Страница 10 из 12
— Я... я не смог завершить сделку, с-сэр. Я нашел человека, который торгует нефритовыми статуэтками. Отдал ему пакет, как вы мне и сказали.
— И? — Вопрос задан сурово. Леденит душу. Чтобы продолжить говорить, требуется все мое мужество.
— Он не захотел отдавать деньги. Сказал, что заплатит позже. Сказал, что вы поймете.
— Но ты ему не поверил?
Отрицательно качаю головой. А что, если дилер — один из хороших друзей Лонгвея? Половинка апельсина, что я съела прежде чем прийти сюда, крутанулась в животе.
Лонгвей показывает на пакет в моих влажных руках:
— И поэтому ты притащил это обратно? Просто так?
— Он хотел меня схватить, но я ударил его ножом. А потом сбежал.
Дей с резким звуком втягивает воздух. Его левая ступня постукивает по полу. Нервно. Точно так же, как бьется мое сердце.
— Это правда? — Лонгвей обращается не ко мне. Его темные глаза скользят мимо меня. Позади меня.
Мужчина в черном (моя неотступная тень) пожимает плечами:
— Он верещал как резаная свинья.
Главарь Братства смеется так сильно, что его трясет. Красный дракон на рукаве дрожит, словно вот-вот изрыгнет пламя. Он смеется, и я понимаю, что все слухи верны. Все.
Когда звук замирает, я осознаю, что наступила полнейшая тишина. Девушка в углу перестала теребить струны своего инструмента, а ступня Дея спокойно покоится на полу.
— Хотелось бы мне на это посмотреть. — Лонгвей вытирает уголок глаза. — Давай сюда пакет.
Я передаю ему брикет, держа его от себя как можно дальше. Он забирает наркотики и некоторое время их рассматривает.
— Все здесь, — говорит он. — Не удивлен, что это случилось. Он был новым клиентом. Другим он и раньше доставлял неприятности.
Из моих легких извергается несвежее дыхание. Смотрю на Дея, ожидая, что парень будет счастлив. По крайней мере, станет не таким зеленым.
— Значит это была проверка? — говорит Дей холодным голосом, но его ступня снова отбивает ритм. Быстрее, чем раньше.
— Более или менее, — равнодушно пожимает плечами Лонгвей. — Я искал хороших уличных мальчишек. Непросто найти таких курьеров, которым я мог бы доверять.
Но сегодня вы себя хорошо зарекомендовали. Как насчет того, чтобы работать только на меня и бегать для меня, выполняя... деликатные поручения? Я хорошо плачу. Каждый из вас получит свою долю. Во время этих забегов ему придется оставаться здесь. В качкстве подстраховки, вы же понимаете.
Это странно, почти жутко, что Лонгвей думает, будто заложник сработает. Будто мы способны доверять друг другу. Гадаю, проделывал ли он что-то подобное с другими бродягами. Если он посмотрит на меня своими черными глазищами, он просто, словно скальпелем, попадет в мою слабость. Мне нужна защита.
Молчу. Третье правило огнем горит в моих икрах. Все, чего я хочу, — бежать. Далеко-далеко от этого места с его вонючим дымом, грязными деньгами и страхом.
Раздается резкий щелчок — пальцы Лонгвея складываются вместе.
— Еще вина! И света! — кричит он через плечо.
Я уже было хотела отказаться, когда в комнату входит женщина. Подождите. Не женщина. Это девушка. На ее лице толстый слой макияжа. Как у той девушки в переулке. От ее вида: узкого красного платья и подноса в руках, у меня возникают ответы на ряд вопросов. Я вспоминаю, зачем я здесь.
Эта девушка. Я ее знаю. Она из моей провинции. С фермы, что за четыре ли к западу от нашей. Ее звали... зовут Инь Юй. Я видела ее лицо в заднее окошко грузовика, в котором увозили Мей Юи. И забрали ее той же ночью.
— Немного развлечений для плоти? — Лонгвей смеется еще пуще, пока в его бокал наливается вино. Оно отвратительно воняет — смесь алкоголя и сочной, сладкой сливы. — Здесь таких много. Если ты изволишь заплатить.
Отрицательно качаю головой. Эта девушка, Инь Юй, уходит. Ее шелковое платье вспыхивает красным, прежде чем раствориться в тени.
Если Инь Юй здесь, значит Мей Юи тоже. Не слишком много, за что можно зацепиться. Вообще-то, это ничто. Но сейчас, это единственное, что у меня есть.
Я должна принять предложение Лонгвея. Я должна продолжать поиск.
— Хорошо, — сухо говорю я, понимая, что пути назад не будет. — Я стану вашим курьером, если Дей согласится сидеть здесь.
Если он готов рисковать своей жизнью всякий раз, когда я выхожу на улицы. Если он думает, что готов мне довериться.
— Я посижу.
Видимо, готов. И доверяет.
Лонгвей даже не улыбается. Делает глоток вина, несколько капель которого проливаются ему на руку. Эти красные глубокие ручейки напоминают мне кровь торговца нефритом.
— Приходите завтра на закате. У меня для вас есть другая работа. Мой человек расплатится с вами у выхода, — говорит Лонгвей, махнув свободной рукой. Знак того, что нам пора уходить.
Мы идем за человеком Лонгвея к выходу, где он отдает нам оранжевый конверт, набитый наличными. Все двери по коридору до сих пор закрыты. Не могу не думать о том, что за одной из них может находиться моя сестра. Она ждет.
Мей Юи
Единственное окно находится в моей комнате. Странный проем, оставленный строителями во всем здании. Размером в шесть забытых ими шлакоблоков. Теперь отверстие состоит из стекла и металла. Окно прячется за ярко-алой занавеской, закрывающей вид. Там мало что можно увидеть. Даже сам переулок какой-то неправильный — просто щель между зданиями, которой пользуются дети и кошки. Призрачный свет, падающий сюда с главной улицы, ничего не может здесь изменить... его достаточно лишь для того, чтобы увидеть груды мусора.
Вид отвратительный — серость и гниль. Никогда не понимала, почему Синь так любит туда смотреть. В ранние утренние часы, когда наши клиенты где-то далеко, она сидела на моей кровати, откинув занавеску, и пялилась сквозь металлическую решетку. В ее глазах всегда была какая-то дымка, заставлявшая меня гадать, что именно видела Синь, глядя на то, что открывалось перед ней.
После двух дней, проведенных в одиночестве, когда стены начинают давить и душить, я убираю занавеску и смотрю в окно. Заплесневелый шлакоблок, обертки и разбитые бутылки из-под алкоголя. Таращусь на этот вид и пытаюсь разглядеть то, что видела Синь.
По другую сторону от окна что-то движется. Много мне не видно, только отражение решетки да моего собственного лица. Может, движение мне только привиделось.
Но потом дребезжит стекло. Ладонь, белая и ослепляющая, заполняет пространство, где только что было мое лицо.
Сердце вздрагивает так же сильно, как и стекло. Я моргаю, снова и снова, но рука не исчезает. Она все еще там — пять пальцев, словно испещренная паутиной, ладонь. Линии глубокие и запутанные, с легким налетом грязи.
Я не знаю, что мне делать: задернуть занавеску или позвать маму-сан. Но тут раздается голос, слишком сильный, чтобы столь тонкое стекло не могло его пропустить.
— Привет.
Облизываю губы, пытаясь придумать, что же сказать.
— Кто... ты кто?
Ладонь исчезает, окно снова становится темным. А потом возникает лицо. Сначала просто следы, смесь теней и света. Они сталкиваются, чтобы явить человека по ту сторону стекла. Мои глаза постепенно привыкают к свету уличного фонаря.
Он молод. Даже сквозь толстовку я вижу его сильные руки. В районе живота нет ни единого утолщения. Он выглядит так, как должен выглядеть мужчина: действенным, готовым к борьбе. А не как разжиревший на пирогах и обленившийся из-за курева мужик.
А его глаза... такие ясные, как горная ночь. Они тяжело глядят на меня, заглядывают внутрь снаружи.
— Ты... ты одна из девушек Лонгвея, — наконец произносит он.
Киваю. Знаю, что парень меня видит. Было бы трудно не увидеть, поскольку сзади меня освещает множество бумажных фонарей.
Он молчит. Только смотрит на меня своим острым взглядом, из-за которого переворачиваются все мои внутренности. В животе что-то порхает. Никогда прежде такого со мной не случалось.
Не знаю, что сказать или о чем спросить. Мой разум — чистый лист. Все, что я слышу, — это капли воды: тик-тик-тик, что означает — где-то над нами идет дождь.