Страница 31 из 77
Влад. Неужели он подкупил Васильева, чтобы тот усыпил меня? А что? Вполне удобно. Без сознания я не смогу сопротивляться, и Влад сможет доставить «груз» куда необходимо.
Я стала слишком подозрительной. Это все нервы. Перенапряжение. Паранойя? Я почувствовала, как по щекам разливается жар – в темноте никто не заметит. Да и некому. В процедурной тихо, глухо, пусто и холодно. Почти, как там… в бездне.
Я повернула голову, слегка, просто, чтобы физически стряхнуть наваждение и забыть этот странный сон. Искры боли загорелись, зажужжали, стали настойчивее и агрессивнее. Заставили меня пожалеть о резких движениях. Видимо, Николай все-таки был прав: без сотрясения не обошлось.
Интересно, сколько времени я была в отключке? Как прошла операция? Удалось ли спасти девочку? Очень хотелось думать, что удалось. Дети не должны умирать, так нелепо, а особенно по чужой вине. Это неправильно.
Я не стала дожидаться пока за мной кто-то придет. Будь то Васильев, как обещал или Влад, подозрения, по поводу которого не отпускало.
Когда вышла в коридор – белый свет от электрических ламп показался слишком ярким. Глаза заволокло слезами. Я отерла их, проморгалась и немного погодя привыкла к новому освещению. Послышался звон. Что-то разбилось. Пациент уронил баночку с анализами. Тетя Нина размахивая шваброй, ворчала по-доброму и охала. Пациент смущался, мял огромные ручища и обещал самостоятельно все убрать, мол, даже лучше выйдет. Тетя Нина не разрешила.
– Это моя территория, – пробубнила она. – Ишь, что удумал. Командует он! Лучше у него получится. Идите в палату, молодой человек.
Парень засмущался окончательно, я заметила, что его лицо и шея покрылись красными пятнами. Махнул рукой и отправился вглубь по коридору, шаркая ногами.
– Эх, молодежь, – покачала головой тетя Нина. – Где это видано, чтобы у пацана руки тряслись? Пить надо меньше.
Мир почти перестал кружиться. Я вздохнула и обрадовалась, что головокружение не причиняло ощутимого дискомфорта.
– Дашенька? – Тетя Нина обернулась и заметила, что я стою рядом.
Она участливо заглянула в лицо, приложила ладонь ко лбу.
– Деточка, тебе не здоровится?
– Все хорошо, тетя Нина, – улыбнулась я.
Санитарка покачала головой, в глазах заплясало недоверие.
– Совсем плохо выглядишь, Дашенька. Это все из-за твоих вечных дежурств! Ну, зачем себя так изматывать? Побереглась бы. Тебе же еще рожать. Молодая совсем.
Глубокий вздох. Я не знала, куда глаза девать. Казалось, что тетя Нина просвечивает меня насквозь, как рентгеном. Под ложечкой стало горячо и щекотно. Меня буквально скрутило от необъяснимого чувства стыда. Никогда не умела признаться в собственных слабостях.
– Все хорошо, тетя Нина, – выдавила я. – Мне просто очень нужны деньги.
Санитарка понимающе закивала. Она задумалась, глаза потухли, спина сгорбилась и тетя Нина сразу набрала сверху на свой возраст еще лет десять жизни. Я увидела перед собой уставшую, побитую жизнью, старую женщину.
– Да кому ж они сейчас не нужны, Дашенька. Но ты побереги себя, – она сухо сжала мою ладонь. – Вся жизнь впереди.
– Хорошо, тетя Нина. Спасибо, я постараюсь.
Я поспешила уйти. Рядом с этой доброй женщиной острее чувствовалась собственная ущербность. Меня давила невозможность подстроить мир под себя или хотя бы подстроиться под мир. Ни того, ни другого я не умела.
В ординаторской было тихо и темно. А еще пахло усталостью. Я научилась различать этот запах не так давно. После тяжелого дежурства он особенно слышен. Даже резкий шлейф парфюма не в силах его скрыть.
Дождь за окном почти утих. Шум капель превратился в тихую музыку. Я заслушалась и не сразу заметила фигуру на диване.
– Дарья?
Резко вскинула голову и еле удержалась на ногах – землю опять повело в сторону. Комнату прорезала тонкая полоска света. Она била из-под щели двери, что я забыла плотно закрыть.
– Почему ты до сих пор здесь? Дежурство давно закончилось. Иди домой.
Он вздохнул. Этот голос послал по телу неконтролируемые мурашки.
Я подошла и присела на диван рядом с ним.
– А почему вы, Федор Иванович, не уходите?
В его взгляде осторожность, беспокойство, усталость. Я не выдержала и первой отвела взгляд. Невыносимо было удерживать груз, что осел на его плечах. Ведь непонятно почему, но я его ощутила. А может, выдумала? Впрочем, я же не заставляла Брагина отвечать на вопрос. Он, похоже, и не собирался этого делать.
– Мне некуда спешить, – он вздохнул, уперся локтями в колени и понуро уставился в темноту. – Точнее, не к кому.
– А где Рита? – вопрос сорвался с губ прежде, чем я успела его сдержать. – И… все?
Он заговорил, прочистив горло:
– Ушла. Давно. Как только ее рабочее время закончилось. Как и почти все из нашей смены.
Брагин вздохнул, а потом сделал нечто такое, что заставило меня ойкнуть и залиться краской. Он протянул руку и погладил мою спину.
– Прости меня. Не думал, что могу кому-то нанести вред.
Наступившее молчание было очень красноречиво – я почти смогла потрогать вину и опустошенность, под тяжестью которых поникли его плечи.
– Нога сильно болит? – спросил Брагин, наконец.
Я согнула и разогнула ногу в колене несколько раз и с удивлением поняла, что боль притупилась. Неужели у обезболивающего такой большой временной промежуток действия?
– Ерунда. Почти не болит.
Разговор не вязался. Мне было неуютно под его вполне невинными прикосновениями. Я отодвинулась и Брагин забрал руку.
– Как прошла операция? – спросила я у своих пальцев, чтобы не встречаться взглядом с Брагиным.
Я тщательно изучала свои руки, впитывала все изменения. Маленькие ладони, правая забинтована. Тонкие пальцы. Бледные руки. Почти белые. В неплотной темноте они казались неестественно ярким пятном.
– Не так, как я ожидал. Внутреннее кровотечение остановили, удалили селезенку, – он помолчал, будто вспоминая. – Несколько ребер сломаны, правая ключица и плечевая кость. Черепную коробку почти по кускам собирать пришлось.
Брагин потупился, сжал и разжал кулаки, потер шею.
– Девочка жива? Где она?
– В коме. Не понимаю, – уронил он, – что я сделал не так?
В исступлении я восьмой раз сбилась со счета своих пальцев. Проверяла все ли они при мне, так легче было не встречаться взглядом с Брагиным. Больше всего мне не хотелось увидеть в его глазах отчаянье и… страх. Я привыкла считать Федора Ивановича чуть ли не Богом медицины. Всегда страшно наблюдать падение. Особенно если рушатся не только твои идеалы.
– Вы сами говорили, что есть моменты, когда мы ничего сделать уже не можем. Нужно смириться и…
– Все сложно. Не стоит повторять мои фразы, Дарья. Это глупо.
Брагин сидел почти также неподвижно, как и я. Подняв голову, я заметила новое выражение, что появилось на его лице. Никогда прежде не видела его таким. И не думаю, что кто-либо видел. Мне стало стыдно, будто я подсмотрела в щелочку за чем-то больше, чем интимность.
– Простите. Я не знаю, что сказать, чтобы стало легче. Ведь есть надежда, что девочка поправится? Ведь, правда? Многие выходят из комы. Мы не можем этого объяснить, но так происходит! – зачастила я.
Хотелось выговориться, поделиться искрой надежды, успеть сказать, пока Брагин не перебил меня одним веским словом. Брагин безапелляционно ставил точки. Так умел только он.
– Честно? Я не знаю где хуже – здесь или там.
Боль исказила его красивые черты. Он справился с собой только через несколько секунд и взглянул в окно. Я тоже устремила взгляд на стекло, тонкую преграду, что отделяла нас от реальности. Ждала, пока Брагин продолжит разговор. Ему было что сказать, я почти уверена. Но хирург молчал, его слова впитались в мою кожу, застлали глаза, затуманили чувства. Где лучше: здесь или там? Мне стоило больших сил не сбиться с дыхания. Слишком яркими остались воспоминания от сна.
Если там – это Бездна, я однозначно хочу остаться здесь.