Страница 3 из 6
Мы тоже приехали сражаться, но нам еще надо было к своим. Так в Париже было велено. И Журавлев – он всегда у нас за старшего – сказал: «Ждите здесь». И ушел в город.
Авенида Диагональ (1931–1938 гг.).*14
Балковенко и наш новый приятель Жоро из Тулузы решили немного поспать, а я жадно вбирал впечатления первого дня.
Было на что посмотреть. Народу в казарме – уйма. Кто не доспал, тот дремлет тут же во дворе – в тени. Другие слоняются без дела. Собираются кучками – шумят, спорят, хохочут. Корпуса казармы гудят. Окна – настежь. Ворота – тоже. Входят и выходят – группами, в одиночку. Часто с родственниками, чаще с девчатами в обнимку.
Двор казармы анархистов (август – сентябрь 1936 г.).*15
Та же казарма снаружи в 2011 г.*16
А пестрота нарядов! Первые моно (комбинезоны). Синие, зеленые. Все остальные в штатском – по-домашнему. Как здесь, в кафе, только немного скромнее. И обязательно легкие черно-красные шелковые нашейные платки – знак принадлежности к анархистам. Поверх рубах, пиджаков, платьев.
Никто ничего не делал, это тоже бросалось в глаза. Непорядок! Разве это казарма? Подмести бы просторный, вымощенный булыжником внутренний двор, он отнюдь не блистал чистотой. А облицованные кафелем столовые первого этажа? Там просто грязно. Вонь, мухи. Вот разорался бы наш даугавпилский сверхсрочник унтер Рудзитис… Люди слонялись без дела, а большинство наверняка не знали, как обращаться с винтовкой.
Нужны учеба, организация, дисциплина. На Юге дела, пока мы здесь торчим, отнюдь не стали лучше. Надо удвоить, утроить силы этих рвущихся в бой ребят военным обучением, организацией. Но об этом пока что можно мечтать, и то не вслух. Враждебно встречают барселонские батьки-анархисты советы «милитаризовать» их вольные ватаги. Прочли на днях в их газете: «Не для того мы столько лет боролись с капиталом и его первым приспешником – милитаризмом, чтобы снова надеть узду»…
А что получается?
«Влетают во двор, – рассказывали нам, – барселонской казармы пустые грузовики. Спешно грузится на них, вооруженная чем попало, братва. Водружается на головной машине огромное черно-красное, бьющееся по ветру, знамя. И долго-долго мчат колонну лихие шофера до тех пор, пока впереди не начинают рваться снаряды или посвистывать пули. Соскакивают тогда с горячих, дышащих жаром, стальных коней братишки. Гурьбой, стреляя для острастки и для храбрости, карабкаются вверх, чтобы выбить врага из-за приземистой каменной ограды или снять с колокольни церквушки засевшего пулеметчика. И выбивают, сходу, в лоб, порой ценой огромных потерь, но чаще откатываются назад, к машинам, кляня все на свете, уносясь за подмогой».
В тот же день встретил немцев. Вот не ожидал!
Иду туда, где толпа погуще, и вижу – строится часть. Да, уже настоящая воинская часть. Повзводно, в три ряда. Протискиваюсь между не очень-то восторженных зрителей… Темно-зеленые каски на вещевых мешках… Скатки испанских шинелей-палаток, плащей-капюшонов через плечо. Народ все рослый, солидный, степенный, каждый привычно занимает свое место. И вдруг команда – на немецком. Вот это да!
– Откуда, геноссен[19]?
– Центурия «Тельман», – высокий стройный блондин дружелюбно, широко улыбается.
Новая команда. Ряды застывают. Потом все разом поворачиваются кругом, слышатся вздохи удивления – как это так можно?
«Шагом марш!»
Новый приступ удивления, но уже с восхищением – оле, здорово!
– Да куда же вы направляетесь? – я уже выбежал вслед за ворота.
– В казарму… Карлос Маркс, – блондин старательно печатает шаг.
…Журавлев в тот день вернулся поздно. Усталый, довольный и с кучей новостей.
Михаил Кольцов (II Международный конгресс писателей-антифашистов, 1937 г.).*17
О казарме Карлос Маркс он уже знал. Она была нашей – в ведении ПСУК. Площадь Каталонии, а на ней отель Колон, где разместился ЦК, он нашел не без труда, проплутав пару часов. Всего, в общем, добился. В военном отделе уже знали о нас. Узнал он о Глиноедском, нашем скромном степенном регенте хора и отличном поваре дешевой возвращенческой столовой. Он уже воюет[20]: «Хочу доказать свою преданность родине делом», – заявил он тогда, перед отъездом, Васе Ковалеву. Воюет на соседнем Арагонском фронте, советником артиллерии. Он член Военного совета Арагонского фронта. Вот молодец! Бориса оставляют пока в Барселоне – предложили создать батарею, а нас зачислили пока в охрану ЦК. Ничего не поделаешь. Вот так и расходятся пути-дороги парижан-возвращенцев.
Участница парада колонны Агилучос в Барселоне перед отправкой на Арагонский фронт (28 августа 1936 г.).*18
…Нам скоро опять в отель Колон. Вторую неделю, ожидая смены, настоящего дела, фронта, сражений, несем мы эту беспокойную службу. Ни днем, ни ночью покоя! Поздно вечером, когда, наконец, стихает гул в отделах и подотделах и задерганные за день работники аппарата расходятся кто куда (большинство спит там же, в отделе), мы с Балковенко станем на вахту, у парапета. Остаток парапета из побелевших на солнце мешков с песком перешел к нам по наследству от мятежников, которые засели в отеле во время июльских событий. И многие ребята, с которыми мы сейчас охраняем ЦК, участвовали в штурме этого опасного осиного гнезда.
Ночью, в общем, не так уже плохо стоять на часах. Вот только спать зверски хочется. Порой не дождешься смены – идешь в караульное помещение, разместившееся в бывшей швейцарской, и расталкиваешь кого надо.
Площадь почти безлюдна к утру. Она чем-то напоминает плас де л’Этуаль[21]. К ней тоже сходятся широкие бульвары, улицы. Только без памятника Неизвестному солдату под Триумфальной аркой – арк де триомф. Что-то сейчас поделывает Жаклин? Площадь уснула. А за ней спит город – еще без кошмаров ночных бомбардировок – с воздуха и с моря, еще не разрушенный, еще не голодный… И я жестом приглашаю редких прохожих держаться от отеля на некотором расстоянии.
Но вот вдали показывается легковая – коче.
На всякий случай скрываемся за парапетом. У нас уже есть опыт. Чуть ли не в первую ночь из такой вот бешено мчащейся машины по отелю дали автоматную очередь.
Днем еще беспокойнее. Днем мы стоим у входной двери в самом здании. Нет, пропусков мы не требуем. Никаких пропусков! Партийный билет или профсоюзную карточку! Все. Достаточно. Проходите.
И еще мы должны принимать на хранение оружие у входящих.
Вот здесь-то и начинается.
Ворвется, порой, обвеянный фронтовым ветром, весь обвешанный оружием, только что прибывший оттуда хефе (командир). Ты тянешься к его автомату.
– Нунка (никогда), – почти кричит торопящийся хефе.
– Ты, что ли, его мне давал? – Еще хорошо, если на счет тыловых крыс – энчуфадос – не начнет прохаживаться.
Кто-нибудь из нас молча следует за строптивым в отдел, куда тот направляется. Не драться же. Там снова спорим. И не всегда спор в нашу пользу. Потому что оружие – это украшение, гордость воина, и достается оно, если не всегда в бою, то с боем. И расстаются с ним, поэтому неохотно.
19
Товарищи.
20
Глиноедский попал впервые на Арагонский фронт 13 августа 1936 г. вместе с Михаилом Кольцовым, корреспондентом газеты «Правда». Там они познакомились с дель Баррио и Труебой, руководителями одной из колонн. Вечером следующего дня они вернулись в Барселону. А еще на следующий день Глиноедский принял предложение Труебы стать военным советником и начальником артиллерии в его колонне и вскоре отбыл на Арагонский фронт.
21
Плас де л’Этуаль – площадь Звезды. В 1970 г. переименована в площадь Шарля де Голля. Находится в западной части 8-го округа Парижа. От нее расходятся лучами 12 проспектов. Ее центром является Триумфальная арка, под которой расположена могила Неизвестного солдата.