Страница 48 из 54
Но чем объяснить поведение в этот критический период другого республиканца, несравненно более принципиального, стойкого и последовательного в политических вопросах, чем Монж, его учитель? Мы говорим о Лазаре Карно, единственном человеке, который прямо и мужественно выступил против пожизненного консульства Бонапарта, а потом и против императорского титула. Он остался тогда один на тонущем корабле республики, но не склонил головы перед узурпатором.
Десять лет прожил Карно в крайней бедности, изгнанный императором со всех постов. Он не завидовал новой знати, внутренне презирал ее, как презирал и знать прежнюю — королевскую. Но вот чужеземные войска вступают на территорию Франции, и несгибаемый Карно предлагает свои услуги ненавистному императору, за величайшей авантюрой которого постоянно следил. Объяснение этому поступку может дать лишь сам Карно.
Вот письмо, с которым он обратился к Наполеону.
«Государь!
Пока успехи венчали ваши предприятия, я не позволял себе предлагать вашему величеству мои услуги, которые могли быть вам неприятны; я не предлагал их и потому, что не склонен служить монархам, — даже таким, которые заслуживают почитания и уважения. Но теперь, когда жестокая фортуна испытывает твердость моей страны, я решился предаться вашей воле. Конечно, невелики возможности шестидесятилетнего старика; но я думаю, что пример солдата, патриотические чувства которого всем известны, может собрать вокруг ваших орлов немало новых ратников.
Еще есть время, государь, завоевать почетный мир. Еще вы можете возвратить себе любовь великого народа и подарить Франции счастье и свободу».
Какое лестное предложение! Самый упрямый из республиканцев просится на службу к Наполеону. Его имя вдохнуло бы новые силы в сражающуюся страну. Карно сцементировал бы тыл и организовал оборону, он поднял бы на ноги всю нацию… Но именно это не входило в планы императора.
Еще 20 марта, после битвы при Арси-сюр-Об, в начале которой у союзников было сорок тысяч солдат, а в конце — девяносто тысяч, один из генералов спросил Наполеона: «…Почему вы, ваше величество, не помышляете о том, чтобы поднять нацию?»
«Химеры! — ответил он, — Химеры, позаимствованные из воспоминаний об Испании и о Французской революции. Поднять нацию в стране, где революция уничтожила дворян и духовенство и где я сам уничтожил революцию!»
Вот почему Наполеон не захотел назначить Карно на сколько-нибудь ответственный пост. Боясь своего соперника, способного поднять нацию, а что после этого будет — еще вопрос, Наполеон решил дать ему возможность получить хорошее поражение. Он назначил «организатора побед» командиром дивизии и губернатором Антверпена, который со дня на день должен был сдаться англичанам.
Старик послушно пошел исполнять приказ императора — пробиваться сквозь вражеские кордоны в окруженный и уже обреченный город, чтобы наладить его оборону. И если Карно, несгибаемый республиканец, в трудную для родины минуту избрал из двух зол меньшее и сам вызвался служить императору, то что же говорить о Монже? Он будет верен Наполеону до конца.
Ум в дураках у сердца
Трудно пустому мешку стоять прямо, говаривал Вениамин Франклин, ученый и государственный деятель. Жизнь Монжа и его товарищей по науке позволяет, как говорят ученые, обобщить это высказывание, распространив его на более широкий класс явлений.
Гениальный Лавуазье, а его не назовешь пустым ни в смысле интеллектуальном, ни в смысле материальном, не устоял прямо. Прав был академик А. Н. Крылов в своем ироническом высказывании: «В старину была поговорка «казенные деньги, что ком масла; когда его из рук в руки передают, — и ком не уменьшается, и руки становятся масляными. Вот он где истинный закон сохранения материи, не отсюда ли его взял Лавуазье, недаром он был откупщиком…»
Великий химик и двадцать семь его коллег по откупу в мае 1794 года были приговорены революционным трибуналом к смертной казни как «зачинщики или соучастники заговора, стремившиеся содействовать успеху врагов Франции путем вымогательств и незаконных поборов с французского народа, подмешивавшие в табак воду… взимавшие 6 и 10 процентов на капитал… вместо узаконенных четырех, присваивавшие прибыли, которые должны были вноситься в казну, грабившие народ и национальное достояние с целью похитить у нации громадные суммы, необходимые для войны с коалицией деспотов, и передать эти суммы последним».
Все ли здесь справедливо — трудно сказать. По-видимому, не все. Но Монжу и другим республиканцам было ясно, что не устоял гений вместе со своим мешком денежным. Рухнул Лавуазье под нож гильотины. Монж, Бертолле, Лаплас и Лагранж потеряли друга, наука — гения.
Другой близкий друг Монжа — Пьер Симон Лаплас — тоже не стоял прямо и не потому, что не мог, он просто избегал слишком категоричных, обязывающих позиций. А если и требовались таковые, то занимал те, которые совпадали с волей властей. Он, познавший все тонкости небесной механики, умело применял ее и на грешной земле. Первый том своего бессмертного произведения «Небесная механика» он посвятил Наполеону Бонапарту, «героическому умиротворителю Европы», «Аналитическую теорию вероятностей» — ему же, «Наполеону Великому», а последний том «Небесной механики» — сменившему Наполеона монарху из семейства Бурбонов. И не ошибся: Наполеон сделал его графом, а король — пэром и маркизом. Революция со всеми ее драматическими событиями, потрясшими весь мир, не нарушила покоя Лапласа, не остановила размеренного хода его аналитической мысли. Совесть не беспокоила ученого в годину тягчайших испытаний родины.
Верный своему народу русский ученый К. А. Тимирязев, одним из первых деятелей науки перешедший на сторону пролетарской революции, в своей знаменитой книге «Жизнь растений» рассказывает об интересном явлении, известном каждому деревенскому мальчишке.
Если сунуть своему приятелю в рукав колосок ржи, то он доберется до его шеи. Конечно, колос может и выпасть: все дело в том, как он был ориентирован, когда оказался под рубахой.
Колосок крестьянского потомка Лапласа был ориентирован строго вверх, и при всех движениях, всех переменах в политической жизни страны, включая взлет и падение империи, дела Лапласа только улучшились. Над ним никогда не нависала угроза ареста, как над Монжем и Бертолле, он не дошел до гильотины, как это случилось с Лавуазье.
Когда-то Монж, Лагранж, «старшина атеистов» Лаланд вместе с Жильбером Роммом разрабатывали и учреждали республиканский календарь. Они связали новое исчисление времени с концом королевской власти и религиозного мракобесия, дали месяцам красивые, очень поэтичные названия, вытекающие из состояния природы в тот или иной период. Календарь «Французской республики, единой и неделимой» просуществовал с 5 декабря 1793 года по 31 октября 1805 года.
Упразднял этот календарь не кто иной, как Лаплас, оказав тем самым величайшую услугу императору Наполеону, который стремился вытравить из памяти французов все, что связано с революцией и республикой.
Знатоку небесной механики не стоило особого труда убедить императора в несовершенстве и неудобстве республиканского календаря и в преимуществах календаря григорианского, особенно если учесть соображения, вытекающие из сближения с папой римским и заключения с ним Конкордата.
Добрый Лагранж смотрел с тихой и грустной иронией на все, что происходило вокруг. Он любил уединение и не случайно писал некогда Лапласу, что рассматривает конфликты, ссоры как совершенно бесполезные для науки и как ведущие только к потере времени и покоя. Лагранж не был, да и не хотел быть борцом.
«Я занимаюсь геометрией спокойно и в тишине, — » говорил он, — А так как меня ничто и никто не торопит, то я работаю больше для своего удовольствия, нежели по обязанности… Я строю, ломаю, перестраиваю до тех пор, пока не выйдет что-нибудь такое, чем я останусь несколько доволен». Таково было кредо Лагранжа, человека, преданного науке и убежденного атеиста.