Страница 28 из 97
Более того, предпринимались шаги по расширению сферы его применения. В начале 70‑х гг., когда в Царстве Польском, по инициативе православного духовенства, был поднят вопрос о дополнении закона 1836 г. регламентацией браков католиков с униатами, выбор делался между правовыми моделями католически–протестантских и православно–католических союзов. «Определенно неясно, — гласит документ того времени, — в каком отношении в деле смешанных браков должно находиться греко–униатское исповедание к римско–католическому и следует ли разуметь… под другими христианскими исповеданиями и униатов или исключать их отсюда». Ввиду общей предрешенности судьбы униатства окончательный вердикт законодателя был очевиден. Еще в начале 60‑х гг. Александр II распорядился считать, что «гре–ко–униаты только признают верховную власть папы, а все прочие догматы и обряды остались те же, что в православной церкви». Смешанные браки прямо назывались главной причиной «совращения» униатов в католичество: «русская народность и греко–униатское исповедание… много от смешанных браков потеряли»40.
Установлением «законного» вероисповедания в восточных губерниях Царства Польского занимались специальные комиссии, в составе которых преобладал русско–православный элемент. «Если любой из супругов был униатского обряда, — свидетельствует современник, — детей считают православными, вопреки очевидной правовой норме, так как закон 1836 года о смешанных браках… никогда не применялся по отношению к бракам между латинянами и униатами». Православными также объявлялись все некогда крещенные униатскими священниками лица, даже в том случае, если оба их родителя принадлежали к римско–католической конфессии. «Воссоединение униатов с православием, — писал О. Елен–ский, — дало право православному духовенству требовать, чтобы дети тех католических родителей, которые были крещены униатскими священниками, хотя бы даже задолго до акта воссоединения, числились бы православными, а таких было очень много… Я знавал много таких польских семей, где все дети были католики и только один, потому что его крестил униатский священник, должен быть, волею–неволею, православным… Вследствие этого, выходила в семьях путаница и религиозная, и национальная, тем более неприятная, что давала право вмешиваться в дело семьи и духовенству, и полиции… Очень часто бывали случаи, что родители уклонялись исполнять требования духовенства и полиции, и за сим следовала ссылка или тюрьма»41.
Ограничения в отношении конфессионально неоднородных супружеских пар касались не только вероисповедания детей. Например, в середине 60‑х гг. в Комитете министров обсуждался вопрос о том, могут ли православные и лютеране, состоящие в браке с католиками, приобретать землю в Западном крае. Как утверждали сторонники новой запретительной меры, «русские, женатые на польках, подчинялись их влиянию до такой степени, что даже политическая благонадежность их становилась сомнительною»42. Брак государственного служащего с католичкой открывал простор для всякого рода инсинуаций, приобретавших в периоды обострения русско–польского противостояния подлинно маниакальный характер. Так, пропольское якобы направление министра внутренних дел П. А.Валуева некоторые современники склонны были связывать с его женой–полькой 43. Рассказ лично знавшей последнюю М. А.Милютиной позволяет серьезно усомниться в этом мнении. «После смерти первой жены (рожденной Вяземской), будучи губернатором в Митаве, он, — пишет о Валуеве Милютина, — пленил дочь местного полицмейстера Вакульского (католика и поляка) и женился на этой девице… М-me Валуева оказалась… совершенно немецкого свойства (она по матери немка–лютеранка, хотя ее сестра и брат католики)»44. В распространении смешанных браков виделась одна из причин недееспособности русских чиновников Царства Польского и Западного края. В «Наставлении русскому своему сыну перед отправлением его на службу в западные русские области» (см. Приложение № 5) А. Востоков буквально заклинал молодых чиновников сторониться опасных полек 45. В бумагах варшавского генерал–губернатора И. В.Гурко, относящихся к середине 80‑х гг., находим тревожное сообщение о том, что польские жены русских должностных лиц «конверты распечатывают»46. П. А.Шувалов не получил в 1889 г. высокого назначения в Киев из–за польского происхождения своей матери. Публикуемая нами в Приложении № 2 армейская сводка ограничений по национально–религиозному признаку (1888) ставила знак равенства между католиками и состоящими в браке с католичками. Как писал в своем дневнике А. А. Половцов, Александр III «запретил назначать батальонных и чуть ли не ротных командиров из женатых на католичках офицеров» 47. Любопытно, что ужесточение «брачно–служебных обычаев» в этот период происходило на фоне затяжного скандала, разразившегося в самой императорской фамилии вокруг сочетания ее членов с неправославными.
Отдавая дань очарованию польских женщин, русское общественное мнение отводило им совершенно определенную роль в противоборстве двух народов. «В польских семьях, — формулировал это поистине всеобщее убеждение Ю. Ф. Самарин, — ежедневно повторяется в своеобразной форме библейское сказание…: злой дух Польши в образе ксендза–духовника запускает свое жало в сердце жены, а жена, в свою очередь, мутит воображение и совесть мужа». Эта схема была воспринята и представителями власти 48. Сходное наблюдение, в иной, разумеется, тональности и уже прямо относящееся к смешанным бракам, находим у польского мемуариста. «Мы были как бы орудием в руках женщины, черпавшей свою моральную силу… в учении церкви, — писал Ю. Довбор — Мусницкий. — Если нам известны… люди польского происхождения, отрицающие свою национальную принадлежность, то только потому, что их матери не были польками. Роль мужчин в этой борьбе с утратой национальности в определенной степени бы/;а второстепенной»49.
Национально–культурный климат в семьях, основанных на смешанных браках, отличался большим разнообразием. В каждом конкретном случае для ассимиляции требовался сугубо индивидуальный, иногда продолжительностью в несколько поколений, срок. В этом отношении показательна история семьи, поведанная в воспоминаниях В. А.Соллогуба. Его дед в числе прочих польских магнатов прибыл ко двору Екатерины II и впоследствии женился на русской. Также женатый на русской, отец мемуариста был католиком, причем человеком весьма религиозным, но лишь «немного» говорил по–польски. «Отец мой, — резюмировал рассказчик, — от одного берега отстал, а к другому не пристал». Сам В. А.Соллогуб известен уже как русский литератор пушкинского круга 50.
Иная ситуация описана в «литовских» воспоминаниях С. В.Ковалевской, дочери генерала В. В.Корвин — Круковского и Е. Шуберт. Ее бабка по отцу была русской, и «сам он по своим склонностям был наполовину русским, тем более что… большую часть своей жизни провел в России и с ранней молодости служил в царской армии». Несмотря на то, что оба родителя старались соблюдать нейтралитет в национальных вопросах, в семье, вырастившей выдающегося математика, «как… в большинстве семейств, живущих у границы, существовали две противоположные и враждебные партии — русская и польская». Горячей приверженкой «польской партии» стала воспитанная в греко–католической вере С. В. Ковалевская 51.
Еще один пример — жившая в Минской губернии семья В. Д. Спа–совича: отец — православный поляк, полностью сохранивший национальное самосознание («психологические черты первых неофитов николаевского православия, типичные, всеобщие» 52), мать — полька–католичка. «Этот бедный человек, — писал об обосновавшемся в Петербурге В. Д. Спасовиче ксендз Т. Остоя, — сын бывшего униата, православный по закону, а в душе настоящий поляк, не мог найти выхода из внутреннего разлада иначе как в объятиях религиозного безразличия…, утратил связь с верой предков». Женись он, на русской, уже следующее поколение, по прогнозам Остои, окончательно оторвалось бы от национальной почвы 53. Сестра Спасовича, согласно свидетельству Н. И.Костомарова, «даже не знала ни слова по–русски, несмотря на то, что крещена в православной вере»54.