Страница 3 из 69
Однако второй не унимался: выпятив грудь и поведя стволом автомата, он стал надвигаться на мужчину, нагло уставившись ему в глаза. Тот, в свою очередь, выдержав взгляд постового, скривился в пренебрежительной усмешке, ожидая дальнейшего развития событий. По всему было видно, что он не боится этого самодовольного стража порядка и всем своим видом подчеркивает это.
Последний факт, наверное, больше всего взбесил патрульного, и уже не владея полностью своими чувствами, он дал выход злобе:
— Чего скалишься, рожа? Пошел вперед, — он ткнул Фомина стволом в живот.
Не сделав и попытки сдвинуться с места, приезжий произнес:
— Ну ты, псина позорная, попридержи грабли, а то и пукалка твоя не поможет!
— Ах ты сука… — самообладание покинуло поганого мента окончательно, и он с силой нанес удар прикладом в лицо приезжего.
Приезжий увернулся от удара, отступив на шаг в сторону, и внезапно нанес резкий и точный хук в челюсть милиционеру. Патрульный покачнулся, явно не ожидая такого оборота событий, и, выронив оружие, нелепо шлепнулся на пятую точку.
Все произошло так стремительно, что сержант не успел отреагировать на событие, но эта сцена не осталась незамеченной со стороны прохожих. Вокруг места происшествия собралась небольшая толпа, сомкнувшись плотным кольцом, — большинство явно сочувствовало жертве ментовского произвола.
Наконец придя в себя, сержант выхватил из кобуры пистолет, передернул затвор и, наведя ствол на мужчину, нервно выкрикнул:
— Стоять! Стреляю без предупреждения!..
Как оказалось, жертва произвола и не пыталась бежать; скорчив на лице безразличную мину, мужчина уставился на сержанта, который переводил взгляд с сидящего на асфальте товарища, нелепо трясущего головой, на человека, повергшего его в нокаут.
— Ладно, начальник, — обратился Фомин к сержанту, — не гони волну, спрячь «дуру», никуда я не сбегу. А твой корешок сам напросился. Веди в кутузку. — Едва договорив, он протянул старшему патруля обе руки, для того чтобы тот защелкнул на них наручники.
Несмотря на кажущуюся покорность задержанного, сержант не решался убрать пистолет, хотя он ему и мешал надеть наручники. Тогда мент попытался проделать нехитрую манипуляцию одной рукой, однако по известному всем закону подлости наручники зацепились за складку одежды и с металлическим звоном упали на грязный заплеванный асфальт.
По толпе зевак пробежала волна веселья. И действительно, со стороны эта сцена больше походила на дешевую клоунскую репризу, чем на серьезную милицейскую операцию «по задержанию».
Не удержался от улыбки и сам задержанный, хотя, казалось, в его положении веселиться не от чего.
В этот момент сквозь кольцо любопытных протиснулись двое парней крепкого телосложения, с почти наголо обритыми затылками.
Один из них, метнув короткий взгляд в сторону задержанного, произнес низким, немного хрипловатым голосом:
— Сержант, опусти «волыну». Не ровен час, в прохожих дырок наделаешь, и придется тебе тогда сменить твой форменный клифт на спецовочку-телогреечку.
Закончив фразу, молодой человек сделал шаг в сторону милиционера. Однако нервы последнего были на последнем пределе, и он, направив ствол «Макарова» в сторону парней, истерично взвизгнул:
— Не подходи — убью!
Неизвестно, какой могла стать развязка печального инцидента, если бы мужчина, стоящий с протянутыми в сторону патрульного руками, не выкрикнул:
— Бур, стоять! — И, переходя на более покладистый тон, закончил: — Лучше подай мне «браслеты».
— Да ты что, пахан? Что б я, как последняя сука, надел на вора цацки…
Тот, кого уважительно назвали паханом, резко оборвал говорящего:
— Молкни! И делай что я говорю. — Затем, повернувшись к милиционеру, добавил: — Сержант, не менжуйся. Пошли в твой клоповник.
Тем временем окончательно пришел в себя второй патрульный. Сгоряча он хотел наброситься на задержанного — что для оскорбленного в лучших чувствах мента совершенно естественно, однако старший напарник остановил его: избить человека в присутствии многочисленных свидетелей было бы не только неразумно, но и непрофессионально.
Поняв, что конфликт приближается к развязке, толпа стала заметно редеть: никто из недавних наблюдателей не хотел подвизаться в качестве свидетеля задержания.
Когда же сержант предложил добровольцам проследовать в отделение для дачи показаний, вокруг вообще никого не осталось, не считая задержанного и двух недавно подошедших парней.
Не доходя какой-то сотни метров до милицейской дежурки, тот, которого Фомин назвал Буром, обратился к сержанту едва слышным шепотом:
— Слышь, командир, кому нужен этот цирк, давай замнем, внакладе не останешься.
Сержант, бросив косой взгляд в спину впереди идущего приятеля, задумался на какой-то миг и отрицательно качнул головой.
Однако Бур продолжал настаивать на своем:
— Отвалим вам ментовское полугодовое жалованье! — И, видя, что тот колеблется, назвал сумму: — Два лимона на двоих, лады?
— С ним договаривайся, — также шепотом ответил сержант, указав на напарника. Чувствовалось, что размер вознаграждения оказал свое магическое действие.
Ускорив шаг, бритоголовый догнал второго мента и, придержав его за рукав, сказал:
— Начальник, давай добазаримся…
— Убери руки, — резко ответил тот, — никаких базаров не будет. А то я вас в одну камеру упрячу.
Очевидно, с этим стражем порядка договориться не удастся. Слишком его разозлило недавнее унижение. Предложи они сейчас ему хоть сто миллионов, он и тогда не согласился бы отпустить задержанного Фомина.
Тот, в свою очередь, услышал обрывок фразы и, догадавшись, в чем суть разговора, строго бросил парню:
— Бур, кочумарь, это пес, и мозгов у него как у канарейки на хер намазано. С ним базарить — фонарь голимый.
Бур послушно умолк, слегка поотстав от мента.
Тем более что они уже входили в помещение линейного отделения милиции. Навстречу им поднялся невысокого роста усатый старший лейтенант с объемным брюшком и нарукавной повязкой «Дежурный».
— Ну что у тебя, Коваленко?
Старший патруля не успел ответить на вопрос, как в диалог вмешался его напарник:
— Этот уркаган, — он кивнул головой в сторону Фомина, — напал на сотрудника милиции.
По-видимому, репутация постового мента была хорошо известна начальству, так как дежурный прервал его:
— Я не с тобой разговариваю, Макарский. — Затем, повернувшись к сержанту Коваленко, спросил: — Что, действительно напал?
— Так точно, товарищ старший лейтенант, — ответил более лояльный к пахану милиционер и, протягивая дежурному документы Фомина, добавил: — Вот справка об освобождении и маршрутный лист.
Усатый толстяк в милицейской форме небрежным жестом взял протянутые бумаги и положил их на стол. Затем, указав на задержанного, распорядился:
— В камеру его. Коваленко, к концу дежурства напишешь мне рапорт по всей форме. — Тут его взгляд остановился на двух стоящих в стороне крепких парнях. — А это кто? Свидетели?..
— Да какие свидетели, — встрял в разговор Макарский, — дружки задержанного. Взятку мне предлагали. Такие же уголовники.
Последняя фраза заставила лейтенанта внимательнее присмотреться к бритоголовым.
Их модная дорогая одежда, толстые золотые цепи на груди с распахнутыми воротами рубах, массивные перстни и характерные прически выдавали в молодых людях так называемых «новых русских». Он бы не удивился, если бы в кармане у одного из них зазвонил мобильный телефон — в Москве это теперь новинка и, как говорят коллеги-милиционеры, стоит страшных денег.
Единственное, в чем старлей не сомневался, так это в том, что взятку за своего товарища они выложили бы серьезную. Он даже представил себе десять пятидесятитысячных купюр, готовых перекочевать из их дорогих портмоне в его видавший виды бумажник.
Представил и, разумеется, улыбнулся столь приятным мыслям.
А может, задержанный им вовсе не товарищ — слишком велик контраст между с иголочки одетыми денди и этим провинциалом с классически уголовным прошлым в нелепых ярко-рыжих ботинках и допотопной серой кепке вроде тех, в которых ходили в шестидесятые герои Василия Макаровича Шукшина.