Страница 30 из 97
В зонах компактного расселения поляков (Царство Польское и западные губернии) национально–политический кризис 60‑х тт. породил упорный бойкот всего русского. «В царствование Александра I, — пишет польский мемуарист, — отдавали руку русским польские аристократки, при Николае I — уже одни обедневшие шлях–тянки, порой убогие учительницы, видевшие в этом замужестве единственный способ обеспечить себе собственный угол и семейное тепло; после последнего перелома, за исключением немногочисленных «последних жертв», питавших заблуждение, что, выйдя за представителя русской власти, они смогут смягчить наносимые народу удары, браки заключали исключительно политически безответственные женщины»71. «Известно, — сообщает другой хорошо информированный современник, — что после польского восстания 1831 года в Литве много овдовевших полек повыходили замуж за молодых русских офицеров. Такого явления после восстания 1863 года в Вильне не было; напротив, оставались без замужества много польских барышень молодых и красивых». Аналогичную перемену зафиксировал на материале Юго — Западного края польский исследователь Т. Эпштейн 72. «Подрастающим барышням говорилось: «Помни, что существуют три категории мужчин, которые для тебя не должны быть мужчинами: женатый человек, ксендз… и, естественно, москаль»», — так образно описывает сложившуюся обстановку С. Кеневич 73.
В Западном крае и в еще большей степени — в Царстве Польском русское присутствие было персонифицировано прежде всего служилым военно–чиновничьим элементом. В демографическом плане это обстоятельство обеспечивало среди русских значительное численное преобладание мужчин над женщинами. Понятно, почему в 30–50‑е гг. свыше половины зарегистрированных в варшавских православных приходах браков относились к категории «разноверных». Хотя в дальнейшем диспропорция несколько сгладилась, даже в 1902–1911 гг. в Варшаве было заключено 1936 браков православных мужчин с католичками и всего лишь 109 браков католиков с женщинами православного исповедания 74. Частная жизнь военных и гражданских служащих, а также членов их семей в наибольшей степени зависела от воли правительства, с недоверием относившегося к породнению своих представителей с поляками.
Вместе с тем три последние царствования были отмечены невиданным ранее проникновением поляков в русскую и русских в польскую среду. Рост численности поляков за пределами территории их исторического расселения имел двоякие последствия. С одной стороны, увеличилась возможность заключения браков внутри своей, польской, общины, с другой — неизбежно множились смешанные браки. Последняя тенденция усиливалась также возросшей в пореформенную эпоху мобильностью простолюдинов. Выходцы из нижних этажей польского общества, попадавшие в Россию как добровольно, так и не по своей воле, были гораздо более подвержены ассимиляции (в частности через смешанные браки), нежели их, благородные сородичи. Наконец, с середины века начало вступать в брачный возраст поколение, чья конфессиональная Принадлежность определялась на основании законодательства 30‑х гг.
С порождаемыми «разноверными» браками проблемами была хорошо знакома и русская провинция. Весомое тому подтверждение — воспоминания Л. М. Савелова о жизни в далекой от польских земель Воронежской губернии рубежа столетий, сочинение, в котором мемуарное начало удачно сочетается с профессиональными разысканиями по генеалогии. Один из Героев Савелова «женился, вопреки, конечно, воле родителей, бывших заядлыми поляками, хотя его мать была не полькой, а немкой». В другом «чувствовалось что–то фальшивое, полученное, видимо, от матери–польки». В третьем случае рассказывается о польском семействе врача, жена которого «много напортила мужу и детям своей нетерпимостью к русским», воспрепятствовав счастливому браку дочери, а мужа и сыновей послав на службу и учебу в Царство, где они так и не смогли прижиться (один из сыновей впоследствии женился на дочери русского купца)75.
Особым укладом отличалась жизнь в местах ссылки польских повстанцев и конспираторов. Оторванность от национально–культурной среды вызывала как тягу к обособлению во имя сохранения собственного «я», так и потребность в приспособлении к новой реальности, в контактах с местным населением. Столь противоречивая ситуация, являясь источником присущего ссыльным душевного разлада, служила питательной почвой для диаметрально противоположных взглядов на браки с православными. «Одной из тяжких провинностей, оскорбляющих достоинство нашего положения, почти за политическое преступление, — писал в своих воспоминаниях В. Станишевский, приговоренный в 1849 г. к службе рядовым в отдельном Оренбургском корпусе, — почитали мы соединение узами брака с москевками. На самом деле такой подход не был излишне суровым. Женатый на москевке, втянутый в соответствующие имущественные и семейные отношения, привязывал себя к месту изгнания, забывал о возвращении на родную землю, практически отрекался и от своей прежней семьи, и от родного языка. До свадьбы не–веста–москевка обычно играла в польскую дудку; училась щебетать по–польски, ходила в наш костел, мечтала о Варшаве и т. п. После свадьбы все шло иначе. В доме такого отступника ты уже не услышишь польской речи; муж должен был сопровождать жену в церковь, а в свой костел ходил украдкой. А дети? Сыновья польской крови обращались в москалей, ненавидящих племя отца своего». За десятилетие, проведенное мемуаристом на чужбине, по его свидетельству, из нескольких сотен «соизгнанников» лишь единицы женились на русских. «Такого рода воздержанность, — заключал Ста–нишевский, — можно почитать за высшую добродетель»76. Перед сложным выбором оказывались семейные ссыльные после амнистии. «Возвращаться, навлекая на себя, жену, а позднее детей остракизм… со стороны польского окружения, или остаться, решившись на медленную ассимиляцию», — так формулирует эту дилемму современный исследователь З. Опацкий 77. Вопрос о «разноверных» союзах сохранил свою остроту и после 1863 г., причем, как и прежде, преобладающим было отрицательное отношение к бракам с сибирячками 78.
Итак, определенно не права С. Ковальская — Гликман, полагая, что в местах ссылки смешанные браки «не вызывали никакого противодействия»79. В то же время было бы ошибочным целиком полагаться на только что приведенное свидетельство Станишевского. Даже в сибирских условиях соединение поляков семейными узами с православными не вело однозначно к денационализации осужденных. Свое отношение к «отступникам» сообщество ссыльных определяло прежде всего по языку общения в их семьях, где нередко в обиходе был не русский, а польский 80. Давая правильную, на наш взгляд, оценку национальному изоляционизму, иркутский исследователь Б. С.Шостакович излишне прямолинейно связывает его со «сторонниками консервативных националистических взглядов»81. Не следует также забывать, что ссыльным зачастую были доступны только партии с женщинами более низкого общественного положения, а шляхтичам, даже после лишения их прав состояния, мезальянс мог казаться неприемлемым по соображениям сословного характера. С демократизацией социального состава и идейных позиций участников польского национального движения это предубеждение играло все меньшую роль.
«Разноверные» союзы в кругу самих ссыльных порождали порой весьма оригинальные подходы к национальному воспитанию детей. Находясь в 80‑е гт. в Сибири, с одним из них имел случай познакомиться В. Г.Короленко. «Шиманские, — такую фамилию носило семейство, о котором поведал писатель, — развивали перед нами особенную систему воспитания, которую они намерены применять к своему ребенку. Она русская, он поляк. Обе национальности имеют одинаковые права на его душу… У него будет пока два отечества… Поэтому они будут жить… то в России, то в Польше. Таким образом мальчик будет подвергаться то польским, то русским влияниям. Затем, когда он вырастет, он сам выберет себе родину»82.
В том, что архаичное законодательство о смешанных браках отличалось необычайной долговечностью, велико участие русской православной церкви. Даже в 1916 г. изданный Харьковской епархией «Православный антикатолический катихизис» отрицал — совсем в допетровском духе, со ссылкой на VI Вселенский собор, — возможность брачных союзов православных с католиками, в том случае если «еретики» не согласятся на смену вероисповедания 83. Свое исключительное право на детей от смешанных браков православная церковь рассматривала в качестве компенсации за отступление от канонических предписаний 84.