Страница 14 из 21
Так и с тобой... Так и с тобой... Да и не все ли равно? Конца ведь не избежать... Никому не избежать..." Думаю, Рустинг, мне было даже хуже, чем вам. Я думал о Ковде и одновременно сходил с ума от ужаса перед тысячью конкретных опасностей. Однако надо всем висел главный СТРАХ - высоты... Позже я узнал, что у моих товарищей было в принципе то же, только по-разному. Ученый, оказывается, упрямо заставлял себя читать и свихнулся на почве... как это называется?.. Да, на почве садизма слов. Он никак не мог справиться с фразой, совсем безобидным грамматическим предложением "Кроваво-красное солнце медленно поднималось из-за горизонта, окрашивая прерию в алые тона" - вот и все это предложение. Но он все кроил и перекраивал его на разные лады... То: "Окрашивая прерию в алые тона, из-за горизонта..." То: "В алые окрашивая тона прерию, поднималось..." И мучился, как лучше: "медленно поднималось" или "поднималось медленно"? Ученый говорил, что его прямо корчить начинало от этого. Наверно, кто не испытал сам-не поверит. Именно такого я тоже не испытывал, зато у мвня был свой заскок, и потому я ему верю... Ну, а санитар слышал Голос. Голос одного неприятного ему парня, которого он много лет не видел, а, казалось, думать о нем забыл. А тут слышит его-и некуда деться. Голос бубнит до того гадкие вещи, что санитар весь дрожит от бешенства: найти бы и убить, задушить, ногтями рвать лицо, язык, чтобы замолчал! Да только никого ни в комнате, ни за стеной, ни под окном... Он потом говорил, что едва не задохнулся, синеть уже начал... Впоследствии, когда специалисты во всем разобрались, выяснилось главное: этот проклятый СТРАХ заставлял забыть обо всем на свете-о товарищах, чести, совести, вообще о вещах, которые отличают человека от, скажем, насекомого. Наши мудрецы пришли к выводу, что в этом и заключалось, оружие инопланетян, затеявших свою проклятую войну где-то там, на задворках Космоса. Парализовать волю и мысль, убить в разумном существе нравственное, этическое начало, благодаря этому-разобщить и уже потом уничтожить-так расшифровали механизм действия отравы, пропитавшей астероид, медики и психологи. Кончилось же все вот каким образом. Я дошел до точки, вскочил, бросился к окну и прыгнул вниз, чтобы удрать от ужаса перед высотой - пусть она меня лучше сразу в клочья разорвет, сотрет в порошок, пусть я захлебнусь в собственной крови... Ну, я сорвался с подокодника - и тут меня будто чьи-то нежные ручки, мягкие, как у вас, Кора, подхватили-и я медленно, словно газетный лист, опустился на траву. Завалился на бок и тут же уснул. Крепко, как умер. Проснулся через несколько часов. Голова гудит, суставы, словно вывихнутые, болят, и жить не хочется. Однако мозги на месте. Я отчетливо сознаю себя старым, но, благодарение богу, крепким, не на что пока жаловаться, Соном Вельдом, рабочим службы космической санитарии, у которого на Земле дочь и сын, а также четверо внучат... Вам, конечно, ясно, что база неотрывно за нами следила и как раз вовремя выключила ненадолго гравитатор, чтобы я не расшибся насмерть... Выяснилось и другое. Ученый первым догадался, в чем дело, - на то он и Ученый,-и сумел заставить себя радировать на базу о своих выводах. Правда, его с трудом поняли. А когда поняли, то сразу нас троих усыпили, потому что эксперимент был закончен и дал необходимый результат. Вот и все. И хотел бы я знать, сообразит ли кто-нибудь из вас, каким ядом мы отравились?
Что до меня, то я и не пытался ответить на вопрос Вельда. Зато мною овладело чувство самого настоящего восхищения этим шкафообразным стариком. Он ведь все поставил на мести: мы и думать перестали о пессимистических вывертах Рустиига. Наверно, рассуждал я, конкретность- лучшее оружие против незащищенности человека перед абстрактными ужасами. Слишком общая мысль может завести куда угодно, путем отвлеченных рассуждений не так уж трудно доказать бессмысленность самого нашего существования... И еще поражало, как сочно он все живописал. Будто и не Вельд произносил два дня назад перед нами свою "программную речь". Но и то сказать: ведь тогда он во многом передергивал, чтобы успокоить людей, а сейчас был искренен до конца.
Тингли спросил:
- Скажите, Вельд, вам никогда потом не хотелось, чтобы это состояние повторилось? Ну, разумеется, не полностью-до того момента, как появился страх?
Вельд сощурился:
- По правде говоря, не ждал такого вопроса... И мне в самом деле хотелось, только я знал, что нельзя. А вы что...-он замялся.
- Вот именно: пробовал! Хотя, признаться, страдал с похмелья много меньше.
- Ну конечно!-встрепенулся голограф. - Следовало сообразить и мне. Это был алкоголь?
- Да,-подтвердил Вельд.-Только, как вы сами понимаете, не совсем обычный. Не помню точно, но там, в этой отраве, было увеличенное содержание каких-то масел.
- Не "каких-то", а сивушных, - уверенно уточнил Тингли. Он подмигнул мне:-Я ведь практикант Общества - был одно время и начинающим химиком.
И опять я подивился тому, как м.ного он знает и как мало умеет. Жалко мне стало Тингли Челла, гордо от мысли, что я-то знаю, чего хочу. Но эта гордость сменилась почему-то сомнением: можно ли в конечном итоге с уверенностью сказать в таких случаях, кто более прав?
И впервые мне стало по-настоящему жаль не только Тингли, но и немножко себя и остальных, даже Вельда, который раз в жизни лишился накрепко въевшейся в его природу трезвости взгляда на вещи и был поэтому счастлив, а потом хотел бы хоть раз вновь пережить это состояние, но знал, что нельзя, и не позволял себе.
Кора Ирви будто заглянула в мои мысли.
- Пожалуйста, Сон Вельд...-робко сказала она.
-Только не обижайтесь! Я снова о том же. Вы... вам никогда не кажется, что человек-как бы сказать? чуть-чуть перестает быть человеком, если он... ну, абсолютно, совершенно неуязвим, если он слишком надежно защищен от жизни, потому что у него нет никаких слабостей?
"Космический мусорщик" внимательно посмотрел на женщину, коротко усмехнулся и сказал:
- Да. Вы правы, Кора Ирви. Я думал об этом.
Все это время Рустинг молчал. Видно было: что-го его гложет, и нетрудно было догадаться, что именно, Вельд ведь дотла разорил величественное здание его мрачной философии, которое так красиво скрывало обыкновенный жалкий страх перед неизбежностью Конца-заурядного и заведомо ничем не украшенного, ибо он и в самом деле был одинаковым для всех и вся -для человека и для травинки. Но мужчина не может простить, если с ним так поступают перед женщиной, которая ему не безразлична. И Рустинг, торжествуя, подвел, как ему казалось, черту:
- Значит, я все-таки прав! Только ограниченность не знает ни страха, ни сомнений.
- Нет, Рустинг, вы не правы,-отчетливо сказал Художник.-Человек, который задумывается над этим, уже не ограничен. Одно исключает другое. И потом: разве мы можем с достаточным основанием говорить о других что бы то ни было законченное?
Сложно, подумал я, сложно у меня с Гортом. По логике вещей я должен его ненавидеть, а он мне нравится. И почему именно он проник в тот сон, в котором Сель приходила ко мне? Хотя это как раз понятно. Ведь...
Я не успел додумать до конца свою мудреную и, по всей вероятности, никому не нужную мысль. Пронзительно заверещал инфракрасный сторож. Опередив Вельда, я бросился к иллюминатору. Втроем, потому что вслед за "космическим мусорщиком" подоспел Дип Горт, твердо прижавшийся плечом к моему плечу, мы, затаив дыхание, смотрели на ночную пустыню.
"Сторож" кричал об опасности на нарастающей ноте. Синхронно этому несмолкающему воплю росли в размерах приближающиеся к ракете, смутно различимые в лунном свете, фигурки.
Сначала это были просто два пятна, катившиеся к нам, причем одно преследовало другое, заметно отставая от него.
Потом они разделились на пятнышки помельче--словно темное дно кастрюли превратилось в сито.
Через минуту или две можно было уже различить похожих на кроликов зверьков, в паническом ужасе бегущих прямо на нашу ракету. За ними, увязая в песке, шлепали короткими лапами звери покрупнее. "Они чуть побольше теленка",-вспомнил я слова Вельда.