Просто пой

Я села на диван и стала перелистывать страницы.

На большинстве снимков была темноволосая девушка лет шестнадцати–семнадцати — почти такая же, как я — со светло–карими глазами, резко выступающими скулами и темными, всегда слегка приподнятыми вверх бровями.

На первой фотографии она сидела в баре в темных зеркальных очках, особенно нелепых в окружавшем ее полумраке, и с видимым наслаждением затягивалась сигаретой. Вероятнее всего, она не знала, что ее фотографируют.

На втором снимке была та же девушка — уже не в баре, а на роликах. Бледно–голубые, вытертые на коленях джинсы и футболка цвета хаки. Волосы собраны в хвост.

На третьем — девушка в кожаной куртке на подпольном рок–концерте. Не считая идиотской куртки, на ней была выцветшая черная футболка, а в руке она держала кружку с пивом. Рот у нее (или все–таки у меня?) был открыт. Наверное, она смеялась — или, может, подпевала исполнителю. Одной рукой она приобнимала за плечо другую девушку, с короткой русой стрижкой. Правда, та была одета несколько приличнее, а лицо у нее было недовольным — ей, наверное, не слишком нравился концерт. Я ощутила к ней живейшее сочувствие. Ума не приложу, как меня занесло в такое место. Простоять весь вечер грохоте и толчее, да еще и с кружкой пива — это уже слишком.

Я начинала понимать, почему мои родители не захотели показать мне эти снимки. Они знали, что мне не понравится то, что я здесь увижу, и пытались уберечь меня от разочарования.

На следующем развороте девушка была на митинге «Зеленых». Мало того, что в кадр, как назло, попал кусок их флага, так вдобавок прямо на ее — моей!! — щеке был нарисован символ их движения — зеленый клеверный листок. Несколько долгих, как часы, секунд я ошарашено таращилась на снимок. Боже мой, я что, была как–нибудь связана с «Зелеными»?.. Как мой преподаватель–гей? Как те придурки, в которых все швырялись помидорами?! От подобного предположения мне стало страшно. Оказаться как–то связанной с «Зелеными» — это немногим лучше, чем внезапно заболеть проказой. Если вдруг об этом кто–нибудь узнает — от меня сейчас же отвернутся все мои друзья. Я превращусь в изгоя и уж точно никогда не получу нормальную работу.

Если этот снимок кто–нибудь увидит, люди в жизни не поверят, что теперь я вовсе не сочувствую «Зеленым»!

Я поспешно вытащила его из прозрачного кармашка и разорвала напополам. Потом еще напополам. Потом разорвала напополам каждый из остающихся кусочков. Это меня немного успокоило, но не совсем. Нет никаких гарантий, что эта компрометирующая фотография существовала только в одном экземпляре. Может быть, она была не только у меня, но и у кого–то из знакомых из «той» жизни. Никакой симпатии к ним я в ту минуту не испытывала. И потом, можно себе представить, что это за люди, если они ходят на митинги «Зеленых» и фотографируют на них своих друзей!

Я автоматически перелистнула следующую страницу, все еще раздумывая о разорванном снимке и о том, что делать, если кто–нибудь узнает обо мне такие неприглядные подробности. Ото всего отказываться?..

Объяснять, что ничего не помню?

Но могу ли я сама считать, что все, что делала Та Девушка, не имеет ко мне никакого отношения?! В конце концов, это же я — только двумя годами раньше.

Если бы только я могла узнать, почему все так получилось! На тех фотографиях, где мне двенадцать лет, я выгляжу самым обыкновенным, правильным ребенком. Как так вышло, что к семнадцати годам я превратилась в девушку с разорванного снимка? Тут меня внезапно осенило новой мыслью: бедные мои родители, можно себе представить, каково им было жить с подобной дочерью!

На следующей фотографии Та Девушка уже не курила и не кричала, а целовалась с каким–то худеньким русоволосым мальчиком примерно одного с ней роста. Значит, у меня все–таки был бойфренд! В другое время это обстоятельство могло бы вызвать во мне жадный интерес, но после снимка с митинга это не показалось мне особо важным.

Правда, несколько секунд спустя мое внимание привлекла странная, тревожная неправильность этой картинки. Хрупкие худые плечи и тонкая шея кавалера вынудили меня присмотреться к нему повнимательнее… и я почти сразу поняла сразу две вещи.

Во–первых, это была девушка.

А во–вторых, я ее уже видела, пока листала свой альбом. Это ее я обнимала на концерте, подпевая рокеру–подпольщику.

Меня прошиб холодный пот, но в голове еще мелькали какие–то обрывочные оправдания и отговорки. Может быть, мы с ней поцеловались шутки ради, на спор? Или просто слишком сильно напились?… Ага, а потом я решила бережно хранить в своем альбоме этот снимок!

Нет уж, что толку врать самой себе. Похоже, это в самом деле была моя девушка. «По крайней мере, это объясняет, что я делала на митинге «Зеленых»", — промелькнуло в моей голове. Но уже в следующую секунду я пришла в себя и отшвырнула от себя альбом так далеко, что он пролетел через все комнату. Какой там митинг?!.. Я встречалась с девушкой.

Я целовалась с девушкой.

А вероятно, и не только целовалась.

Я обессилено упала на кровать и несколько минут лежала, вжавшись головой в подушку. До сих пор не знаю, то ли мне захотелось, по примеру страуса, представить, что кроме внезапно окружившей меня темноты и тишины на свете ничего не существует — то ли я попросту надеялась, что задохнусь, и все закончится само собой.

Мысль о том, что альбом все еще валяется посреди комнаты, и, может быть, даже раскрыт на том же развороте, все–таки заставила меня подняться.

Этот снимок тоже следовало разорвать. И предыдущий, с рок–концерта — тоже. Жест, которым я на этом снимке обнимаю девушку за плечи, никогда уже не будет выглядеть в моих глазах таким невинным, как в ту самую минуту, когда я рассматривала эту фотографию впервые.

Но упавший на ковер альбом раскрылся на другом листе, и я невольно посмотрела на две фотографии на развороте.

Темноволосой девушки на них не было вовсе — вероятно, эти снимки делала она. На одной из фотографий было только море — синее, блестящее на солнце море и несколько прибрежных скал. А на второй на этих самых скалах сидела девушка с короткой русой стрижкой и задумчиво смотрела мимо объектива — вдаль, на что–то, что могла увидеть лишь она. Кожа у русой девушки успела сильно загореть, и на ее лице контрастно резко выделялись странные, почти прозрачные зеленовато–серые глаза. Волосы, выгоревшие на солнце, были совсем светлыми — а может, дело было в солнечных лучах, падавших ей прямо на макушку. Моя бывшая девушка, пожалуй, не была красивой, если придерживаться общепринятых стандартов. Но я вдруг подумала, что ни на одном знакомом мне лице спокойствие не выглядело таким полным, таким… завершенным, что ли. А еще в этом лице было что–то неуловимо грустное.

Я поймала себя на том, что уже несколько минут стою, разглядывая фотографию.

За это время бушевавшее во мне отчаяние и досада поутихли. Что за ерунда, сказала я самой себе. Допустим, до аварии я делала кучу вещей, которые теперь приводят меня в ужас. Но, в конце концов, это была совсем другая жизнь. Нельзя сказать, что эта девушка, встречавшаяся со своей подругой и не знавшая, как пользоваться средством для укладки (ее жуткая прическа возмущала меня почти так же сильно, как и листок клевера, который она, как клеймо, поставила себе — а заодно и мне! — на щеку), это _тот же человек_, что я. Мы переехали в соседний город. Никто из моих знакомых никогда не заподозрит, что до автокатастрофы я была совсем другой. А прежние друзья меня, скорее всего, просто не узнают.

Тут мне вспомнился — совсем некстати — встреченный когда–то в сквере парень. Теперь становилось ясно, что он был отнюдь не сумасшедшим, а знакомым Джей. Хотя, конечно же, одно другому не мешало. Видимо, у Джей друзья по большей части были сумасшедшими.

Я захлопнула альбом и зашвырнула его под кровать, совсем забыв, что собиралась уничтожить снимки. Ну, почти забыв. Если вам когда–нибудь случалось идти на такие сделки с самим собой и делать вид, что ты отвлекся, чтобы не пришлось осуществлять свое намерение или спрашивать себя, почему ты отказался от этой идеи — вы меня поймете. Если нет — вам просто повезло.