Апокриф

Вы спросите: Владимир, при чем здесь туризм, ведь юбилейные годы были раз в пятьдесят лет?

Да, устало отвечу я вам, о просвещенные други мои. Да, вы правы. Но подумайте сами, мог ли простой христианин обладать такой свободной суммой денег, чтобы из своего европейского Мухосранска регулярно наведываться в Рим? Чтобы в темные времена Средневековья добраться до Ватикана, пожить там и не умереть с голоду на месячную зарплату? Жалкие крохи, оставляемые трудящимся классовыми кровопийцами, не позволяли им отправляться в бон вояж ни раз в год, ни раз в декаду. Но высокая мечта об искуплении и иной, лучшей жизни передавалась из поколения в поколение. Откладывали годами, чтобы хоть одному пробиться в рай и отмолить всех.

Конечно, роль благосостояния народных масс велика, время ни на миг не остановишь. И вот, идя навстречу разжиревшим верующим, выделяется раз в год юбилейная неделя, попадающая на время туристического затишья.

Именно в Ватикане и тратились замшелые дензнаки на всякую туристическую чушь, с годами превратившуюся в сувениры. Гениально. И уже не важны страдания Христа и его мученическая смерть. Главное – количество щепочек в кресте, чтобы всем досталось.

Эй, мужчина, вы куда прете, крест не резиновый, всем не хватит! В очередь!

Странно, что Церковь не изменила Евангелие, приписав Христу еще парочку крестов. Орудия убийства многочисленных святых не столь успешно выполняют эту функцию. Зато берут количеством. Вот и ответ на вечный вопрос монотеиста, почему христиане молятся такому количеству персонажей. Деньги очень нужны. А крест не резиновый, как верно заметила старушка справа.

С такой наследственностью, как у этой Церкви, Биллу нечего опасаться. Захочет, так в Нагорной проповеди появится строчечка об Окнах насущных. Даст денег – и объявят на весь мир Даниила Христом, тем более что финансовые последствия такого шага очевидны. Только представить себе: «Ливайс» – «Божественные джинсы», кроссовки – «В ногу с Богом», белье – «Спаситель», зубная паста – «Райская свежесть».

Бр-р-р… Ничего себе мысли перед посещением наместника Бога на земле.

Но настроение стало бодрым. Появилась здоровая ирония, и искорки забегали по жилам. Так у меня бывает в предвкушении прямого эфира, когда одновременно чувствуешь и волнение, и радость. И мир фокусируется, правда, кажется гораздо ярче повседневного. А время разбивается на мириады прихотливо соединенных хрусталиков, каждый из которых подвластен и понятен мне.

Ну, я готов. Где там Симон? Папу мне, Папу!

Глава 19

В соборе Святого Петра света явно не хватало. Подавляющий волю объем главного католического храма скрадывался пульсацией теней, оставляя полную уверенность в присутствии в непосредственной близости кого-то незримого и могущественного.

Мы вошли обычным туристическим путем, и я почувствовал укол разочарования. Ждал чуда. Разверзнутся врата отпущения грехов, и чрез них агнцами войдем к наместнику Его.

Как только мы вступили в храм, послышался звук, будто где-то очень далеко пробил колокол. Звон разлился в пространстве, медленно исчезая в небытии.

Пройдя несколько шагов и ощутив значимость места встречи, услышали негромкое приветствие:

– С прибытием. Храни вас Господь!

Откуда-то из боковых карманов возникла фигура крепко сбитого невысокого человека в черной рясе. Седую голову украшал малиновый пилеолус. Физиономия совсем детская. Розовые щеки и неприлично яркие чувственные губы. Огромные глаза смотрели на нас пристально, никакой доброжелательности. Тяжелые, удивительного стального цвета, они выглядели имплантированными и превращали лицо в карнавальную маску зайчика, доставшуюся начальнику налоговой полиции.

– И тебя, Симон, – ответил Билл. – Спасибо, что быстро откликнулся на мою просьбу. «Практически задаром, всего два с половиной миллиона на благие нужды по указанному тобой адресу», – эту фразу Билл не произнес, он ее подумал, зная, что я услышу и оценю степень преданности Данииловому делу. Я не наивен и, памятуя о повадках хозяина «Майкрософта», ничего другого не ждал. Каждый пытается расширить игольное ушко доступными ему методами. Интересно, когда Билл устанет играть в святошу и прямо обозначит сумму, выделенную за главы в новом Священном Писании?..

– Его Святейшество плохо себя чувствует, но решил с вами встретиться. Он попросил проводить вас, хотя сегодня безмерно удивил меня, пожелав беседовать прямо здесь, в храме. Так что идти недалеко.

Симон развернулся и направился к центральной части, где под золотым куполом мерцали огоньки свечей.

Многотонный гигантский балдахин, отлитый из чистого золота, словно парил над местом аудиенции и легко касался опорных столбов, которые сливались с полумраком собора. Это сооружение олицетворяло небесные силы и райские ветры, причудливо отражало поединок света и тьмы. Напряженные фигуры переплетались клубком вековых страстей. И дрожание свечей раскрашивало эмоциями их искаженные борьбой лица.

Папа в нарушение протокола сидел в простом, грубо сколоченном кресле. По кругу стояли светильники, очерчивая зону аудиенции. Напротив кресла – низенькая скамейка без спинки, на которую нам и было указано. Но мы не сели, а остановились возле, ожидая знака к дальнейшему действию.

Симон не пошел в зону света, а слился с темнотой, вместившей и папскую охрану, невидимую нам, но, безусловно, выполняющую свой долг.

Понтифик сидел молча, голова склонилась на плечо. Глаза закрыты. Хотя лицо казалось спокойным, чувствовалось, что телесная боль терзает его. Белые одежды словно выточены из мрамора, столь незаметно дыхание.

Пастырь мне понравился. Его угасающая плоть была не в силах справиться с могучим духом.

Наступило молчание, опять послышался звон. Впрочем, я решил, что слышу его один, и склонен был отнести это к слуховым галлюцинациям – следствию трансатлантического перелета.

Папа открыл глаза. Легкая улыбка чуть тронула его губы. Он смотрел в нашу сторону, но будто не замечал нашего присутствия. Взгляд спокоен и полон решимости.

– Вы слышите звон? – спросил понтифик. Он говорил по-английски с сильным польским акцентом. Не дожидаясь ответа, продолжил: – Грозное предзнаменование. Никогда не слышал, чтобы пели ангельские врата, хотя в летописях есть описание сего. Страшные времена грядут. Друзья мои, я решил принять вас сегодня здесь, ибо не выхожу отсюда с момента, как мне доложили о его появлении. Вы его слышите?

– Да, Ваше Святейшество.

– Простите, что по-стариковски думаю о своем. С господином Гейтсом мы уже встречались, и наше расположение к нему неизменно. А с вами вижусь впервые. Брат Симон упомянул, что вы из России. Сожалею, что так и не посетил вашу многострадальную родину. Хотя причина тому – и печальное упорство нашего возлюбленного брата – Патриарха всея Руси. Вы же знаете, я немного говорю по-русски, но не буду утруждать вас своим произношением. Итак, я весь внимание.

Я вдруг понял, что не знаю, как сказать Папе о явлении Даниила. Перед лицом самого могущественного духовного авторитета планеты мой рассказ выглядел по крайней мере нелепо. Но отступать было бы предательством. Наверное, надо попросить Его Святейшество не прерывать меня в течение десяти минут… Хотя глупо и невежливо обращаться с такого рода заявлениями – написал бы все на бумаге и передал в канцелярию, а там, глядишь, через пару лет вызвали бы на суд святой инквизиции. Правда, теперь он называется по-другому.

Отвлекаюсь.

Сосредоточиться.

У основания пальца, коронованного перстнем Даниила, запульсировала кровь. Я посмотрел на камень. От него исходило сияние, набирающее силу и стремящееся к камню в перстне Билла. От второго перстня тоже исходило сияние. Через мгновение светящиеся сферы встретились и проступила надпись багровым золотом, отделявшая Папу от нас.

– «Приидет царствие Мое», – прочитал я. – Он уже с нами и прислал нас с Благой Вестью.