперь она разрушила жизнь Макса… И не только его одного, но и всей семьи, принесла в их светлый, красивый мир ужасные вещи, грязь и пакость, которые никогда не должны были коснуться этих благородных людей.

Нужно было самой убить бывшего мужа – причём не сейчас, а гораздо раньше, когда он первый раз поднял на неё руку, вот и всё…

По лестнице они поднимались тяжело и медленно, и Макс, уже достав ключи, вдруг опустил руку:

– Не знаю, как показаться тёте Ане, – сказал он растерянно.

Христина опустила взгляд и промолчала.

– Надо как-то её успокоить, а как? – продолжал Макс. – Не знаю. Просто не знаю.

Возникло тягостное молчание, и Христина почти физически почувствовала презрение Макса к себе. Что ж, она это заслужила. И ненависть Анны Спиридоновны заслужила тоже.

Пока они мешкали, Мамсик сама открыла дверь.

– Максюша, что же ты стоишь? – Она порывисто потянулась обнять племянника, но Макс быстро отступил.

– Тётя Аня, после ночи в камере я не могу считаться образцом гигиены.

Анна Спиридоновна, не слушая, схватила его за плечо и втащила в дом. Второй рукой она приобняла растерянную Христину.

Девушка вошла в дом, конфузясь и не зная, что сказать. Вдруг заломило пальцы ног, и Христина поняла, что действительно сильно замёрзла.

Извинившись перед женщинами, Макс быстро удалился в ванную, где сразу напористо зашумела вода, и Христина с Мамсиком остались наедине.

– Пойдём, котик, поможешь приготовить обед, – сказала Анна Спиридоновна спокойно, – у меня всё валится из рук.

– Анна Спиридоновна, простите меня! – начала Христина, чувствуя, что на глаза наворачиваются едкие горькие слёзы, и боясь разрыдаться в голос. – Понимаю, что это извинить нельзя, занадто важке[2] горе я на вас накликала…

– Успокойся, котик! Я взрослый человек и умею видеть разницу между «из-за тебя» и «по твоей вине». Ты не хотела зла никому из нас, ведь так?

– Звичайно[3] нет!

Анна Спиридоновна невесело улыбнулась:

– Наверное, что-то ты могла сделать иначе – и избежать такой развязки, но случилось то, что случилось, и теперь пусть следователь ищет виноватых, а мы просто должны держаться вместе, вот и всё.

Христина шмыгнула носом и, отвернувшись, ладонью вытерла слёзы с глаз. Сняв куртку и сапожки, она быстро направилась в кухню, вымыла руки и повязала льняной фартук с вишенками, который Анна Спиридоновна держала специально для неё. Боже, как давно она не готовила в этой кухне! Но лучше бы никогда сюда не возвращаться, чем приходить в таких ужасных обстоятельствах, как сейчас.

Христина оглянулась, думая, с чего начать, но Анна Спиридоновна мягко нажала ладонью ей на плечо и усадила на табуретку возле буфета.

– Подожди, успеем с обедом. Расскажи мне, пожалуйста, всё.

2

Занадто важке – слишком тяжёлое (укр.).

3

Звичайно – конечно (укр.).