Кровь королей

Это переливание крови должно было стать последним в нашем дворце. Три часа спустя у моей кровати стоял отец.

Он выглядел еще более похудевшим и ссутулившимся, чем в последние недели. Равнодушным и отсутствующим казался даже его взгляд, который становился порой таким колючим, что позднее, когда он нашел убежище в Риме, итальянцы при виде его суеверно крестились.

Когда на улице, где опускались вечерние сумерки, на мгновение воцарилась тишина, он присел рядом с моей кроватью.

– С наступлением темноты я покину Мадрид, – сказал он с показным спокойствием. Но голос выдавал, в каком возбуждении он находится. – Мой внезапный отъезд вызовет смятение у республиканцев…

Значит, это было бегство. Бегство за пеленой ночи и тумана.

– Я не буду отрекаться от трона, – продолжал он, – никогда… Я только хочу избежать кровавой революции…

Я не знаю, верил ли он сам в свои слова, когда сказал:

– Я вернусь, когда горячие головы остынут… Я не допускаю, что со мной что-нибудь случится, – продолжал он, – они не посмеют… Но если со мной что-нибудь произойдет, ты сознаешь свою ответственность? Чувствуешь ли ты себя достаточно сильным, чтобы нести ответственность за нашу корону?..

Не знаю, надеялся ли он, что я отвечу «нет», чтобы назначить на мое место Хуана.

Как бы то ни было, он сказал:

– Я велел сообщить Хуану в Кадис о происходящих событиях…

Он снова дал мне почувствовать его любовь к Хуану, в котором он всегда хотел видеть старшего сына, а не третьего. Но в порыве упрямства я дал ему понять, что не собираюсь отказываться.

– Я попытаюсь, – сказал он затем, – добраться до Картахены и на борту крейсера «Принц Альфонс» переправиться в Марсель. Как только я буду на корабле, покиньте Мадрид. Мы встретимся в Париже…

Мы встретимся в Париже! Это были последние слова, которые я услышал от него в сумерках того вечера…

Когда он выходил, снаружи снова раздавались крики республиканских вожаков. Несколько раз послышалось, будто прозвучали выстрелы. Но, возможно, это были лишь фейерверки, запущенные где-то в городе…

Восемь часов, половина девятого – ничего не происходит. И вот в без четверти девять в моей комнате разом погас свет. Я почувствовал, как бешено застучало сердце, и позвонил слуге. Когда он наконец явился, то сообщил:

– Свет погас во всем дворце…

– Что случилось? – сдавленно спросил я.

– Я не знаю, – сказал он. – Его величество простился с нами. Семья проводила его до западного выхода… Больше я ничего не знаю…

Я попытался позвонить по телефону. Но во всех комнатах – отца, матери и сестер, – казалось, никого не было…

Мне было тяжело держать трубку. Наконец раздался голос.

– Свет погашен по приказу его величества, он будет включен снова, как только его величество покинет дворцовый парк…

Итак, мой отец бежит. А я снова прислушивался к вечерним звукам. Но повсюду стояла парализующая тишина. Ее ничто не нарушило даже тогда, когда зажегся свет – так же неожиданно, как и погас. В это время зазвенел телефон у моей кровати. Я услышал голос матери.

– Твой отец благополучно покинул дворец, – сказала она. – Теперь мы можем только ждать и молиться, чтобы он добрался до Картахены…

– Кто с ним? – спросил я.

– Дон Альфонс де Орлеан и Бурбон, граф фон Миранда, адмирал Ривера и Альварес Канеро, морской министр… Они позаботятся о том, чтобы корабль взял на борт твоего отца. На флот теперь тоже нельзя полностью положиться… Они проехали через парк в южном направлении на двух машинах… – Голос матери будто бы раздавался откуда-то издалека. – Они взяли с собой только самое необходимое. Надеемся, что их никто не видел и не узнал… – Казалось, она вот-вот заплачет. – Последние часовые сейчас отступят во дворец… Ночью мы будем вместе… Хайме сейчас самый счастливый из всех нас, потому что он не может слышать всего того, что происходит снаружи…

Так началась ночь. Приходили сообщения о временном республиканском правительстве. Мы считали часы, которые потребуются двум быстрым автомобилям, чтобы добраться до побережья. Наконец в половине пятого раздался телефонный звонок.

Звонили из Картахены. Отец добрался до порта. Он на борту «Принца Альфонса». Корабль уже покинул гавань.

Остаток ночи все, вероятно, думали о нашей собственной судьбе. Я представлял, как меня, беспомощного, несут на носилках через ожидающую, а может быть, и издевающуюся, возбужденную толпу людей, которым победа вскружила голову. Теперь, наверное, они жестоки настолько, что крикнут мне в лицо слова, которые до сих пор произносили только шепотом: я и моя болезнь – воплощение проклятия, тяготеющего над моими предками.

Когда наступил день, я велел открыть окно, чтобы лучше слышать. Слуга сказал, что у ворот собралось много молодых парней. Позже пришел бледный и перепуганный Гонсало… Он рассказал, что Хуан звонил из Кадиса. Во время урока гимнастики в морской академии Сан Фернандо учитель прервал занятие и сказал Хуану:

– Ваше королевское высочество, у меня для вас плохие известия. В Испании провозглашена республика…

После этого Хуан попросил соединить его по телефону с Мадридом.

Маркиз де Торез сообщил ему, что отец уже покинул Испанию и дал Хуану советы, как уехать из страны. Хуан со свойственной ему импульсивностью прервал разговор и заявил, что справится и один.

Гонсало смотрел на меня тем взглядом, какими иногда обмениваются люди, страдающие одной и той же болезнью.

– Хуан, конечно, пробьется, – сказал он своим нежным детским голосом. – У него есть все, чего нет у нас… Он вдруг заплакал и спросил:

– Ты думаешь, они нас выпустят? Только что газеты сообщили, что в эту ночь отец покинул Испанию…

Он не говорил о бегстве. Для этого он был слишком горд, спросил только:

– Они будут держать нас как заложников? Как ты думаешь, они попытаются таким образом вынудить отца вернуться, чтобы потом арестовать его?.. – Он был романтически настроенный мальчик… И добавил: – Тогда мне лучше умереть.

Затем пришел врач. Было около девяти часов. Мы оба смотрели на него с ожиданием. Против обыкновения он говорил быстро и возбужденно. И то, что он сказал, означало бесповоротный конец.

– Его величество король, – сказал он, – издал манифест, который приведет к большому озлоблению и кровопролитию, так как в нем не говорится об отречении – манифест начинается словами: «Я, король всех испанцев…» Это не то, чего ждали республиканцы… Тем не менее временное правительство решило не препятствовать королевской семье и вам, ваше королевское высочество, если вы захотите последовать за королем…

Гонсало схватил мою руку, лежавшую на одеяле.

– Это не обман? – спросил он.

– Я думаю, нет. – Доктор смотрел на него со странной насмешливой улыбкой. – Разве это, – сказал он, рассматривая нас обоих, – не самый простой способ избавиться от семьи его величества и от наследников престола?

Я всегда считал его очень хорошим врачом, однако загадочным и гордым человеком. Он никогда не раболепствовал и явно презирал наш этикет.

– Ваше королевское высочество, – сказал он затем, – для вас отъезд будет тяжелее всего. Однако я велел приготовиться двум носильщикам. Распорядитесь, чтобы в ваш багаж упаковали самое необходимое…

В десять часов меня отнесли к выходу из дворца. Там ждали мать, братья и сестры. Сестры плакали. Только Хайме беспечно поглядывал вокруг. Происходящее не имело доступа в его глухонемой мир.

Я закрыл глаза, когда меня понесли к одному из автомобилей с королевскими коронами, которые ожидали нас в последний раз. Открыл я глаза только тогда, когда автомобили тронулись. Я увидел людей, у многих были озлобленные лица, у других – насмешливые… Но все эти люди смотрели молча, когда мы ехали к вокзалу. Это выглядело так, как будто у них был приказ: во имя Бога дать нам уехать, и как можно скорее…

Через Кампо де Моро мы прибыли в Каса де Кампо. Ехали мы по частной дороге, которая была проложена по королевской земле, – однако в этот час она нам уже не принадлежала… На шоссе Эскориал-Мадрид мы выехали всего за несколько километров от вокзала.