Книга апокрифов

― Простите, господин, ― перебил его старый Пападокитис, грек с Додеканесских островов, прислуживавший за столом. ― Этого следовало ждать после вчерашнего, господин. Вчера был такой красный закат, господин, я и говорю кухарке: «Мириам, завтра жди грозы или циклона». ― «А у меня, ― отвечает, ― поясницу ломит». Так что и надо было чего-то ждать, господин. Простите.

― Чего-то надо было ждать... ― задумчиво повторил Пилат. ― Знаешь, Суза, я тоже сегодня чего-то ждал. С утра, с тех пор, как выдал им того человека из Назарета; а я должен был его выдать, потому что римская политика принципиально не вмешивается в местные дела, запомни это, Суза: чем меньше люди имеют дела с государственной властью, тем легче они ее терпят... Юпитер, на чем я остановился?

― На человеке из Назарета, ― подсказал Суза.

― Да, на этом назареянине. Знаешь, Суза, я ведь немножко интересовался этим человеком; родился-то он, собственно, в Вифлееме... Полагаю, здешние туземцы совершили то, что мы называем убийством, прикрытым судебным приговором; но это их дело; не выдай я им его, они бы его наверняка растерзали, и римская администрация только осрамилась бы. Впрочем, это к делу не относится. Анан говорил мне, это был опасный человек. Когда он родился, то будто бы пришли к нему вифлеемские пастухи и поклонились ему, словно какому-нибудь царю. Да и недавно здесь его встречали, как триумфатора. Не укладывается это у меня в голове, Суза. Я все-таки ждал...

― Чего вы ждали? ― после долгой паузы напомнил Суза.

― Ждал, что придут его вифлеемцы. Что не оставят его в лапах здешних интриганов. Что придут они ко мне и скажут: «Господин, это наш человек и кое-что для нас значит; и вот мы пришли, чтоб сказать вам: мы стоим за ним и не позволим совершить над ним кривды...» Суза, я чуть ли не с радостью ждал этих людей с гор; я уже сыт по горло здешними болтунами и сутяжниками... И я бы ответил им: «Слава богам, вифлеемцы, я ждал вас. Ждал – ради него, и ради вас, и ради вашей страны. Нельзя управлять тряпичными куклами; управлять можно только мужами, а не болтунами. Из таких людей, как вы, делаются солдаты, которые не сдаются; из таких людей создаются народы и государства. Говорили мне, этот ваш земляк воскрешал мертвых. Но скажите, кому нужны мертвые? Но вот вы здесь, и я вижу, что этот человек умеет воскрешать и живых: он внушил им нечто, похожее на верность, и честь, и... мы, римляне, называем это virtus[33] (33), не знаю, как это будет по-вашему, вифлеемцы, но это есть в вас. Думаю, человек этот еще многое совершит. Жаль, если он погибнет».

Пилат умолк, рассеянно сметая крошки со стола.

― Нет, не пришли, ―  глухо проговорил он. ― Ах, Суза, какая это тщета – власть.

1932

Кредо Пилата

«... Иисус отвечал: ...Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать о истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего.   Пилат сказал Ему: Что есть истина? И, сказав это, опять вышел к Иудеям и сказал им: я никакой вины не нахожу в Нем». 

(Евангелие от Иоанна, 37-38) 

Вечером пришел к Пилату некий муж, почитаемый в городе, по имени Иосиф из  Аримафеи, также бывший учеником Христа, и попросил выдать ему тело Иисусово. Пилат ответил согласием, промолвив:  

― Он распят без вины.

― Ты сам отдал его на смерть, ― возразил Иосиф.

― Это так,  ― ответил Пилат,   ― и знаю, люди все равно думают, будто я поступил так из страха перед этими крикунами с их Вараввой. Послать бы на них пяток солдат  ― живо бы  присмирели. Но не в том дело, Иосиф Арифамейский. Не в том дело,  ― помолчав, продолжал он.  ― А вот когда я беседовал с ним, увидел ― недалеко то время, когда его ученики будут распинать других: во имя его, во имя его истины распинать будут и мучить всех прочих, убивать другие истины и поднимать на плечи других Варавв. Человек тот толковал об истине. Что есть истина? 

Вы странный народ, много говорите. Все-то у вас фарисеи, да пророки, да спасители и всякие иные сектанты. И каждый, придя к какой-нибудь истине, запрещает все остальные... Все равно, как если бы столяр, сделав новый стул, запретил бы садиться на все другие, сделанные кем бы то ни было до него. Словно то, что сделан новый стул, отрицает все старые стулья. Возможно, конечно, что новый стул лучше, приятнее на вид и удобнее прочих; но отчего же, о боги, нельзя усталому человеку сесть на любой стул или просто на каменную скамью? Человек утомлен, измучен, нуждается в отдыхе; а тут вы его прямо-таки силой стаскиваете с сиденья, на которое он опустился, и заставляете пересесть на ваше. Не понимаю я вас, Иосиф.

― Истина,  ― возразил Иосиф Аримафейский,  ― не то же, что стул и отдых; это скорей повеление, которое говорит: пойди туда-то, сделай то-то; порази врага, завоюй этот город, покарай измену и прочее в этом роде. Кто не повинуется такому повелению, тот изменник и враг. Вот так обстоит дело с истиной. 

― Ах, Иосиф,  ― вздохнул Пилат,  ― ты ведь знаешь, я солдат и большую часть жизни провел с солдатами. Я всегда повиновался приказам, но не потому, что они были истиной. Истиной было другое: что я бывал измучен жаждой; что тосковал по матери  ― или по славе; что вот тот солдат думает сейчас о своей жене, а этот  ― о поле своем или об упряжке. Истиной было то, что, не будь приказов, никто из этих солдат не пошел бы убивать других людей, таких же усталых и несчастных. Так что же есть истина? Верю, я хоть немножко придерживаюсь истины, думая о солдатах, а не о приказах. 

― Истина  ― приказ не командира, но разума,  ― отвечал Иосиф Аримафейский.  ― Вот ты видишь: эта колонна белая; если я стану твердить тебе, что она черная, это будет противно твоему разуму, и ты не позволишь мне так говорить.

― Почему же?  ― возразил Пилат.  ― Я сказал бы себе, что ты, видно, очень несчастный и мрачный человек, раз видишь белое черным; попытался бы развлечь тебя; право, я испытал бы тогда к тебе больший интерес, чем прежде. И если б ты просто ошибся  ― я сказал бы себе, что в ошибке столько же твоей души, сколько в твоей истине.

― Нет моей истины,  ― сказал Иосиф Аримафейский.  ― Есть лишь единая истина для всех.

― Которая же?

― Та, в которую я верю.

― То-то и оно,  ― медленно проговорил Пилат.  ― Значит, она  ― только твоя.  Вы как малые дети, которые думают, что мир кончается за их кругозором, а дальше уже ничего нет. А мир велик, Иосиф, в нем есть место для многого. Думаю, и в нашей действительности есть место для многих истин. Смотри: я чужестранец в этом краю, и далеко за горизонтом мой дом; и все же я не могу сказать: эта страна неправильная. Так же чуждо мне и учение вашего Иисуса; утверждать ли мне по этой причине, что оно ложно? Я думаю так, Иосиф: все страны  ― правильны, только мир должен быть безмерно просторным, чтобы все они вместились в него, рядом друг с другом, один за другой. Вот если б кто-нибудь захотел поместить Аравию на то же место, где лежит Понт, то это было бы неправильно. Точно также и с истинами. Мир должен быть безгранично велик, просторен и волен, чтоб вместились в него все подлинные истины. И я думаю, Иосиф, такой он и есть. Взойди на очень высокую гору  ― с вершины ее увидишь, как сливаются предметы, как бы уравниваясь в единую плоскость. Так и истины сливаются, если смотреть на них с некоей высоты. Однако человек не живет и не может жить на вершинах; ему довольно видеть вблизи дом свой или поле, полные истин и осязаемых предметов; вот подлинное место человеку и делам его. Но временами он может поднять взор на горные хребты или к небу и сказать себе, что если глядеть с высоты, то истины и предметы, правда, остаются, ничто не отнято из них, но они сливаются с чем-то гораздо более свободным, что уже  ― не его достояние. Возлюбить этот широкий образ и при этом возделывать свою маленькую ниву  ― это, Иосиф, почти как богослужение. И я думаю  ― Отец небесный того человека, о котором мы говорим, действительно существует где-то, но отлично уживается с Аполлоном и другими богами. Частично они проникают друг в друга, частично соседствуют. Взгляни  ― в небе невероятно много места. Я рад, что есть там и Отец небесный.

33

мужество (лат.)