Повести и рассказы

— Ты помнишь, Янек, ту листовку, маленькую? — спросил Зденек. — Ту, которую у нас в классе разнесло хлопушкой из-под потолка?

— Помню, — с дрожью в голосе ответил Ян.

— А помнишь, как на стенках писали про Краузе?

— Ну, конечно, помню.

— А ты знаешь, что случилось, когда мы начали учиться?

— Не знаю. Я же болел.

— Вот, слушай, — начал Зденек. — Ребята как-то пронюхали, что Краузе от нас уберут. Одни говорили, что его на фронт отправят, а другие — будто его вызывают в Германию, но всё это враки. Его ребята видели на площади Святого Вита совсем недавно в форме гестапо. Он в Праге, только у нас ему кисло пришлось, выперли из школы.

Зденек Кворжик размахивал руками и время от времени оглядывался по сторонам как бы для осторожности.

— Когда мы узнали, что у тебя отца арестовали, мы возненавидели Краузе. Наш класс не стал так хорошо к нему относиться, как прежде. И ты знаешь, этому помогли листовки и надписи на стенах школы. Все раскусили этого гестаповского гуся. Стали бояться говорить с ним, а он такой стал, что готов был с нами даже после урока сидеть сколько хочешь, только бы мы болтали. Мы, конечно, на уроках как полагается, отвечали ему, выполняли все задания, но только на вопросы о домашних и других делах отвечали: «Не знаем, пан Краузе», «Нам ничего не известно» и так далее. Ему не нравилось, а нам этого только и нужно было. Вот, поверишь, будто все сговорились, так здорово получилось.

— А что за бунт был? — спросил Ян.

— Бунт был такой, что директора школы попёрли, хотя он и фашист. Все говорят, что он фашист. А с паном Краузе вот что получилось. Кто-то написал такую листовку: «Я, пан Краузе, не учитель, а шпион из гестапо, опасайтесь меня!» Написали эту листовочку так, что прямо заглядение. Не написали, а разрисовали немецкой тушью «Пеликан» на хорошей бумаге и приклеили пану Краузе на спину его плаща. Словом, плакатик получился первый сорт! Вот как разрисовали!

— Ну? Прямо на спину? — восхитился Ян.

— Да, прямо на спину. А ты знаешь, он, ничего не подозревая, надел свой плащ, вышел из школы. Мы шли следом за ним. Много нас было, но никто не сказал ему об этом. Одни боялись, что он сразу отправит за это в тюрьму, другие считали, что так ему и нужно.

— Кто же это сделал? — спросил Ян с завистью, что не он так здорово придумал.

— А кто его знает, — ответил Зденек, разводя руками. — Только сделали это явно наши.

— Ну, и ну! Вот это молодцы!

— Ух, как хорошо! — подтвердил Зденек. — И понимаешь, умудрились приклеить. Вот так сработали, просто прима, первый сорт, — сказал мой папа, когда я ему об этом рассказал.

— Ну, а дальше как было? — нетерпеливо спросил Ян.

— Дальше? Сначала нас всех по-одному вызывали на допрос. Но мы-то откуда знаем, кто это сделал. Потом вызывали подозрительных. Допрашивали ласково. Мол, не знаешь ли ты, кто у вас в классе занимается нехорошими делами, пишет оскорбительные записки и так далее. Ну мы, конечно, тоже отвечаем вежливо, будто ничего не видели.

— Ты, Кворжик, знаешь, кто у нас неблагонадёжный ученик? — спрашивает директор.

— Как это, пан директор, неблагонадёжный? — спрашиваю я. — У нас все ребята очень славные, уроки делают хорошо. Нет ни у одного плохих отметок. И так далее. Святая Мария, я так отвечал, а сам думал: «Так бы я и сказал, если бы даже знал кто». А директор смотрит на меня своими глазищами, будто просверлить хочет, и опять спрашивает: «Да я, говорит, не об этом, Кворжик, может, ты знаешь, кто в вашем классе мастер на всякие выдумки, ну там подбросить какую-нибудь свёрнутую записочку учителю или товарищу, или ещё что-нибудь в этом роде». «Нет, — отвечаю, — пан директор, у нас, кажется, нет таких учеников. У нас отличные ребята, вежливые, смирные».

Зденек Кворжик лукаво подмигнул Яну, вот, мол, как я отвечал, и с ещё большим азартом продолжал:

— Так после этого в школе и прозвали пана Краузе «меченый гестаповец». Это тоже кто-то написал на стене мелом, а потом даже ему стали такие бумажки подбрасывать. Тут и началось в школе дельце. Почерки сличали, да у нас тоже не дураки. Я, например, тоже подбрасывал такую бумажку, только писал не сам, а сестрёнку просил… Она дома напишет, а я принесу в школу готовенькую… После этих событий пан Краузе «заболел» и больше не появлялся в школе.

Рассказ Зденека Кворжика удивлял и радовал Яна. Он чувствовал, что школа по-настоящему поднялась, взбудоражилась, потому что все ненавидят оккупантов.

В «бунтарской» школе кое-что переменилось. Учащихся старших классов перевели в другие школы, а некоторых исключили и даже, говорят, посадили в тюрьму.

Потом установили негласную слежку за всеми подозрительными, строго стали наказывать за малейшее нарушение школьных порядков. Однако это не спасло ни пана Краузе, ни директора. Пана Краузе отозвали на работу в гестапо, о чём, конечно, в школе никто не знал, а директора сняли с работы. Для ребят это было очень хорошо. Появились новые учителя, да и много новых учеников. Директор — чех, учитель немецкого языка — тоже чех. Это было большим и радостным событием в школе.

Ян Шпачек всё это рассказал дяде Вацлаву с большим радостным воодушевлением. Перемены в школе окрылили Яна, ему хотелось учиться, он не стал бояться и думал только о том, как бы скорее догнать товарищей.

Вечерами к Яну приходили Зденек и Франтишек. Зденек был живой, энергичный, очень пытливый паренёк, под стать своему другу Шпачеку. Это их сближало. Франтишек, напротив, тихий, худенький, рыжий и флегматичный мальчик. Он больше молчал, но учился хорошо, ни с кем, кроме Яна и Зденека, не дружил, и возвращение Яна Шпачека было для него личной радостью: вернулся хороший школьный товарищ. Втроём они делали уроки, помогали Яну, вместе развлекались, спорили, ходили в кино, занимались спортом. Одним словом, для Яна внешне началась прежняя жизнь. Только, когда он оставался один, мысли об отце не покидали его. Он ждал отца, надеялся на встречу, мечтал об этом.

Дядя Вацлав получил небольшую записку от неизвестного Макса. Он ничего о Максе не знал, но записка была тёплая и грустная. Макс извещал о том, что доктор Шпачек умер от пыток в Бухенвальде. Дядя Вацлав верил и не верил этой записке незнакомого человека. Но как узнать правду, кому написать? Он знал, что более подробно о докторе Шпачеке узнать невозможно. Часто он думал, что доктор Шпачек, возможно, жив, вернётся когда-нибудь на родину и решил пока ничего не говорить Яну.

Теперь дядя Вацлав много думал о мальчике, больше полюбил его, помогал, как родному сыну. У него не было детей, он жил одиноко, нанимал скромную комнату, но с тех пор, как Ян Шпачек переехал к нему, дяде Вацлаву пришлось арендовать новую квартиру в две комнаты. Они бы давно перебрались в особнячок доктора Шпачека, но дядя Вацлав не решался это сделать в целях осторожности.

Часто дядя Вацлав наблюдал за Яном со стороны и видел, что он повзрослел, за очень короткий срок вытянулся, стал серьёзнее, молчаливее, не улыбался попусту, как это было прежде. Лицо у Яна стало прозрачно бледным, задумчивым, глаза немного усталыми и печальными. Весь он переменился — и походка, и манера разговаривать стали другими. Всё это вызвало молчаливую грусть у дяди Вацлава, и он часто думал про себя, что детство отнято у Яна фашистами, ненавистными оккупантами.

Каждый раз, когда Ян приходил из школы, дядя Вацлав, если только был дома, начинал расспрашивать о делах, об учёбе. Они нередко долго просиживали за стаканом чёрного кофе, рассуждая, как равные. Дядя Вацлав иногда просил Яна выполнить какое-нибудь несложное дело по подпольной работе, и тогда глаза Яна зажигались особенным блеском. Он всегда охотно выполнял любое задание, и это радовало дядю Вацлава. Он видел, что растёт настоящая смена доктору Шпачеку, погибшему за счастье своей родины.

Радовало дядю Вацлава и другое — вести с Востока. Дела немцев на Восточном фронте складывались скверно. Доблестные русские войска, а с ними и чехословацкая бригада, наступали на врага, очищали русскую землю от фашистских орд, и это по-настоящему воодушевляло всех честных патриотов Чехословакии. Вести с Востока пробивались сквозь все преграды, как бы гестапо и военная цензура ни следили и ни оберегали чехословацкий народ от проникновения правды с фронтов военных действий.