Страница 8 из 10
– Как-как ты сказал? Нужно говорить «Мексико». Столица и страна называются одинаково.
Мало что могу вспомнить о его литературных привязанностях. Огорчившись, что я не читал Стефана Цвейга (он произнес «Цвайг»), он высоко оценил творчество этого писателя, его биографические романы и особенно «Америго». По поводу одной из экзаменационных тем по литературе, посвященной творчеству М. Горького, заметил: «К сочинению готовиться совсем просто. Каждый год дают тему по Горькому». Сказано это было таким тоном, что можно подумать, будто этот учитель физики непочтительно относится к «основоположнику соцреализма»20.
Услышав, что мы изучаем на уроке литературы новый рассказ М. Шолохова «Судьба человека», с недоверием осведомился: «Неужели такое посредственное произведение собираются включить в школьную программу?» Услышав утвердительный ответ, рассмеялся. На вопрос, почему он ставит такую низкую оценку живому классику, педагог объяснил: «В рассказе “Судьба человека” только образ матери Ирины хорош, а в целом рассказ слабый, а для того, кто прошел войну, он неинтересен».
Один из учеников сочинил шутливую пьесу, в которой под фамилиями-характеристиками (Сорокина, Тугодумов) легко узнавались одноклассники. Исаич сказал, что такой литературный прием ему неприятен21. На замечание, что им пользовались Фонвизин, да и Гоголь22, возразил, что вел речь не о литературе XVIII и первой половины XIX веков.
Наша школа гордилась тем, что в ее стенах какое-то время учился очень популярный в те годы поэт Константин Симонов. Его Александр Исаевич оценил кратко: «Дамский поэт»23.
В конце 50-х годов в Рязани был подлинный есенинский бум. Новое здание областной филармонии стало называться театром имени Есенина; проводились легкоатлетические соревнования, и даже шахматный турнир, организованный мною, был посвящен памяти поэта. Заметно было, что Солженицын ценил Есенина не очень высоко. Когда я не смог выполнить какую-то его просьбу, сославшись на занятость подготовкой школьного вечера памяти Сергея Есенина, с иронией заметил: «Ну как же школа может обойтись без есенинского вечера?!» – в том смысле, что я мог бы заняться делом более достойным.
Догадывались ли мы, что он писатель? Нет, могу сказать определенно. Вообще жизнь Солженицына за школьным порогом была нам неведома. Мы знали о нем меньше, чем об иных учителях, чьи радости и горести живо обсуждались учениками. Но почему-то мнение физика интересовало меня более всего, когда речь шла о литературном произведении, и именно с Исаичем я стремился подискутировать на темы, очень далекие от преподаваемых им учебных дисциплин.
Что можно сказать о его тогдашних увлечениях? Вспоминая о годах юности, он рассказывал, что было время, когда не представлял жизни без футбола. Он любил теннис и сетовал: «Рязань – некультурный город. Нет ни одного приличного корта». Помнится, Исаич принял участие в устройстве теннисного корта на спортивной площадке возле радиотехнического института. Уже став студентом этого учебного заведения, я как-то раз наблюдал за его игрой. С трибун неслось «Давай, Исаич!» Многие его ученики поступили именно в этот институт.
Еще его увлекали туристические походы, особенно велосипедные. Когда один из его учеников заметил, что, путешествуя на автомобиле, можно увидеть куда больше, Исаич ответил: «Ты сын двадцатого века, а я – больше девятнадцатого. Для меня важно пройти весь путь самому. Едешь на велосипеде, смотришь по сторонам – все твое. А на машине?! Что-то там пронеслось со скоростью 80 километров в час и забылось». Говорил он, что теплоходные прогулки не любит по единственной причине – целые дни гремит репродуктор. Проявлял Александр Исаевич интерес к драматическому искусству, иной раз высказывался о живописи.
Запомнилось мне его внимание к школьному вечеру, посвященному 100-летию А. П. Чехова. Он давал доброжелательные оценки нашим самодеятельным инсценировкам. Но что-то критиковал в действиях актеров, не все ему нравилось из репертуара. Тогда он признался, что в свое время сам участвовал в самодеятельности, любил играть персонажей коротких рассказов Чехова и всерьез подумывал о профессии актера24.
Активного участия в организации школьных вечеров он не принимал, появлялся на них с фотоаппаратом и лампой-вспышкой.
Казалось, что его главное пристрастие – фотодело. Исаич организовал из нескольких учеников нашего класса фотокружок. Как руководителя кружка Солженицына отличала аккуратность, дополнявшаяся строгой бережливостью. Пробы для фотопечати нужно было брать небольших размеров, реактивы разводить в строго необходимых количествах, а, скажем, вылить использованный проявитель в канализацию с тем, чтобы при следующем проявлении развести новый считалось серьезным проступком25.
Приучая нас к аккуратности, Исаич придумывал правила, которые для легкости запоминания облекал в рифмованные строки, они висели на стенах небольшой комнаты, в которой располагался фотокружок. Одно из них помню:
Будь аккуратен исключительно,
Раствором чистым дорожа.
Воронка желтая – для проявителя,
Воронка красная – для фиксажа.
Задания, получаемые в фотокружке, необходимо было выполнять в оговоренный срок. Солженицын раздражался, когда кто-то отговаривался от выполнения его задания, например, подготовкой к контрольной работе.
– Надо ежедневно заниматься, тогда и не нужно будет готовиться, наспех штудируя все подряд.
Особенно иронизировал над подготовкой к сочинению. «У него завтра сочинение по Толстому – нужно подготовиться. Он что – собирается за ночь “Войну и мир” перечитать или все 90 томов академического собрания сочинений?!»
Вспоминал, что когда он учился, то никогда специально к контрольным работам не готовился. Признаю, что никто из его учеников не дотягивал до идеала Солженицына.
С фотокружком связан и небольшой инцидент. Александр Исаевич решил подготовить нам, десятиклассникам, смену. Нескольким ученикам седьмого класса дал задание изучить теорию фотодела, а потом сдать зачет, по результатам которого предполагалось сформировать молодое пополнение кружка. Было ясно, что примут всех, но Исаичу хотелось обставить прием солидно.
Когда он направлялся на этот зачет, ему на пути попался я, и он попросил меня быть членом «приемной комиссии». Я не возражал. Едва первый отвечающий стал рассказывать о способе приготовления проявителя дрожащим от волнения голосом, да так, словно параграф из учебника, меня начал разбирать предательский смех. Я начал острить, шаржировать экзаменуемого, и тут Исаич, хлопнув книгой по столу, сказал: «Все! Хватит. Член комиссии может быть свободен. Спасибо ему за помощь».
Смех слетел мгновенно, и покидал я фотолабораторию в настроении прескверном: теперь-то Исаич обидится на меня смертельно. Но на другой день, встретив меня в коридоре, он как ни в чем не бывало, задал какие-то вопросы, а потом совсем не сердито попенял: «Что ты вчера скоморошничал. Ребята серьезно готовились. Зачем было устраивать балаган?» Я начал было извиняться, но Исаич прервал: «Ладно уж. Объяснились, и будет». Инцидент был исчерпан.
Он бывал строг, мог быть резок, но не помню, чтобы он был злопамятлив. Например, за целый ряд проступков исключил одного паренька (из «молодых») из кружка, а спустя некоторое время, когда Саша посерьезнел, вновь принял его, и тот, как я слышал позднее, стал чуть ли не главным его помощником.
Не имея особого интереса к фотографии, я любил общаться с учителем физики и поэтому с удовольствием занимался в кружке. Во время каникул после девятого класса нужно было месяц посвятить общественно-полезному труду. В один из последних дней учебного года Александр Исаевич предложил мне поработать месяц в фотолаборатории – под его руководством оформить стенды для школы. Я согласился с удовольствием, ни дня не прогулял. И существенная часть этих воспоминаний смогла появиться благодаря тем беседам, что вели мы с Исаичем в небольшой комнате-фотолаборатории в июне 1960 года.