Страница 4 из 58
— Ай ты, собака такая! — обрадовался Сухарев и принялся всячески трепать и гладить Тишку.
Серёга Захаров, глядя на это, пришёл к выводу, что отдаёт пса в надёжные, добрые руки, да и сам пёс, как видно, очень даже не против.
— Вот и хорошо, — кашлянул он за спиной Сухарева. — Однако, пора мне. задержался я тут с вами.
Сухарев отдал ему обещанные деньги. Потом вытащил из кармана чекушку водки:
— Вот, и это тоже возьми. Премия.
— Ну, спасибо, — сказал Захаров. Он был доволен. — Давай, Тихон, кончилась твоя отсидка. На свободу — с чистой совестью! Счастливо!
Он пересадил Тишку с цепи на заранее приготовленный поводок и передал его в руки Сухарева.
— Держи, хозяин.
Дмитрий Иванович взял поводок, и вдвоём с Тишкой они пошли по дороге.
Тишка впервые за очень долгое время покинул пределы своего заточения, он смотрел вокруг дикими глазами. Однако у него и мысли не было, что его отпустят на свободу совсем.
— Гулять, Тиша! — сказал Сухарев, отцепляя карабин.
Тишка визгнул и пошел гулять.
Конечно, Сухарев здорово рисковал, отпуская пса. Но ему хотелось, чтобы всё было определено с самого начала: если пёс не захочет идти с ним, то и не надо, насильно мил не будешь. А уж если вернётся, то полный порядок.
Тишка носился по полю как оглашенный. Сейчас было особенно хорошо заметно, что это, в сущности, всего лишь маленький ребёнок, которого отпустили из угла после долгого наказания. пёс размахивал хвостом, выпрыгивал вверх, едва через голову не кувыркался. Собрал на свою длинную шерсть все прошлогодние репьи вдоль канавы. Пасть его была широко разинута, язык вывален. Он задыхался с непривычки, солнце грело очень сильно, да и ошейник не давал дышать свободно, так что очень скоро он устал. Напился из лужи.
Сухарев наблюдал за ним, медленно двигаясь по дороге. Тишка тоже не выпускал его из виду и держался поблизости. Вроде всё шло хорошо. У Дмитрия Ивановича была с собой приманка, но он пока не хотел использовать этот запрещённый приём, надеялся, что Тишка придет к нему сам. Так и случилось.
— Тиша, Тиша, иди сюда, — позвал Сухарев и похлопал себя по бедру.
Разумеется, Тишка знал про колбасу, нос-то у него был. Но про это свое знание он ничего не сказал, просто подбежал и ткнулся носом в руку Дмитрия Ивановича.
— Хороший, хороший, умница, — сказал Сухарев. — Я тебе потом дам колбаски, когда отойдём подальше. Нам ещё далековато идти.
А псу было всё равно, куда идти. Лишь бы подальше отсюда, и в компании с тобой — так перевел Дмитрий Иванович выражение собачьих глаз.
Сухарев достал нож и, разрезав слишком тугой ошейник, бросил его в канаву за ненадобностью.
— Иди, иди, погуляй еще. Насиделся в конуре-то своей.
Тишка снова умчался в поле, собирать ещё оставшиеся репьи.
Так у человека появилась собака, а у собаки — хозяин.
Началась для Тишки настоящая трудовая, осмысленная жизнь. Теперь он был помощником пастуха со своими определёнными обязанностями. Обязанности эти он понял очень скоро, вернее, инстинктивно почуял, что от него требуется.
Коров в стаде было около двух сотен, в основном крупные, спокойные животные костромской молочной породы. Они предпочитали неспешно ходить каждый день по своим излюбленным местам, трудолюбиво пережевывая жвачку. Но попадались среди них и блудливые, хитрые твари, которых хлебом не корми, а дай только устроить какую-нибудь пакость. Самое малое, что они могли сделать, это отбиться от стада, уйти в речные тростники или вообще спрятаться в овраге, а некоторые особо нахальные норовили повалить изгородь и вломиться в чей-нибудь огород. Когда же Сухарев гонял их, ругаясь и громко щёлкая кнутом, они недовольно мычали и угрожающе поводили рогами.
Вот Тишкина задача и состояла в том, чтобы пастух за ними не бегал. Стадо должно было держаться плотно, не разбредаться слишком сильно, каждая корова на виду. И если какая-нибудь Зорька собиралась уйти на сторону или просто отстать, Тишка должен был призвать её к порядку.
Хотя он был мирный пес, ему в самом начале всё-таки пришлось несильно хватануть за ноги двух-трех особо озорных коров, и вскоре те поняли, что лучше не баловать. Тишка успевал везде, он был одновременно и внутри стада, и со всех его сторон. По первому сигналу хозяина он научился поворачивать движение тяжкой, рогатой коровьей массы. Достаточно было псу несколько раз лязгнуть зубами и рыкнуть, как эти огромные в сравнении с ним животные, словно корабли, уже послушно разворачивали свои крутые бока. Тишка прямо родился для этой работы, она ему нравилась, и ещё больше нравилось, что он был не один, а со своим хозяином.
Дмитрий Иванович тоже был, в общем, доволен. Всё вышло так, как он хотел. Если сначала он сомневался, получится ли у него работать здесь, то очень скоро убедился, что ничего особо сложного в пастьбе нет. Правда, всё-таки, следуя рекомендациям, полученным из тех заранее прочитанных мистических книжек, он совершил важный обряд. Пока никто не видел, он трижды обошёл стадо, шепча заклинанья-обереги. При этом тащил по земле длинный кнут, доставшийся ему в наследство от прежнего пастуха; кнут висел через плечо, на другом плече была сумка, в правой руке Сухарев держал самодельную дудку, а в левой — варёное яйцо. Только после того, как всё это было проделано, Дмитрий Иванович по-настоящему успокоился и почувствовал уверенность. Странное дело, но и скотина после этого стала слушаться его куда больше.
Ежедневно пастух со своим стадом двигался сначала мимо реки, а потом возле леса. Иногда он разрешал коровам пройти по весёлой, светлой опушке, не углубляясь далеко в чащу. Он знал, что эта живописная, праздничная окраина — лишь начало большого старого бора, который тянется тут на пару десятков километров, и в нем полно всякого зверья. Так что в этих местах надо было держать ухо востро. Но по вечерам, когда его работа заканчивалась, он любил приходить сюда с Тишкой. Сидел на поваленном дереве, смотрел на звёзды, жёг небольшой костёрчик и пёк себе на ужин картошку. Погода стояла тёплая, и он обычно не хотел идти в деревню на ночёвку — сделал небольшой шалаш, да там, случалось, и спал до утра, когда пёс поднимал его на работу лучше всякого будильника. Сухарев перестал стричься и бриться, как положено настоящему пастуху. По утрам, вылезая из шалаша с непродранными ото сна глазами, он был очень похож на лешего. Даже комары его перестали кусать.
Между прочим, с настоящим лесовиком он тоже постарался завести дружбу, чему следовали свои обряды и заклинанья.
Тишка совсем забыл свою прежнюю жизнь, лишь иногда в его памяти мелькало что-то тёмное и угрюмое, словно придорожный весенний сугроб, но он очень быстро избавлялся от этих воспоминаний, отряхиваясь всем телом и нещадно лупя себя ушами по щекам. Днём он приспособился купаться в речке, да так хорошо приспособился, что начал переплывать на тот берег и обратно без остановки. Вода его больше не пугала. Он потерял страх перед ней, гоняя коров по тростникам. Это была часть его работы.
Другой берег речки был низкий и болотистый, но он плавно поднимался на протяжении километров полутора, потом, видимо, обрывался к старому руслу реки, а за тем руслом, на плоскогорье, примостилась очень приятная на вид деревенька дворов в тридцать-сорок. Крыши её аккуратно лепились одна возле другой, сбоку стояла высокая тёмная ель, похожая на церковную колокольню. При взгляде на неё каждый раз хотелось перекреститься. Вид отсюда был прекрасный, и Сухарев часто поглядывал в ту сторону и раздумывал, какие там люди живут, чем промышляют. Но иногда его посещали сомнения, уж не мираж ли он видит, до того было ему весело и хорошо при взгляде на эту далёкую красивую деревню.
Оглядываясь на свои прошедшие годы, Дмитрий Иванович ясно понимал, что до сих пор ему не приходилось жить такой настоящей, естественной жизнью. Мечтать об этом он мог сколько угодно, и мог даже строить конкретные планы. Но чтобы мечты сбылись, а планы исполнились — невероятно! Видно, за какое-то долгое хорошее поведение было дано ему это чудесное лето, эта работа и вот такой лохматый приятель.