Апокриф

Обед был прекрасен. Атмосфера ресторана располагала к наслаждению пищей. Никто не пытался пронзить глазами двух иностранных джентльменов, судя по одежде, американцев. Никого не мучили вопросы, что здесь делает самый успешный человек мира и почему вокруг не толпятся телевизионщики с камерами. Почему улица Авроры не забита могучими фургонами передвижных телевизионных студий и почему хозяин ресторана не спешит сфотографироваться со знаменитостью и просить у него оставить на скатерти автограф, чтобы потом вышить его золотом? Ведь так делают венские коллеги в «Захер-Кафе», на задворках Оперы…

Я подумал, что, может быть, это одна из последних возможностей спокойно посидеть в ресторане, отдав бразды правления чудному итальянцу. И, наслаждаясь деревенской пищей, не думать о духовном подвиге, на который мы были призваны.

Рим видел кровь многих христианских мучеников – не хотелось бы множить их число. Впрочем, в ресторане ничто не предвещало расправ с помощью креста, львов, тигров, огня и воды. Мы могли пострадать разве что от чревоугодия. Но в таком случае у нас нет шанса быть канонизированными.

Билл чувствовал мое настроение. Даниил призвал его чуть позже, чем меня, и он не успел осознать весь груз ответственности. Хотя, может, я не прав. У него ведь жизнь была не сахар. С одной стороны, все есть… А с другой – ощущать постоянное внимание, и не очень-то доброжелательное, тяжело. К этому невозможно привыкнуть. И как не разочароваться в человеческой природе, когда каждый программист по сто раз на дню клянет Билла Ивановича и его родных и близких на чем свет стоит за мыслимые и немыслимые недоработки «Майкрософта». А больше всего – за невозможность работать на самого Билла, что гарантированно обеспечивает безбедное существование на поколения вперед.

– Я часто задавал себе вопрос, за что они меня так ненавидят, – подхватил Билл. Теперь уже нет особой разницы, говорим мы вслух или думаем. Мы стали взаимно прозрачны. – Иногда начинал верить, что я действительно исчадие зла и что мною движет отнюдь не свет. Теперь все успокоилось. Я знал, что избран, и ныне знаю – кем. И я счастлив, хотя от страха подвести Его замирает сердце. Но ведь если Он выбрал нас, это значит, что мы достойны этого и что мы лучшие из возможного.

– Напоминает фразу из Библии о Ное, который считался праведником во время его. Сиречь в другие времена Ноя бы поганой метлой гнали, а среди опустившихся людишек – он герой… Времена не ждут и призывают лучшее из имеющегося. Так что, брат Билл, утешимся этой мыслью. Вспомни о судьбе наших предшественников. Тоже ведь не все было гладко и у Петра… А про Иуду и вовсе молчу. Судьба наша зависит от нас только очень условно… Отдадимся потоку, и будь что будет. Хотя признаюсь – не возгордиться трудно. Из миллиардов перстни дадены пока нам двоим.

Трапеза приближалась к завершению. Уже профитроли порадовали вкусовые рецепторы, прекрасный кофе вернул нас к реальности, и счет в руках официанта напомнил о необходимости продолжить путешествие.

Темнело. До аудиенции времени оставалось лишь на душ в гостинице. Ровно в восемь вечера в соборе Святого Петра нас ждал провожатый.

Мы погрузились в машину и через несколько минут влились в оживленный транспортный поток римского вечера.

Глава 18

Гостиницу сложно было упрекнуть в отсутствии внимания к деталям. Недавняя вилла еще не растеряла средневекового обаяния, а прекрасный парк, со вкусом украшенный скульптурами, служил буфером, отделяющим от повседневности.

Дворецкий распахнул тяжелые двери. Мы оказались в зале, сверкающем хрусталем люстр и дробящими свет зеркалами.

Улыбчивые служащие проводили нас в заказанные апартаменты.

Номера поражали великолепием, и одному в них было находиться неуютно. Ценные породы дерева перемежались мрамором, стены задрапированы шелком, альков опочивальни навевал скабрезные мысли, ибо мог принять не менее дюжины шалящих фей.

Мы договорились с Биллом встретиться в фойе через десять минут, так что времени понежиться в красоте не оставалось.

Пройдя анфиладу комнат, я обнаружил вход в мир Мойдодыра. Стиснув зубы, рывком бросил свое тело в ванную комнату.

Я чувствовал, что именно так все и будет. От увиденного на меня напал истерический смех. Я не мог остановиться и хохотал в голос. Открывшиеся передо мной дорожки личного олимпийского бассейна, вскипающая пена джакузи и сопутствующее великолепие не вязались с просьбой Билла, обращенной к его сотрудникам, найти что-нибудь поскромнее. Конспираторы…

Приведя себя в порядок и обнаружив в гардеробной мой уже развешанный и разложенный багаж, я ненадолго задумался, в каком виде появиться перед Его Святейшеством. Идей не было. Точно не в смокинге, ведь идем в частные покои.

Остановился на строгом черном костюме, темно-синей рубашке, черных классических ботинках. Помучившись с галстуком, добился более-менее приемлемого узла. Но, посмотрев в зеркало, отказался от этого варианта и решил предстать перед главой Римско-католической церкви в неформальном виде, с расстегнутым воротом рубахи.

Спустившись по широченной парадной лестнице, пригодной и для конных маневров, встретился с Биллом. Он, к счастью, прохаживался неподалеку, а то пришлось бы нам искать друг друга на футбольном поле весь вечер.

Билл был одет мне под стать, но с более ярко выраженной американской тенденцией – рубашечка поло под пиджачок. В общем, тоже не смокинг.

– Приятно отметить, что у тебя работают ребята с тонким вкусом и чувством юмора.

– По крайней мере мы можем быть уверены, что никто из гостиницы не сообщит о моем пребывании в Риме и прохожие не смогут случайно заметить нас входящими или выходящими отсюда. Конечно, нескромно, но безопасно.

– А почему тебя так беспокоит вопрос конспирации, вроде ты не работаешь ни на одну из мировых разведок… И что особенного в том, что Билл Гейтс решил встретиться с Папой Римским, тем более не впервые.

– Я не могу объяснить… Мне тревожно… Тягостное предчувствие… Понимаю, что должен поступить именно так, но мотивация остается за пределами рационального. И это меня беспокоит. Видишь ли, в течение многих лет кукол водил я, а сегодня чувствую, что сам попал на ниточку.

– Это чувство мне знакомо. Хотя… Я стал к нему привыкать. Ну что же, вперед, мой друг, нас ждут великие дела!

– Да, пора. Только что мы скажем Папе?

– Доверься моей интуиции. Я наверняка что-нибудь скажу. Кого-то обязывает положение, а меня профессия – журналист.

Машина, дорога, город, барышни в соседних экипажах… Да, мужское начало подавить сложно… Однако фривольные мысли не успели материализоваться в неуместные замечания.

Мы остановилась на площади перед собором Святого Петра.

Еще не стемнело, но границу священного государства рассмотреть не удалось. Впрочем, пограничников там и не было, никто не требовал документов, удостоверяющих личность, и не спешил торгануть въездными марками.

Какое упущение для папского бюджета, да и нарушение традиций, если угодно. Ведь не так давно, буквально несколько веков назад не было такого человеческого деяния, которое не послужило бы источником дохода.

Грешить и каяться – мило. Но недостаточно. Лучше расплачиваться. В те времена не знали игр с безналом, так что платили звонкой монетой или вступали в бартерные отношения – вы нам мясца, а мы вам отпущение грехов. Грабанул – поделился, спи спокойно – отмолят.

Нет грешников, есть недостаточно состоятельные люди. Святость как мера богатства. Вот уж где Билл стал бы святым на раз! Да что там святым – апостолом.

И о туризме заботились. Учредили для тех, кто победнее, юбилейные годы. Пройди через врата – и моментально очистишься. Гениальное изобретение. И как обставлено! Мейерхольд с Куснировичем от зависти побледнели бы. Сам Святейший, аки простой каменщик, молотком наносит удар по кладке, заложенной в дверной проем, и открывает греховным агнцам своим доступ в рай – сиречь в храм Петра. А как год заканчивается, он же – мастерок в руки, раствор погуще намешает и давай кладку возводить. Прямо вольный каменщик – не в месте масонского гонения будь сказано, а то энцикликой замордуют.