Страница 8 из 11
Я начал приставать к матери с вопросами: почему мы евреи, и что мы такого сотворили, за что нас так отличают? О ненависти к евреям речь не шла, я ее пока что не ощущал. Мать старалась убедить меня в том, что евреи ничуть не хуже всех остальных, приводила в пример моего отца, которым я должен гордиться. Другой раз меня ругала, говорила, что своими рассуждениями я позорю отца, и если бы он был жив, то поговорил бы со мной по-другому. Но все это меня мало вразумляло: я получил некую метку, которая засела глубоко – до той поры, пока я сам не дошел до понимания этой проблемы. Я давно уже не «гадкий утенок», и считаю народ, которому имею честь принадлежать, одним из великих народов мира. Но до осознания этой истины пришлось пройти школу всей жизни.
Меня приняли в пионеры, повязали красный галстук, и я поплелся из школы домой вдоль путей, высматривая, чем можно поживиться – стреляные гильзы, порох или что-то еще. И вдруг я встречаю странного человека. Он меня спросил: «Тебя приняли в пионеры?» Я кивнул. «А разве так ходят пионеры?» – сказал он. «Они ходят, выпятив грудь, четко чеканя шаг, ты разве не видел в кино?» – «А ну, пройдись, я посмотрю». Я попытался изобразить, как ходят пионеры, но он оказался не удовлетворен. Еще минут десять он меня обучал хождению по-пионерски, после чего дружески кивнул и отпустил восвояси. Весь остальной путь домой я прошел так, как подобает ходить пионеру: выпятив грудь, высоко поднимая колени, чеканя шаг. Прохожие с удивлением смотрели на меня, но проходили молча. Так я стал пионером.
Рита заболела здесь малярией, ее укусил малярийный комар. Залетев в нашу комнату, он долго выбирал между мною и Ритой. Наконец, вспомнив, что я только что переболел воспалением легких, оставил меня в покое и сел на Риту. Во время приступов малярии температура у нее поднималась до 41, и она бредила. Но часа через три выздоравливала. Однако через три дня все повторялось. Тогда малярию лечили акрихином, и это помогло: вскоре она выздоровела совсем.
Во время летних каникул здесь было решительно нечего делать, и это удручало. Мы бродили с Венькой (а других друзей у меня не образовалось) по ближайшим улицам, собирали дикие абрикосы и ели их. Разбивали косточки и съедали довольно большие и вкусные ядрышки. Кончилось тем, что у Веньки произошел заворот кишок, и его спасал хирург.
Другим развлечением была охота за жмыхом. В подвале нашего дома за решетчатым окном был склад жмыха; почти каждый день приезжала машина и выгружала туда новую его партию. Несколько плиток всегда падали на тротуар, и тут надо было не зевать. Жмых можно было сосать часами, и это притупляло чувство голода. Особой популярностью пользовался коричневый или желтоватый жмых: он был не такой грубый, как черный.
Наконец, вся эта скучная жизнь мне надоела, и я решил убежать из дома. Собственно, решил не я, а один мой случайный знакомый четырехклассник, который жил в нашем доме – «Шанхае». Он начитался приключенческих романов для детей и решил убежать из дома, прихватив с собой за компанию меня, ибо прозрел во мне настоящего друга. Так он мне сказал. Сборы были недолгими, и на другой день после завтрака мы бежали. Для начала, по его предложению, мы отправились в городской парк культуры, который был огромен, и представлял собой некий микромир с аттракционами, танцплощадками и прочими развлечениями. Но мы с ним в аттракционах не участвовали и не танцевали, а весь день ходили по тропинкам, пока поздно вечером всех не стали выгонять из парка – выгнали и нас. И тут у главных ворот при входе в парк нас обнаружили родители. Уму непостижимо, как они догадались, но на этом наши приключения и закончились. После этого, чтобы я больше не убегал, мать отправила меня и Риту в пионерский лагерь, о котором вспомнить нечего, кроме того, что там сносно кормили.
Что можно еще сказать об Армавире? Это, пожалуй, как мать полола наш кукурузный огород, там обгорела до третьей кожи и неделю провалялась с ожогом. Загорать на юге категорически не показано, но каждый должен испытать это на себе. Землю под огород она получила от техникума еще весной, чтобы мы не голодали.
Узнав о наших приключениях в Армавире, мои московские тетки настоятельно призывали мать бросить эту затею и переехать поближе к Москве. Осенью это, наконец, удалось: мать получила приглашение на работу в Серебряные Пруды – поселок, расположенный на самом юге Московской области. Мы решили провести наступление на Москву с юга и остановились на дальних подступах к столице. Армавир я покидал безо всякого сожаления: там не осталось ничего, достойного добрых воспоминаний. Чао, Армавир!
Серебряные Пруды
Поселок Серебряные Пруды Серебряно-Прудского района Московской области был основан… Впрочем, кому это интересно? Разве что – неугомонным туристам, плывущим, например, на байдарках по Осетру, случайно посетившим этот городок и забредшим в местный краеведческий музей?.. Нам это интересно не было. Мы приехали сюда, можно сказать, наобум, не собираясь осесть навечно. Но кое-что об этом поселке я должен рассказать – именно то, что увидел и воспринял за четыре года тамошней жизни. Главная достопримечательность этого места – река Осетр, разрезающая поселок пополам. Мы жили на правом берегу Осетра. Минут в пятнадцати ходьбы от нашего «стандартного» двухэтажного дома был мост, а сразу за ним – действующая водяная мельница и плотина. Река левее моста – это было место «выше мельницы», правее и внизу моста – «ниже мельницы». В первый же год по приезде в Серебряные Пруды я научился плавать – сначала «по-собачьи» а потом всевозможными стилями. Плавать учился выше мельницы, там с головой было всего метров двадцать, – и переплываешь на ту сторону реки. А ниже мельницы река образовала озеро метров двести в диаметре и довольно глубокое. Там я уже плавал по-настоящему.
Был еще один мост в Серебряных Прудах – большой и основательный, по которому мы переходили на ту строну реки, идя в школу. Она располагалась на левом берегу.
Мы жили втроем в одной комнате первого этажа двухэтажного оштукатуренного деревянного дома, названного почему-то «стандартным». Весь поселок был одноэтажным, и дома двухэтажные в то время можно было пересчитать по пальцам. Впереди нашего дома был большой луг, где ребята все лето гоняли в футбол, а за лугом стояло кирпичное здание местного кинотеатра. На киносеансы, естественно, мы проникали без билета через подвал и сзади сцены пробирались в зал.
За городом простирались луга, где в начале лета среди сочной травы попадалась крупная, душистая луговая клубника, а по скошенной траве бегали суслики, и их норами был прошит весь этот зеленый ковер. Через луга протекала речушка метров 30 шириной, которая впадала в Осетр. На этой речке возвышалась старая бездействующая водокачка. Ближайший лес находился километров в трех от поселка. Вот вся картина, представлявшая для меня интерес; все остальное было несущественно.
Как мы там жили? – Начну со школы, пребывание в которой уже не представлялось мне тяжкой обязанностью, как это было в Армавире. В школе мне было интересно и, начав с посредственных оценок, я постепенно наращивал свой потенциал. Рита же, как всегда, была отличницей. И ребята все были нормальные; я не помню того, кто бы действовал на меня угнетающе или был мне противен… кроме одного. Был у нас такой Коля Калмыков, второгодник, преждевременное половое созревание которого явно превалировало над умственным развитием. В свои 13 лет он уже лазил девочкам под юбки и, сидя со мной за одной партой, без зазрения совести демонстрировал свои вторичные половые признаки. А был он невысок ростом – ниже меня – и к тому же кривоног. Но, несмотря на явную свою невзрачность, впоследствии вполне мог иметь успех у женщин.
Работая уже на Коломенском заводе, я не единожды бывал в командировке на Луганском тепловозостроительном. В течение некоторого времени мне приходилось контактировать с руководителем группы испытаний конструкторского отдела этого завода (не буду называть его фамилии), который в чистом виде представлял собой физиологический тип Коли Калмыкова. Наши с ним беседы по теме моей командировки неизменно завершались его хвастовством об успехах у женщин и одержанных им победах. Среди присутствовавших в зале молодых женщин-конструкторов, – кстати, довольно привлекательных, – было немало его жертв (если только он не врал).