Просто пой

Я попыталась выпустить колечко дыма. Вард рассказывал, что раньше у меня это прекрасно получалось. Но, если кое–какие вещи мое тело помнило само, то умение пускать колечки, видимо, было утеряно с концами. Разве что последовать совету Варда и попробовать еще раз — уже с трубкой.

Наступившая весна брала свое, так что пока на лестничной площадке было относительно светло. Но грустное предчувствие грядущих сумерек уже тянулось от окна, просачивалось в щель полуоткрытой форточки. На пыльном подоконнике стояла банка, заменявшая кому–то пепельницу. Наверное, соседи Лады много и с удовольствием курили.

Прошел по меньшей мере год с тех пор, как я в последний раз была в этой квартире.

Это был чертовски странный год — по крайней мере, для меня.

Но именно сейчас, сидя на лестнице под дверью, я задумалась, каким был этот год для Лады. Из нашего разговора в Кофе–пабе было сложно что–нибудь понять. Мне редко попадались люди столь же отстраненные и сдержанные, как она — вернее, столь же хорошо умевшие казаться отстраненными и сдержанными, если считали, что так будет правильно. И вместе с тем…

И вместе с тем — или я верю в то, что я нужна ей, или же прямо сейчас встаю и ухожу.

Безумие — без приглашения вломиться в чей–то дом. И еще большее безумие — прийти мириться вопреки недвусмысленному «нет», которое читалось в ее позе, голосе и взгляде даже прежде, чем она сказала это вслух. И все–таки сейчас я знала, что если я могу что–нибудь противопоставить глубине наших обид и разногласий — то разве что эту не имеющую оправдания готовность выбить эту чертову входную дверь ногой, если у меня не получится открыть ее обычным способом.

Мысленно обратившись к Ладке, я сказала ей: я знаю, что была права, когда доказывала, что нам следует бороться. Но именно теперь я понимала, что и ты была права, когда сказала, что мы все ослеплены борьбой, что мы ведем войну ради войны. Наша ошибка состояла в том, что мы ожесточились — и уже давно в своем ожесточении боролись ПРОТИВ, а не ЗА. Против несправедливости, но не за понимание. Против насилия, а не за человечность и любовь друг к другу. И поэтому тот путь, который мы избрали, оказался тупиком. Но мы найдем другие способы разрушить эту стену.

Догоревшая до фильтра сигарета обожгла мне пальцы, и я выронила ее на пол.

Думаю, я запишу свою историю, чтобы ее прочли все те, кто думает, что мы больны.

А еще я вернусь и еще раз поговорю с родителями. И на сей раз я не отступлюсь, сколько бы времени и сил мне не потребовалось. Я найду время и силы для любого из своих друзей или знакомых, и в конце концов заставлю их понять, что мы — совсем не то, чем кажемся. А если поначалу они отшатнутся или плюнут мне в лицо — что ж, я утрусь и повторю это еще раз.

И еще раз.

И еще раз.

Наше нелегальное движение ведет свою борьбу уже шестнадцать лет, и я снимаю шляпу перед мужеством людей, входивших в него с самого начала и не отступавшихся от своих убеждений, как бы туго им не приходилось. Но все это время люди видели нас через объективы телекамер, видели нас на страницах городских газет и сайтах новостей. Мы думали, что это сможет что–то доказать — но мы ошиблись. Нужно было говорить глаза в глаза.

Не знаю, есть ли у нас шанс чего–нибудь добиться. Но знаешь, Лад — теперь я думаю, смысл любви — не в том, что тот, кто обладает ею, не способен проиграть. А в том, что он никогда не признАет себя побежденным.

Я снова покосилась на замок. Нет. Это будет уже третий раз. И если я не угадаю — а скорее всего, я не угадаю — то придется объяснять вернувшейся домой Ладе, что здесь произошло.

Можно себе представить, что она тогда подумает.

Я стряхнула пепел с джинсов, поднялась и подошла к замку.

Или я верю в то, что я нужна тебе — или мне больше некуда и незачем идти.

Наверное, любовь как раз и заставляет нас надеяться даже тогда, когда уже не остается никакой надежды. Если же мы все–таки ее теряем, остается только…

Я нагнулась над замком и набрала в окошке «Пустота».

И дверь открылась.

До сих пор я думаю, что ничего невероятнее и удивительнее этого со мной никогда не случалось — и не случится, даже если я проживу еще лет семьдесят.

Я помню, что не верила своим глазам, когда дисплей мигнул зеленым.

И еще я помню, что, когда я заходила в удивительно знакомый коридор и закрывала за собой входную дверь, то руки у меня дрожали. Я разулась и неловко сунула свои растоптанные и забрызганные грязью сапоги в ящик для обуви. Прошла на кухню, не включая свет. Словно дождавшись момента, когда я вошла в квартиру, за окнами начало смеркаться — так стремительно, как будто кто–то щелкнул выключателем. Пока я снимала пальто и разувалась, бледный серый свет успел смениться сумеречно–синим. В глубине души я все еще переживала свое невероятное, чудесное проникновение в квартиру.

«Пустота». Что ж, разве не затем я шла сюда, чтобы заполнить пустоту?..

Здесь все было так же, как я помнила. В ажурной вазочке на кухонном столе лежали крекеры и несколько конфет. Стоял зеленый чай в железной банке. Чуть поодаль матово поблескивал высокий белый холодильник, отражающий последний свет, падавший от широкого квадратного окна.

Я проигнорировала кожаный оранжевый диван, стоящий у стола, и привычно села на широкий подоконник.

Синева сгущалось. В комнате чуть слышно тикали часы. Наверное, я просидела там долго, очень долго. Но в моей памяти это осталось студенистым и прозрачным промежутком времени, не разделенным на минуты и часы. Не помню, чтобы я думала о чем–то важном. Вероятнее всего, в тот вечер я не думала ни о чем.

Помню только тот момент, когда в прихожей снова тренькнул кодовый замок, в последний раз откликнувшись на слово «пустота».

Сердце подскочило — и привычно рухнуло куда–то вниз, гораздо ниже, чем земля, если смотреть на нее с твоего седьмого этажа — или даже шестнадцатого, на котором была моя старая квартира.

Кажется, ты разом повернула оба выключателя, так как на кухне вспыхнул яркий свет, заставивший меня прищуриться. Я соскользнула на пол, напряженно ожидая, когда ты войдешь. Судя по звукам в коридоре, ты как раз начала раздеваться, но остановилась, обнаружив незнакомее пальто на вешалке.

Ты не спросила «кто здесь», но твое замешательство можно было почувствовать даже сквозь стену.

Тогда я сказала:

— Это я.

А еще я сказала:

— Знаешь, я взломала твою дверь.

А еще я сказала:

— Я люблю тебя.