Страница 21 из 22
– Катрин, я не смел в вас влюбляться. Теперь нам будет безумно сложно расстаться. Но…
– Анри, что вы такое говорите? – нахмурилась Катрин.
– Правду, – прошептал он, продолжая прижимать руки к лицу.
Катрин опустилась на скамью и проговорила:
– Я ничего не понимаю. Если это новая игра, которую вы затеяли, то расскажите мне еще раз про…
– Я больше не скажу ни слова сверх того, что уже сказано. Это не игра, а чужая тайна, – скороговоркой выпалил Анри.
– Значит, вы намерены отправиться на поиски чамской принцессы? – спросила Катрин.
– Да. Но нам с вами…
– Не говорите больше ни слова, – прервала его Катрин. – Я не желаю слышать про расставание. Хотите уйти, уходите. Уходите сейчас, пока я сижу к вам спиной и ничего не вижу. Счастливых поисков. Привет королю чамов.
Катрин зажала уши ладонями, чтобы не слышать удаляющихся шагов Анри. Мысли устроили в ее голове такую чехарду, что ей стало не по себе.
– Мы приехали в Париж, чтобы пригласить Ванессу и Алена на свадьбу, которая состоится в октябре.
– Должна была состояться, но не состоится.
– Похоже, что торжества переносятся на много-много лет вперед.
– Возможно, никакой свадьбы вообще никогда не будет.
– Свадьбы не будет, и Катрин придется блуждать по лабиринту в одиночестве.
– Стоп, – приказала Катрин своим мыслям. – При чем здесь лабиринт? Почему мы все говорим про какой-то лабиринт? Это закономерность или повод задуматься? Скорее всего – это закономерный повод задуматься о смысле жизни. Кто я? Зачем я здесь? Что останется после меня?
Катрин поднялась и зашагала к метро.
– Домой, в Сен Поль, – стучало молоточками в ее висках. – Домой, домой, домой…
Увидев Катрин, мосье Мере присвистнул:
– Дамы и господа, покорение Елисейских полей временно отменяется.
– Ты не понравилась его родителям? – спросила мадам Мере.
– Я их не видела, – ответила Катрин.
– Но вы же собирались… – воскликнула мадам Мере.
– Наши сборы завершены, – резко сказала Катрин. – Тема закрыта. Я буду отдыхать. Прошу меня не беспокоить.
– Она так и останется старой девой, – покачала головой мадам Мере, когда за Катрин закрылась дверь. – Анри такой воспитанный, такой умный мальчик…
– В том то и дело, что твой Анри еще мальчик, – перебил ее мосье Мере. – Нашей дочери нужен не мальчик, а муж, мужчина волевой, серьезный, деловой. Ты же видишь, какая она своенравная.
– Вижу, – вздохнула мадам Мере. – Вижу и ужасно переживаю из-за этого.
– Напрасно, – обняв ее за плечи, сказал мосье Мере. – Катрин уже взрослая. Сама во всем разберется. Пойми, Жозефина, все, что происходит с ней, это ее личное дело.
– Но она ведь наша дочь, Винсент. Мы с тобой должны…
– Быть спокойными, уравновешенными, любящими родителями, готовыми прийти на помощь, когда она потребуется, – спокойно проговорил он. – Самое лучшее в данном случае – делать вид, что ничего не произошло.
Мадам Мере попыталась возмутиться, но мосье Мере приложил ладонь к ее губам и приказал:
– Долой скорбь и уныние, дорогая. Пойдем лучше в наш винный погреб и отыщем там самую старую бутылку.
– Пойдем, – согласилась мадам Мере.
Катрин легла на кровать не раздеваясь, накрылась с головой легким пледом, крепко зажмурилась и прошептала:
– Все, что между нами было, было сном. Прекрасным, фантастическим сном, который… Завтра все будет по-другому…
Анри де Лакруа широко распахнул дверь своего дома и столкнулся с отцом. Высокий крепкого телосложения Эдгар де Лакруа в свои шестьдесят лет оставался весьма привлекательным мужчиной с белозубой улыбкой, копной черных вьющихся волос без намеков на седину, с большими карими глазами на смуглом правильной формы лице и бархатным баритоном. Голос зарождался в недрах грудной клетки и выплескивался наружу для того, чтобы проникать в сознание собеседника.
Когда отец говорил, Анри казалось, что голос звучит и снаружи и внутри него, оставляя на подкорке головного мозга важную информацию. Однажды отец рассердился на него и повысил голос. Тогда Анри почудилось, что началось землетрясение. Он съежился, крепко сдавил уши руками, но разрушительная сила успела проникнуть внутрь. От нее не было спасения. Анри упал на колени и простонал:
– Прости.
Крепкие руки отца опустились ему на плечи. Сразу стало тихо-тихо, а потом зазвучал бархатный голос, обволакивающий, успокаивающий, добрый:
– Не забывай о том, что ты – человек, сотворенный по образу Бога. Веди себя достойно. «Не думай о себе более, чем должно думать, а думай о себе скромно по мере веры, какую каждому Бог уделил»[7].
Анри усвоил этот урок на всю жизнь.
– Почему ты не привел с собой маленькую чамскую принцессу? – поинтересовался Эдгар де Лакруа.
– Я испугался, – признался Анри, потупив взор.
– Анри де Лакруа испугался? – нахмурился он. – Чего же испугался мой сын, если не секрет?
– Своих чувств, – ответил Анри, посмотрев на отца. – Я вдруг вспомнил про певцов любви, которым строго-настрого запрещено вступать в брачный союз, чтобы не утратить красоты созвучия голосов. Их песни звонки и прекрасны, их союз крепок до тех пор, пока они смотрят друг на друга без вожделения. Но как только вступают в силу инстинкты, все меняется до неузнаваемости, краски меркнут, голоса пропадают, – Анри тряхнул головой. – Я побоялся потерять чистоту восприятия мира, которая связывала нас с Катрин. Наши отношения выходили за рамки человеческого сознания. Все, что с нами происходило совершалось на уровне звездного неба…
– В которое ты так любишь смотреть, – улыбнулся Эдгар де Лакруа.
– Да, – Анри тоже улыбнулся.
– Что ты намерен делать теперь? – поинтересовался Эдгар де Лакруа.
– Жить, слушая свою душу, – ответил Анри.
– Ты становишься настоящим мужчиной, сынок, – пожав его руку, сказал он. – Пришло время открыть тебе одну из наших семейных тайн.
– Одну из тайн королевства чамов, – подмигнув ему, проговорил Анри. – Не удивлюсь, если это будет тайна лабиринта.
Эдгар де Лакруа побледнел и, понизив голос, сказал:
– После заката приходи на крышу. А пока займись делами в кафе.
– Хорошо, отец, – сказал Анри и вышел.
Он старался быть вежливым и корректным с посетителями. Много шутил, смеялся. Каждый раз, когда на двери звякал колокольчик, Анри с надеждой поворачивал голову. Ему хотелось, чтобы Катрин пришла в кафе, села за свой столик и сказала:
– Привет. Как давно я не виделась с вами…
Потом образ Катрин вытеснили мысли о мадам Ванессе. Анри начал представлять, как усадит эту элегантную даму за столик у окна, сядет напротив и будет смотреть в ее сияющие девчоночьи глаза. Его сердце будет замирать от ее негромкого голоса, от грассирующего «эр». А потом они поднимутся на крышу и залюбуются закатом. Мадам Ванесса будет сидеть на бронзовой скамье, а возле ее ног примостятся они с Катрин. Анри хотелось, чтобы Катрин была рядом, чтобы она вместе с ними вдыхала прохладу ночи и вслушивалась в тишину. Присутствие мадам Ванессы не позволит им с Катрин перейти запретную грань. Ее разъединяющая, с гордо поднятой головой фигура, объединит их, свяжет еще крепче. Разъединяющее объединение будет звучать в словах, угадываться в жестах и взглядах.
– Ах, Катрин, почему все так глупо выходит? – мысленно спросил Анри и услышал ее горестный вздох:
– Не знаю, Анри…
– Наверное, нам следует побыть вдали друг от друга, чтобы во всем разобраться, – решил Анри. Воображаемая Катринсним согласилась.
После заката Анри поднялся на крышу, сел на скамью, раскинув руки, откинулся на спинку и закрыл глаза. Скрипнула дверь и в тишине зазвучал бархатный баритон отца:
– Бронзовая скамья работы Каффиери, на которой ты сидишь – символ любви твоего деда и Марии Антуанетты.
7
Послание к Римлянам 12:3.