Просто пой

— О чем ты хотела поговорить?.. — спросила Лада.

Больше всего мне бы хотелось ответить «о нас», но что–то в лице Лады не позволило мне выговорить это слово.

— Мне хотелось бы узнать, когда мы познакомились… и почему расстались.

Она кивнула, покосившись на зажигалку, которую я положила перед собой на стол, и начала рассказывать. Оказывается, мы познакомились в Сети, когда мне было шестнадцать, а ей — семнадцать лет. Довольно скоро встретились вживую, быстро стали лучшими друзьями, а потом… ну да, потом все было, как в сопливых девичьих романах. Абсолютное взаимопонимание. Почти каждодневные встречи. Иногда я неделями жила в ее квартире, а иногда, наоборот, она на некоторое время поселялась у меня. Родители старались притвориться, что мы просто лучшие подруги. По большому счету, нас это устраивало. Если же мы все–таки вынуждены были разъезжаться по домам, то обыкновенно до утра общались через сеть, и заспанные, с мутной и тяжелой головой, тащились на занятия. Все это Лада пересказывала мне очень спокойно. Если даже ей и было грустно вспоминать об этом, то она никак не выдала своих эмоций.

— Ты всегда любила что–нибудь такое… экстремальное, — сказала Лада, и мне показалось, что она просто нашла какой–то эвфемизм взамен другого слова, которое вертелось у нее на языке. — Бывала на нелегальных вписках, общалась с автостопщиками, посещала запрещенные концерты. Но все стало еще хуже, когда ты начала ходить на акции «Зеленых». Ты все–время где–то пропадала. Занималась непонятными делами, помогала людям, о которых я почти не знала. И которые, если на то пошло, были мне крайне неприятны.

— Почему?..

Лада едва заметно усмехнулась.

— Как тебе сказать… Было в них что–то подростковое. Самоуверенные, резкие и в то же время слишком инфантильные. Каждый второй считал себя борцом за справедливость — только потому, что выходил на улицу махать зеленым флагом. Я не спорю, это смело. Но должны существовать какие–то другие способы. А они даже не пытались их искать. У меня часто создавалось впечатление, что им нравилось делать то, что они делают — и то, КАК это делается. Они получали удовольствие от своей войны. Про быт я вообще не говорю. Всю ночь пить пиво и петь под гитару, а потом улечься прямо на полу — это считалось почти нормой. А вот простыни и чистая одежда — это называли буржуазным. Ну, тебе–то они нравились. По правде говоря, ты уделяла им гораздо больше времени, чем мне. На самом деле, ты всегда была очень принципиальным человеком. Я не могла не уважать тебя за это, но… но то, что ты начала делать под конец, было похоже уже не на принципиальность, а на глупую браваду.

Лада допила свой кофе. Блюдце странно тренькнуло, когда она поставила назад пустую чашку, и я вдруг со странным удивлением заметила, что пальцы у нее слегка дрожат.

— Я поняла, что для тебя эта война всегда будет важнее нас двоих. Все, что ты говорила о любви, было только словами. Все твои поступки говорили о другом — о том, что для тебя не существует никакого «мы». Есть только ты и твоя личная война. И ты не согласишься отказаться от нее, чем бы это ни обернулось для людей, которые… ну, скажем так: которым ты на тот момент была небезразлична. В конце концов, это было обыкновенным эгоизмом, но, если я начинала говорить тебе об этом, ты доказывала, что, наоборот, заботишься совсем не о себе. В конце концов, мне стало ясно, что ты просто не желаешь меня слышать. Тогда я сказала, что нам лучше разойтись. Я не хотела принимать участие в том, что с тобой случится дальше. А о том, что это обязательно случится, ты тогда знала не хуже меня. Наша сегодняшняя встреча — лучшее свидетельство того, что я была права.

Лада немного помолчала и спросила:

— Я ответила на твой вопрос?

— Д-да. Пожалуй, да, — растерянно пробормотала я.

— Тогда, наверное, нам нужно попросить принести счет.

Я вздрогнула. Как «счет»? И это все?!

— А… да, конечно. Я сейчас схожу за официанткой. Но… как думаешь, мы бы могли как–нибудь встретиться еще раз?

— А зачем? — странно бесцветным голосом спросила Лада.

Действительно — зачем? Что она может думать о моих мотивах, если спустя год после нашей последней встречи, ничего толком не зная ни о ней, не о себе, я приезжаю в другой город и хочу увидеть ее снова? Ладно, предположим, я всего лишь собираю информацию о своем прошлом. Но она уже все рассказала. Может быть, она восприняла мою идею о второй встрече как флирт? Если и так, то было видно, что ее это совсем не радует. Возможно, она предпочла бы больше никогда меня не видеть. Ну а мне… а мне слишком больно было отпускать эту единственную подлинную связь с моим недавним прошлым.

Ничего подобного мне не почувствовать ни с Вардом, ни наедине с моим фотоальбомом. Только с этой необычной девушкой с зеленовато–серыми спокойными глазами. Мучаясь от невозможности хоть как–то передать это словами, я пустилась в сбивчивые объяснения.

— Я понимаю, как тебе может быть неприятна сама мысль о Джей. На твоем месте я бы тоже вряд ли захотела с ней встречаться. Но ее, по сути, больше нет… Она исчезла вместе с моей памятью. Остался совершенно другой человек. Ты только не подумай, что я чего–нибудь от тебя хочу, или рассчитываю на восстановление наших тогдашних отношений. Но, по крайней мере, мы могли бы… просто пообщаться.

Губы Лады искривила горькая улыбка.

— Знаешь, а ведь ты не так уж сильно изменилась. Та же поразительная неспособность понимать, что чувствуют другие люди. Нет. Прости, но нам точно не следует общаться. Даже просто видеться не следует.

Скрипнуло кресло. Я потерянно следила, как она аккуратно отсчитывает деньги за свой кофе, а потом засовывает руки в рукава своего клетчатого тонкого пальто. Мне хотелось окликнуть Ладу, попросить ее не уходить вот так… по крайней мере, не заканчивать наш первый — или все–таки последний? — разговор на такой неприятной ноте. Но мной овладело странное оцепенение, и я продолжала сидеть молча, вертя в пальцах зажигалку.

Уже собираясь уходить, Лада все–таки посмотрела на меня, и на ее лице внезапно отразилось колебание.

— То, что я только что сказала… это, разумеется, не значит, что ты не можешь на меня рассчитывать, — заметила она внезапно. — Если случится что–то серьезное, или тебе понадобится помощь — позвони. Но просто так, без повода — не нужно.

Я кивнула, мысленно гадая, что же могут означать ее последние слова. Она действительно считала, что обязана мне помогать? Или, может быть, ей просто стало неудобно, что она выплеснула всю свою обиду, предназначенную Джей, не на нее, а на меня, — то есть, по сути, все–таки другого человека — и ей невольно захотелось как–нибудь смягчить эффект от своих резких слов?.. Узкое серое пальто в последний раз мелькнуло у двери кофейни, и Лада исчезла. На мгновение мне даже показалось, что ее и вовсе не было, а весь наш разговор был всего лишь плодом моей фантазии — точно таким же, как десятки предыдущих разговоров.

Одна беда — в отличие от этого, они, как правило, заканчивались хорошо.

Было уже довольно поздно, и в последней электричке, на которую я все–таки успела, людей было очень мало. Помимо меня, в вагоне оказался только парень с плеером, который, сгорбившись, дремал на угловой скамье. Я устроилась на другом конце вагона и угрюмо уставилась в окно. Смешно сказать, несколько месяцев назад позднее возвращение заставило бы меня здорово понервничать. Возможно, я бы даже позвонила папе и попросила его встретить меня на вокзале. Кажется, с тех пор прошла целая жизнь… Мне казалось, что внутри у меня что–то надломилось, и оттуда вышло все тепло, оставив только ощущение саднящей пустоты. Не знаю, как описать это чувство лучше.

Когда я все–таки доехала до города, давно перевалило за полночь. Вокзал был совершенно пуст. Я шла через просторный вестибюль, залитый мертвым белым светом, навевающим невольные ассоциации с больницей, где меня лечили после «автокатастрофы». Темные стеклянные двери в противоположном конце зала отражали девушку в осенней черной куртке и нелепых мешковатых джинсах, идущую мне навстречу. В первую секунду я подумала, что это какая–то опоздавшая на электричку пассажирка, потом опознала свое собственное отражение — а еще через несколько мгновений поняла, что эта девушка все же была не мной, а Джей. Это была ее осанка и походка, ее выражение лица. По коже побежали мурашки. В этом было что–то странное, почти пугающее. Этот образ — мой и вместе с тем совсем не мой, это неотвратимое движение навстречу…