Страница 30 из 139
Тут уж не только подбородок, а все лицо девушки вспыхнуло алым цветом, так что Кёрмёци сразу же поправился:
— Э-э, нет, видно, не с моих пальцев эта краска-то?! А Эржике наивно полюбопытствовала:
— На что, дядюшка, понадобится мне много полотна?
— Ишь ты, узнать захотела? Ну, недолго это тайной останется. А впрочем…
У старика уже на языке была новость, но девушка, сообразив вдруг, о чем идет речь, бегом скрылась за калиткой. И Кёрмёци отправился на поиски Борчани.
— Добро пожаловать! — весело и приветливо встретил его хозяин, только что пробудившийся от послеобеденного сна. — Как хорошо, Петер, что ты сам пришел. А я как раз хотел письмо тебе отправлять. Сегодня вы ведь у меня ужинаете.
— Это еще вопрос, — отвечал Кёрмёци загадочно.
— Ого! Уж не пообещались ли вы куда в другое место? Да ты садись, дружище, и перестань строить такую торжественную рожу, не то я не вытерплю, да и расхохочусь. А у меня и без того в боку колет.
Но Кёрмёци, несмотря на приглашение, остался стоять, словно монумент, и, решительно отстранив чубук, который Борчани попытался всунуть ему в рот, заявил:
— Не нужны мне ни твой ужин, ни твой чубук, — тут его голос зазвучал совсем патетически. — Но, как один поток, струящийся среди цветущих берегов, встречается с другим потоком и сливается с ним воедино… так и…
Борчани не мог больше удержаться, всплеснул руками и перебил приятеля:
— Бог мой, уж не тайный ли ты правительственный комиссар по вопросам водоустройства? О, бедный мой бок! Говори скорее, чего тебе надобно, пока я не умер со смеху!
И в самом деле, что-то необычайно комичное было в этой торжественности Кёрмёци, нараспев декламирующего свою речь. Но выбитый замечанием хозяина из взятого тона, старик уж не мог попасть в то же русло.
— Погоди! На чем я остановился? Ну чего ты сбиваешь человека? Я уж и рассказал бы все по порядку. Да, так ты спрашиваешь: что мне надо? Дочь твою. И точка. Для моего племянника Марьянского. Сватать пришел. И точка. Теперь: или да, или нет. И точка.
Тут уж и отец невесты посерьезнел, как это подобало моменту: он отложил в сторону свою трубку и, обняв старого приятеля, тихим спокойным голосом так ответил на его предложение:
— Дело серьезное, друг мой! Не собираюсь обманывать ни тебя, ни твоего племянника. Почитаю твое предложение за великое счастье, потому что и род ваш хороший, и племянник твой — отличный человек, добрый хозяин. Наслышан о нем и из молвы, и из твоих писем. Думаю, что и Эржи он понравился или, по крайней мере, понравился бы. Но знаете ли вы, что дочь моя — бесприданница, что она не получит от меня ни гроша?
— Да, знаем, — с сияющим лицом ответил старик. Борчани опечалился, впервые за все время этого разговора, придя в замешательство.
— Знаете и все же сватаете? — чуть ли не про себя прошептал он.
Пройдя несколько раз взад и вперед по комнате, он остановился перед портретом жены — серьезная, с изборожденным морщинками лицом и нежным взглядом синих глаз, в чепце из золотых кружев, с молитвенником в руках, она изображена была так, как будто шла из церкви в один из солнечных воскресных дней. Борчани смотрел на свою умершую подругу и словно ждал совета от нее: «Ну что же ты, Анна? Скажи свое слово!»
В глухой тишине размеренно, отрывисто тикали стенные часы, лопнувшая вдруг струна рояля издала зловещий звук.
— Ох, беда, беда! — поскреб в затылке Борчани.
— Что такое?
— Все равно не могу я выдать за него свою дочь.
— Не можешь? — удивленно протянул управляющий. — Ты что, вообще замуж ее отдавать не собираешься? Ведь, как эхе говорится! У вас товар, у нас…
— Вот то-то и есть, что товар, — с тяжелым вздохом прервал его Борчани. — О, бедная моя девочка!
Борчани тяжело опустился на стул, спрятал лицо в ладони. И между пальцев у него заструились слезы.
— Сядь рядом со мною, друг мой, — сказал Борчани. — Почему бы мне не открыть моему верному другу все, что гнетет мою душу? Разнесчастный я человек. Нет у меня ничего. Но это бы еще полбеды. Я по уши сижу в долгах. Опять полбеды, черт побери их вместе с моими ушами. Беда в том, что дальше ушей, по самую совесть влез я в долги.
— Ну что ты, что ты!
— Я буду перед тобой, как перед духовником на исповеди. И на службе мои дела в беспорядке. Растранжирил я деньги из опекунской казны. Понимаешь? Живой же ты человек и знаешь, что такое опека. Вот как все это…
Тут старый Кёрмёци поник головой, словно под великой ношей, и только рукой Махнул: понимаю, мол!
— Не один я в том повинен, а и друзья мои, приятели. Поверь мне, приятели.
— Знаю, все, с кем на «ты» — друзья тебе! Дураки были наши короли: с давних пор надо было ввести правила, чтобы все в нашей стране обращались друг к другу на «вы».
— Конечно, дураки, — пролепетал Борчани, как утопающий, хватаясь и за эту соломинку. — Да, да, короли, Петер. Ох, уж эти древние короли…
Он умолк, уставившись на стену, будто оттуда в комнату выходили тени древних королей: в горностаевых мантиях, с золотыми коронами на головах и, бия себя в грудь скипетрами, которые так и сияли драгоценными камнями, каялись: «Плохие издавали мы законы, плохие. А уж векселя эти разрешать и вовсе не следовало! Не так мы правили. Не так!»
А стенные часы повторяли за ними: «Не-так, не-так».
— Сколько же всех долгов? — нарушил наконец тишину Кёрмёци.
Борчани провел ладонью по лбу, отирая пот.
— Что-нибудь около двадцати тысяч.
— Много. Очень много. Но какое отношение к этому имеет девочка?
— То-то и оно, — голос Борчани дрогнул, губы задергались. — До сих пор все было ясно и понятно. Вон видишь на стенке пистолет. Я уж начал приговаривать, когда его с собой куда-нибудь брал: «Сегодня я возьму тебя, а завтра — ты меня». Понемногу мы даже подружились с ним. Поначалу, правда, его ствол казался мне безжалостным, холодным. А потом — словно оком человеческим. Лежу я, бывало, на диване, а он смотрит на меня со стены, улыбается, иногда даже подмигивает. И начали мы с ним дружить. Но дьявол — дьявол хитер! Знать, были у него какие-то виды на меня. Потому-то, я думаю, и прислал он на мою шею этого Планже.
— Того господина, с которым мы вчера познакомились?
— Его самого. Хороший, добрый человек, но подослан он ко мне не иначе, как дьяволом. Дьявол, он — создание благородное. И во многих отношениях намного благороднее, поверь мне, человека! Увидел он, что я иногда и ему свечку ставлю, и решил: «Выручу беднягу!» И подослал ко мне этого Планже.
— Не понимаю.
— Сейчас все поймешь. Приходит Планже как-то ко мне и говорит: «Знаю я о состоянии твоих дел, догадываюсь. У тебя дочь — у меня деньги. Отдай мне дочь, а за это я приведу в порядок все твои дела, вытащу тебя из трясины».
— И что ты сказал ему на это?
— А что бы ты ответил на моем месте? Пообещал. Странно! Чего ж ты уставился так на меня? А почему бы не отдать мне ее за него? Ведь он же ее в жены берет. Честный, порядочный человек. Вот только разве что годы у него уже не молодые. А может быть, это один я считаю так, что мне его дьявол подсунул. А другие сказали бы — бог послал!
— Ну, а Эржи? — сжигаемый любопытством, воскликнул Кёрмёци. — Что она говорит об этом? Знает она?
— Нет. Но она добрая девочка и любит своего бедного отца!
— О да, бедного отца! — язвительно заметил гость, поднимаясь со стула. — Нашла кого любить, скажу я тебе. Но мне до этого всего нет дела. Прощения прошу за беспокойство. Спасибо за разъяснения!
Старый управляющий кивнул головой, схватил свою трость и поспешил к выходу, даже руки не подав бедному Борчани, который выбежал следом за ним в переднюю, где от буфета по всей комнате расплывался сильный аромат яблок. На мебель и пол комнаты уже упала тень вечерних сумерек, потому что свет в переднюю падал через одно-единственное окно, под самым потолком.
— Не уходи так, Петер! — с бесконечной печалью в голосе умолял хозяин. — Неужели тебе не жалко меня и ты не найдешь для меня ни одного теплого слова?