Страница 6 из 12
Тишина. Синь смотрит в потолок тусклыми и пустыми глазами. Я никогда прежде ее такой не видела. За все время, что я ее знаю, она всегда была сгустком энергии. Всегда травила байки, воровала сигареты из одежды клиентов, учила нас ругаться на языке, который называла "английским". Даже когда утром некоторые из нас пытались урвать хоть еще немного часочков сна, Синь уже не спала и сидела с книгой в руках. Читала.
Сейчас же признаками того, что Синь еще жива, является мучительно медленный подъем и опадание ее груди да потрескавшиеся розовые щеки.
Мои руки порхают, словно колибри. Вылавливают большой кусок изумрудного осколка из костлявого колена Синь. Кровь засыхает, покрываясь коркой, оставляя странные, извилистые следы на ее коже. Моя тряпка, размокшая и розовая, вытирает раны.
Никто из нас не ожидал, что она заговорит.
— Я должна была увидеть.
— Увидеть что? — Инь Юй ничего не упускает.
— Что там снаружи. И н-никаких стен. — Слова Синь сливаются, тянутся, будто конфеты. У нее расплывчатая, расслабленная и расфокусированная речь.
Мы переглядываемся с Инь Юй. Потом смотрим опять на нее. Не понимаю, почему это стоит полученных ран и иглы в вене. Почему она просто выбросила свою жизнь на помойку.
Инь Юй задает мой вопрос:
— Оно того стоило?
Тишина.
Где-то вдалеке от нашей комнаты раздается крик. Он умирает так же быстро, как возник. Почему-то я знаю, что он принадлежит мама-сан, хоть и не понимаю, откуда такая уверенность. За два года, что я провела здесь, ни разу не слышала, чтобы она кричала.
Синь не единственная, кого наказали. Мы все заплатим за то, что она сделала.
Глаза нашей подруги закрываются, вздрагивают тонкие, как бумага, веки. Судя по тому, что голова откидывается назад, она под контролем героина. От улыбки изгибаются розовые щеки. В обрамлении такого количества крови это выглядит странно.
— Конец здесь, — неотчетливо произносит она. — Как красиво.
От ее голоса ползут мурашки, заставляя меня сгорбиться. Инь Юй крепко держит нашу подругу. Отрываю от марли длинную полоску и начинаю перевязывать розовую плоть Синь.
В дверном проеме возникает тень. На лице мама-сан отражается напряженность и усталость. Она наложила свежий макияж, никогда прежде не видела его в таком количестве. Несложно догадаться, что она скрывает под слоем пудры и мастики: фиолетовые зародыши будущих синяков или свежие сочащиеся раны. Напоминание о хозяйском гневе.
Некоторое время она молчит, заполняя дверной проем изможденной поддельной красотой. Ее тяжелый взгляд изучает Синь: забинтованные руки, растрепанные волосы и пустое, в наркотическом угаре, лицо.
— Они поймают. Они всегда будут вас ловить. — Мама-сан все еще смотрит на Синь, но ее слова предназначены нам. Эти слова измельчены, словно порошок героина.
Но когда мама-сан отрывает от нашей подруги взгляд, словно очнувшись ото сна, она снова становится жесткой и неумолимой.
— Оставьте ее.
Мы оставляем полуобнаженную Синь лежать на кровати. Мама-сан скалой стоит в дверном проеме, пока мы не выходим из комнаты, и запирает дверь.
— Вы обе должны разойтись по комнатам до следующего распоряжения. Девочкам разрешено выходить только, чтобы выполнять работу по дому.
Девочки, у которых есть определенные обязанности. Нуо убаюкивает хозяйских гостей, находящихся в глубоком наркотическом трансе, игрой на цитре. Инь Юй, зажигает трубки и наполняет стаканы сливовым вином по щелчку пальцев. У меня нет таких обязанностей, что делает из меня затворницу.
— Как долго? — спрашиваю я.
— Столько, сколько потребуется. — Голос мама-сан бьет, словно хлыстом, удерживая от дальнейших расспросов. — У него длинная память.
Перед глазами все еще стоит лицо хозяина. Холодное и уверенное. Лишенное злобы. Лицо человека, в котором давно умерли прощение и сострадание.
Мама-сан права. Мы здесь надолго.
* * *
Слова Синь крутятся у меня в мозгу несколько часов. Снова и снова: конец, конец, конец. Холод пронзает кости, в комнате будто становится холоднее. Хочу поспать, но всякий раз, когда закрываю глаза, вижу кровь и шприц. Ничему другому места нет.
Меня все еще трясет, когда приезжает посол Осаму.
Я счастливица. Девушки типа Инь Юй вынуждены принимать за ночь трех-четырех мужчин. Посол же мой единственный клиент. Он доплачивает хозяину за услугу, чтобы я обслуживала только его. Я не знаю, почему из всех девушек он выбрал меня. Просто в один прекрасный день он перестал их замечать и запретил другим мужчинам замечать меня.
Я исключительно его — загнана в угол и высоко ценюсь.
Посол не такой уж и ужасный по сравнению с теми, кто раньше бывал в моей кровати. Он не бьет. Он не кричит. Не смотрит на меня так, словно я жвачка, прилипшая к подошве его ботинок. Наоборот, он говорит, что я красивая. Всякий раз, когда он приходит, он приносит мне цветы. Яркие, сладко-пахнущие бутоны, призванные подбодрить меня.
Сегодня в его руках уютно расположился букет фиалок, ярко выделяясь на фоне его отутюженного угольного цвета костюма. Никто из нас не произносит ни слова, пока он вытаскивает из вазы букет засохших роз. Лепестки шелестят по столешнице, словно листы пергамента. Одним движением руки посол смахивает их на пол.
Он скидывает смокинг, прежде чем подойти к кровати, где сижу я и трясусь.
— Прости, что меня не было так долго. — Он садится, и кровать прогибается. Под его весом матрас опускается, отчего я соскальзываю ближе к нему. Тепло его кожи перекидывает мостик между нашими телами, напоминая, насколько я холодна. — Я был в разъездах.
Пытаюсь улыбнуться, но на губах тяжелые гири. Не могу перестать думать о криках, проглоченных словах. Весь тот шум, что извергался изо рта Синь.
— Что случилось, Мей Юи? — Он произносит мое имя не так, как оно должно звучать. Мне потребовалось несколько недель, чтобы понять его странный акцент.
Темные глаза посла упираются в меня. Обеспокоенность на его лице совершенно искренняя, просвечивающаяся сквозь морщинки. Своими круглыми щеками и такой же челюстью он немного напоминает мне панду.
Его рука ложится на мою. Даже такое прикосновение обжигает.
— Ты можешь мне рассказать.
То, что произошло в салоне, взрывает меня изнутри. Слова прорываются наружу.
— Одна из девочек... она попыталась сбежать. Хозяин ее наказал.
— Это тебя расстроило?
Я киваю. Вопрос кажется глупым, но его же здесь не было. Он не слышал криков Синь. Он не вытирал ее кровь.
— Тебе не стоит переживать. Ты хорошая девочка. Примерная. У Лонгвея нет причин наказывать тебя.
Он двигается ближе, наши бедра соприкасаются.
— Я скучал по тебе, — говорит он.
— Я тоже по тебе скучала, — отвечаю я, потому что знаю, он хочет это услышать. По чему я действительно скучала, так это по ярким и ароматным цветам.
Посол наклоняется ко мне. Так близко, что я чувствую запах его дыхания. От него пахнет кунжутом, имбирем и медом. В животе урчит, но он, похоже, этого не слышит. Он слишком увлечен тем, что ласкает меня, продевает пальцы мне в волосы и прижимает меня к своей груди и лицу.
Вот по этому я точно не скучала.
Мои глаза открыты, я смотрю мимо его седого виска на дальнюю стену, где стоит полка с книгами, которые я не могу прочесть, и жесткие вечнозеленые листья пластиковой орхидеи. В самом конце полки расположилась статуэтка золотого кота. Смотрю в его зеленые глаза и разглядываю символы на груди, о которых Синь говорила, что они приносят удачу. Снова и снова пересчитываю усы. Их двенадцать.
Двенадцать. Двенадцать. Двенадцать.
Число бьется в моей голове. Повторяется снова и снова, пока не сливается в одно стучащее слово, пытаясь сделать все возможное, чтобы отвлечь меня.
Двенадцать-двенадцать-двенадцать-двенадцать-двенадцать-двенадцать.
Закончив, посол лежит на спине и дышит, словно лошадь, проскакавшая пятьсот ли. Его упругая грудь опускается и поднимается в бешеном темпе. Щеки такие же красные, какими были розы, прежде чем завяли.