Кукурбита

Наконец и наши друзья заметили перемены. Кто-то сказал, что Марина сделала пластическую операцию и боится показываться на глаза старым знакомым. А ей было просто скучно с ними. Она подружилась на своей работе с молодежью, училась ездить на мотоцикле и не снимала белые джинсы и спортивную рубашку. В одном она не изменилась. По-прежнему любила меня. Даже, пожалуй, сильнее. И мне все труднее было скрывать свое равнодушие к ее юной красоте, и я все больше тосковал по нашим прошлым задумчиво-нежным вечерам.

Я убрал кукурбиту. Отдал на хранение товарищу, строжайше приказав хранить как зеницу ока. Однако на следующий день Марина заволновалась и потребовала вернуть ее, а главное, начала приставать ко мне с вопросами. Я же не мог рассказать ей о моих странных размышлениях и вновь поставил тыкву на верхнюю полку, где она засверкала зелеными боками над моими книгами и журналами. Я раздобыл новый адрес Джеймса и написал ему еще одно письмо. Но ответ долго не приходил.

Наконец в день моего рождения я получил длинное письмо с поздравлением. Джеймс подробно писал о своей новой работе и обещал, во время отпуска по пути домой побывать в Москве и обсудить странные события, происходящие в моем доме. А потом... потом в один из светлых весенних вечеров, когда бывает необъяснимо грустно на душе, я вдруг понял, что больше не люблю Марину. И тоска, какой я никогда не знал раньше, заволокла мое сердце и разум. Тоска по былой любви, когда переворачивалось сердце от милого голоса в телефонной трубке, а запах Марининых волос напоминал запах нагретой солнцем травы. Теперь ее голос казался мне манерным, а волосы пахли французскими духами, которыми торговали в ближайшем магазине и на которые задумчиво и безнадежно смотрели юные девицы из моего дома. Мне было все равно и оттого бесконечно больно. Кажется, именно в этот светлый весенний вечер я начал догадываться...

Я прочитал все, что мог, на русском и на английском о биополе. О биополе человека и о биополе растений. Неясными оставались связи. Я знал, что мне надо бы побывать еще раз в Антарктиде. Однако ничего не предпринимал и лишь нетерпеливо ждал Джеймса.

В последнее время я стал испытывать сильное беспокойство. Стал рассеян и медлителен. Несколько раз терял ключи от машины и от квартиры. Не мог вспомнить, куда спрятал последнюю фотографию Марины, которую сам же у нее выпросил, с тем чтобы повесить над тахтой. Это послужило причиной первой длительной размолвки между нами. Раза два не мог вовремя затормозить, и на крыле моей серой машины появилась глубокая вмятина. Я не мог больше скрываться от самого себя. Мне предстояло сделать выбор. Я понимал, что уже никогда не буду счастлив, что бы я ни предпринял. Может ли быть счастлив человек, отказавшийся от любви ради неизвестной до сих пор истины, ради чуда? Или наоборот, от чуда ради любви?..

Лекция определенно не удалась Джеймсу. Своим волнением он всегда захватывал слушателей. Там, где надо было дать тонкий и точный анализ, убедить логикой, Джеймс увлеченно входил в мир дерзких размышлений вслух, вызывая огромный интерес студентов. Зал, где он читал лекции, всегда был переполнен. Приходили с других курсов и факультетов. Тщетно коллеги обвиняли его в излишней эмоциональности и даже в легкомыслии. Он лишь застенчиво улыбался в ответ и повторял полюбившиеся ему слова Рабиндраната Тагора: "Река истины протекает через каналы заблуждений".

Но сегодня ему все было безразлично. Голос звучал монотонно, доводы казались легковесными. Ему никого не удалось убедить, и это впервые не волновало его.

Вечерело. Болела голова, настроение ухудшалось, и он решил пройти к дому через ботанический сад. Джеймс вспомнил, как на станции Моусон он увлеченно рассказывал товарищам по зимовке о чудесах природы. Все любили слушать его, особенно Дима. Красивые у русских имена. Дима. Как звучит это имя в тишине ботанического сада, вернее леса. Дорожку, по которой он шел, еще можно было разглядеть, хотя здесь, среди густого кустарника и деревьев, было темно. Вот на лужайке сверкнули большие оранжевые цветы Cucurbita maxima, похожие на цветы кукурбиты, которую он отвез в Москву Диме. К тыквам у Джеймса всегда было особое пристрастие. У себя дома он выращивал всевозможные сорта: маленькие полосатые ханки, стройные длинные тыквы, напоминающие вазы и кувшины, и круглые великаны. Они украшали каминную доску, лежали на книжных полках и просто на полу, наполняя комнаты теплым оранжевым светом.

Началось это увлечение с юности, когда он прочел в "Журнале общества африканистов" о догонах, небольшом народе, живущем на плато Бандиагара. Его поразили удивительные, необъяснимые астрономические знания догонов, их мифы о сотворении Вселенной. Особенно запомнились слова о семенах тыквы, которые, "перед тем как попасть на Землю, легли на край Млечного пути" и "проросли во всей Вселенной".

В то время он был уже подростком и, конечно, не понял этого буквально. Но большие золотистые плоды казались ему живыми и теплыми, излучающими доброжелательство и покой. Этот интерес оказался достаточно сильным, чтобы определить будущую специальность и работу Джеймса: он стал биологом, а в Антарктиде изучал мхи и лишайники. Но собирая камни, к которым намертво прикипели черные и оранжевые лишайники, он часто мечтал построить на станции теплицу и вырастить особую, антарктическую тыкву. В ее исключительности он не сомневался. Пусть здесь, на краю Земли, на Куполе, обращенном в Космос, лягут, и взойдут семена любимого растения догонов.

Две тыквы, которые ему удалось вырастить на австралийской станции, оказались самыми обычными, и он со смехом и легким сожалением признался себе в недопустимом легкомыслии. Они не долго украшали кают-компанию. Эти две недели перед возвращением домой были особенными. Как никогда, все полярники были здоровы, жизнерадостны и полны сил, как будто срок длительного пребывания в Антарктиде не кончился, а только начинался. Перед самым отъездом общими усилиями сварили кашу из риса с тыквой и дружно съели ее, а вторую он привез в Москву в подарок Диме.

Перед Джеймсом возникли спокойные темные глаза, добрая мягкая улыбка. Пожалуй, самым заинтересованным слушателем был именно Дима, хотя никогда ничего из биологии не мог запомнить надолго. Это всегда поражало Джеймса. Так увлеченно слушать, а затем забыть! Впрочем, и английский Диме давался нелегко. Идиоматический английский. Так, кажется, его называют русские. Дима старался делать его логичным, а какая логика в идиомах? Просто наизусть Дима не мог ничего запомнить, даже телефонного номера. Ему нужны были связи. Тогда он помнил, блистательно помнил, но только тогда. Какие странные письма получил он от Димы в последнее время. На зимовке Дима любил мистификации и розыгрыши. Джеймсу особенно доставалось. Опять его странные шутки? А сейчас замолчал. Плохое настроение и головная боль дополнились беспокойством, которое усиливалось. Последние метры он уже не шел, бежал по парку. Наконец ограда позади. Через десять минут он будет у себя дома. Он чувствовал, что ему необходимо скорее попасть в кабинет. Торопливо открыв ключом дверь, перепрыгивая через ступеньки, устремился на второй этаж. На столе, заваленном книгами, журналами и газетами, он сразу увидел свежую почту. В глаза бросился конверт с изображением Ту-104. Москва. Конечно, от Димы! В спешке он криво разорвал письмо.

"Джеймс,

я, кажется, начал догадываться. На днях купил для Марины цветы, красивые, уже распустившиеся гладиолусы, и поставил их в воду. Они сразу же ожили, выпрямились... А сам уехал на дачу. Вернулся на следующее утро. Каково же было мое изумление, когда вместо цветков я с трудом разглядел среди свернутых листьев маленькие тугие бутоны.

Два года назад мы были вместе с тобой в горах Принца Чарльза и забрели в неизвестный оазис. Помнишь: коричневые сопки, оранжевые лишайники, изумрудное озеро? Сказка! Среди наших вечных снегов! Сразу вспомнился дом, близкие... Мне было там необыкновенно хорошо. Потом я приходил туда еще раз и пробыл довольно долго. Лежал на теплых, нагретых солнцем камнях, смотрел в небо. И мне казалось, что я - на дне огромной воронки, а там, наверху, в густой синеве неба, - открытый космос, бесконечное движение невидимых с Земли звезд. В ушах шумело, гудело. Пищала незнакомая морзянка. Одним словом - голоса Вселенной. Об этой прогулке я тебе тогда ничего не сказал: неловко было, думал, очередной приступ ностальгии. Позже, уже дома, в Москве, разговорился с нашими геофизиками (ну почему я только гляциолог!), и они мне сказали, что район вашей станции часто входит в область каспов, нейтральных воронок, где практически нет магнитного поля. Через эти каспы, как сквозь щели, солнечный ветер, солнечная плазма беспрепятственно устремляются к Земле. Оказывается, наша Антарктида - единственный континент, на котором проектируются эти области. Во всех других местах магнитосферы происходит лишь медленное "просачивание" частиц солнечной плазмы, а ее прямой прорыв к Земле возможен только через каспы.