Страница 12 из 54
— А что с Арье Йосефом? Нашли что-нибудь? Тело, след?
— Найдешь след после такого дождя, как же… — хмыкнул Питуси.
— Это смотря как искать, — возразил Вагнер. — Окурок же вот нашли. Следопыт говорит, что свежий. Недалеко отсюда нашли, ближе к Гинот. Его это окурок почти наверняка — Арье Йосефа. «Ноблесс», фильтр отломан, чтоб покрепче. Кроме него тут никто так не курил во всей округе.
— И все?
— И все. Надо бы еще походить, так ведь вот — не дают… — Вагнер кивнул на заурожайников. — Лейтенант попытался объяснить, думал, войдут в положение.
— Эти войдут, как же… — мрачно сказал Питуси.
Вагнер усмехнулся.
— Во-во. Шапиро даже слушать не стал. Я, говорит, оккупантам помогать не стану. Лейтенант ему: человек, мол, пропал, что же вы… А одна там — черная такая, худющая, как драная кошка, вдруг как заорет: «Не человек он, а фашист! Оккупант! Его сама земля поглотила! И вас поглотит — всех до единого!» Тьфу!
Равшац с отвращением сплюнул. Заурожайники снова скандировали «смерть оккупантам». Питуси зевнул.
— И долго нам еще… — он осекся на полуслове.
Дружный хор борцов за урожай вдруг сломался, послышались нестройные выкрики, операторы и фотографы повернулись как по команде, а кто-то так и вовсе бросился бегом в нашу сторону. Вагнер вскочил, за ним и мы. Из группы заурожайниц выскочила худая брюнетка — видимо, та самая, о которой только что говорил равшац, действительно похожая на драную помойную кошку. Брюнетка пронзительно визжала что-то неразборчивое, указывая при этом на нас… — нет, не на нас, а куда-то между…
Я присмотрелся и обмер. Истеричка указывала на старого боксера Рокси, которому уже давно наскучило лежать без движения, и теперь он неторопливо прогуливался неподалеку носом вниз, по собачьему обыкновению все расширяя и расширяя круги познания, а то и задирая кое-где лапку для лучшего усвоения изученного материала. Как раз в тот момент он тщательно обнюхивал весьма удобную для отметки глыбу, где наверняка оставили свои подписи едва ли не все окрестные собаки. Именно туда, к Рокси, и неслись со всех ног заурожайные операторы, на ходу прикладываясь к фотоаппаратам и видеокамерам.
Шапиро театральным жестом сорвал шляпу и заорал густым басом, постепенно переходящим в фальцет:
— Смотрите! Они травят нас собаками! Фашисты! Аушвиц! Они! Травят! Собаками!
Я в жизни не встречал существа дружелюбнее и вежливее этого пса. Достаточно сказать, что Рокси был единственной собакой, которая имела негласное разрешение беспрепятственно бегать по поселению, не подвергаясь при этом опасности санитарного отлова. Конечно, кто-то относил этот факт за счет привилегированного положения Питуси как общественного садовника, но главной причиной все же являлся удивительно ровный и приятный нрав старого боксера. Ему просто органически не могло прийти в голову напасть… — да что там напасть! — гавкнуть на кого бы то ни было, даже на кошку, в особенности — на такую драную и страшную, как заурожайная брюнетка.
Мы застыли на месте, не зная, как поступить. Тем временем Рокси, почувствовав неладное, оторвал нос от глыбы, оглянулся и тоже остолбенел. На него смотрели, на него указывали десятки чужих и страшных людей. Кто-то из них вопил, стоя на месте, кто-то, наоборот, мчался, щелкая при этом непонятными блестящими стекляшками, кто-то огибал его с боку, окружая пса и отрезая тем самым дорогу к отступлению. По многолетнему опыту Рокси представлял себе, что столь концентрированное человеческое внимание не может сулить собаке ничего хорошего.
Я видел, как он повернул голову и посмотрел на нас. На собачьей морде застыло выражение совершенно человеческого ужаса. Думаю, что окажись я на месте Рокси, то выглядел бы примерно так же. К счастью, Питуси вышел из ступора раньше всех.
— Рокси! Ко мне! — хрипло выкрикнул он.
Боксер вздрогнул и со всех ног бросился наутек, к хозяину. Увы, между ним и Питуси уже стоял какой-то особо ретивый оператор и, загораживая дорогу, безостановочно щелкал аппаратом. Пес рванулся влево, туда же качнулся и фотограф. Отчаянно взвизгнув, Рокси оттолкнул человека плечом и героическим усилием вырвался из окружения. Заурожайник упал навзничь, к нему, завывая, уже бежали Шапиро сотоварищи.
— Ничего, ничего, ничего… — как заведенный, повторял Питуси, поглаживая прижавшегося к его ногам пса. — Ничего…
На моей памяти это был первый случай, когда лицо садовника на несколько минут утратило свое обычное презрительное выражение. Рокси не издавал ни звука, только дрожал крупной дрожью.
— Фашисты! — крикнул Шапиро, грозя кулаком в нашу сторону. — Убийцы! Вы искалечили человека!
Похоже, что при падении фотограф расшиб локоть и теперь естественным образом превратился в центр внимания демонстрантов. Особенно старалась драная брюнетка. Торопясь грамотно использовать ценную царапину, она вымазала кровью не только лицо жертвы оккупантов, но и свое собственное, и вскоре уже оба наперебой давали интервью перед объективами. Буквально на наших глазах делались мировые новости, вершилась история.
Подошел молоденький лейтенант, тронул Вагнера за локоть.
— Извините, — сказал он смущенно. — Нам приказано сворачиваться. Закончим в другой раз.
— Что так? — нахмурился равшац. — Шапиро скоро уйдет, сам видишь. Он уже получил все что хотел: жертвы, собаки, расстрел демонстрации… полный набор. На десять судебных исков хватит. Чего ты еще боишься?
— Да не в этом дело, — помотал головой лейтенант. — У нас тут инцидент. Обстрел машины. Вам еще не радировали?
Словно услышав его, на поясе у Вагнера проснулась рация, захрипела, залопотала на птичьем языке радиопереговоров. Десять минут назад, на шоссе, при подъезде к Эйялю… по гражданскому автомобилю рено-меган, один легкораненый, стрельба одиночными, с обрыва над обочиной… скорее всего, из пистолета.
— Из пистолета, — повторил Вагнер. — Уж не из того ли…
Он не договорил, но все мы прекрасно поняли, что имелось в виду: из пистолета пропавшего Арье Йосефа. Вернее, убитого Арье Йосефа. Честно говоря, это предположение выглядело самым логичным.
5
Домой я вернулся поздно, совершенно больным. Процедура осмотра места, где обстреляли меган, отняла от жизни несколько часов, казавшихся бесконечными из-за своего бездейственного, утомительного характера. Как оно обычно и бывает в такие моменты, мы занимались только и исключительно тем, что ждали — сначала минера, затем следопытов, службу безопасности, армейского следователя, полицию, командующего округом…
Мы с Вагнером отдувались вдвоем: Беспалого Бенду со своенравным стариком Узи равшац отослал сразу — от греха подальше, а садовник Питуси отпросился сам, мотивируя это необходимостью оказания срочной психологической помощи несчастному боксеру Рокси. Старый пес и впрямь пребывал в таком шоке от пережитых эксцессов борьбы за урожай, что впору было везти его к психоаналитику. Ушлый Питуси упирал именно на это, и Вагнер сдался — махнул рукой, хотя любой дурак знает, что несколько телячьих сосисок в придачу к хозяйской ласке способны исцелить угнетенную собачью душу лучше всяких врачей.
К ночи резко похолодало, и на темном шоссе стало совсем тоскливо. В глазах рябило от мигалок военных и полицейских машин, именуемых в просторечии чоколаками. Синие, желтые, красные, малиновые чоколаки метались по отвесному, розовому в свете автомобильных фар обрыву над дорогой, как сумасшедшие зайцы в наркотическом сне. Как и положено сумасшедшим зайцам, они запросто проникали сквозь закрытые веки и принимались шустрить уже в голове, и голова ответно гудела: чоколака… чоколака… чоколака… — и спрятаться от этого было решительно негде.
У выставленного нами заграждения притормаживали легковухи, плавно опускались стекла, высовывались лица — знакомые и незнакомые, — водители просили объяснений, я терпеливо бубнил затверженные формулировки. К исходу четвертого часа этих проезжих лиц накопилось нестерпимо много, и теперь они носились по внутренним стенкам гудящей головы наперегонки с чоколаками. Наверное, и выглядел я соответственно — во всяком случае Вагнер встревожился и отвел меня в тойоту. Но унять суету чоколак оказалось не под силу даже нашему бравому равшацу, потомку лагерного мыла.