Страница 188 из 197
Я мог бы привести Вам десятки, даже сотни характерных примеров самоотверженных дел рабочих коллективов отрасли а эти самые трудные месяцы войны. Одно могу сказать: работали мы день и ночь, трудились, не покладая рук, и многого добивались.
Можете себе представить, как поднялся дух народа, какую уверенность в неминуемой победе над фашистскими захватчиками вдохнула во всех нас весть об их разгроме на полях Подмосковья. Словно была снята с души тяжесть какой–то безысходности. Но война продолжалась, и нас ожидали новые испытания.
Г. А. Куманев: Вы имеете в виду наши неудачи и поражения на фронте весной и летом 1942 г. со всеми последствиями?
Н. К. Байбаков: Да, конечно. Как Вы знаете, противник в силу ряда причин добился тогда серьезных успехов. По этому поводу я зачитаю имеющуюся у меня небольшую выдержку из газеты «Правда». Вот что она писала в те тревожные дни: «В предгорьях Кавказа идут невиданные по своим масштабам и ожесточенности бои. Над Советской Родиной нависла серьезнейшая опасность. Враг захвати важные районы нашей страны. Он хочет лишить нас хлеба и нефти…»
Действительно, проблема горючего (как и продовольствия) для фашистского рейха была наиважнейшей. Ведь перед нападением на СССР Германия производила лишь около 8–9 млн. тонн бензина и дизельного топлива в год и то в основном из бурого угля методом гидрогенизации его под высоким давлением. Своей нефти Германия фактически не имела.
Г. А. Куманев: А Сталин знал об этом?
Н. К. Байбаков: Сталин об этом знал и знал достаточно основательно. Наша разведка накануне войны ему докладывала, какими возможностями по топливу обладают Германия и ее союзники и каким образом немцы добиваются получения бензина из бурого угля. Гитлеровская Германия вступила в войну преимущественно на искусственном жидком топливе, которое получала таким путем. Правда, немного помогала ей Румыния. Но румынской нефти не хватало.
Вот почему на захват кавказских нефтепромыслов в своем новом наступлении враг возлагал большие надежды. Ввиду резкого ухудшения военной обстановки на южном крыле советско–германского фронта и возникшей угрозы прорыва гитлеровских войск на территорию Северного Кавказа встал вопрос об эвакуации местных нефтяных предприятий.
Г. А. Куманев: Как же проходил этот процесс перебазирования и какие лично на Вас возложил тогда задачи Государственный Комитет Обороны?
Н. К. Байбаков: В один из жарких июльских дней 1942 г. меня вызвал в Кремль Сталин. Когда мы встретились, он неторопливо пожал мне руку и тихим спокойным голосом сказал:
— Товарищ Байбаков, Гитлер рвется на Кавказ. Фашистский фюрер решил сам руководить операцией, прибыв для этого в Полтаву. Он уже заявил, что если не завладеет кавказской нефтью, то проиграет войну. Нужно сделать все, чтобы ни одна капля нефти не досталась немцам. Вы должны вылететь на Северный Кавказ. Если нужно, дадим кого хотите. Мы можем Вам выделить специалистов для уничтожения там нефтепромыслов.
Я задаю вопрос:
— Товарищ Сталин, а кто даст команду по уничтожению нефтепромыслов?
Сталин отвечает:
— А Вы с товарищем Буденным решайте вопрос на месте. (Семен Михайлович Буденный командовал тогда войсками Северо — Кавказ- ского фронта.)
Затем Сталин меня предупредил:
— Имейте в виду, товарищ Байбаков, если Вы хоть одну тонну нефти оставите немцам, мы Вас расстреляем. Но если Вы уничтожите промыслы, а противник не сумеет захватить эту территорию, и мы останемся без нефти, мы Вас тоже расстреляем.
Набравшись храбрости, спрашиваю:
— Товарищ Сталин, а какова же альтернатива? Вы мне не оставляете выбора.
Он мне показывает двумя пальцами на висок и отвечает:
— Молодой человек (а мне тогда шел 31‑й год), здесь выбор. Вот Вы туда летите и, повторяю, вместе с Буденным этот вопрос и решайте, когда и что делать.
На следующий день в ГКО был рассмотрен вопрос о срочном формировании группы специалистов, направляемых на нефтепромысла Северного Кавказа для проведения там особых мероприятий.
На этом заседании меня спросили, нельзя ли сделать так, чтобы в случае захвата немцами нефтепромыслов, они не смогли бы быстро организовать добычу нефти, а мы, наоборот, вернувшись в эти районы, смогли бы оперативно вновь пустить промысла в действие.
Я ответил, что, к сожалению, таких способов нет. Имеется поэтому один выход: в случае угрожающей обстановки все ценное нефте- оборудование немедленно демонтировать и отправить в тыл. Нефть же надо добывать до последней возможности, но при крайних обстоятельствах промысла следует быстро уничтожить.
С моим мнением согласились, и была сформирована указанная группа в составе опытных инженеров–нефтяников и специалистов взрывного дела из НКВД. За месяц до того, как противнику удалось прорваться, эта группа специальным рейсом вылетела в Краснодар, а затем прибыла на нефтепромыслы и приступила к работе.
Берия в это время прислал на Северный Кавказ своего заместителя Меркулова. Должен сказать, что это был довольно интеллигентный, умный человек. Он хорошо знал эти края. Привез с собой английских специалистов, которые на о. Борнео во время отступления союзных войск под натиском японцев занимались уничтожением действовавших нефтескважин.
Меркулов привез их, чтобы мы могли использовать полезный опыт англичан. Но, когда эти специалисты, рассказали мне, как надо уничтожать скважины, я сразу же усомнился.
Ведь мы еще полгода до моего прибытия на Северный Кавказ создали чуть ли не институт по вопросу, как надо уничтожать промысла. Метод англичан был таков. Они забрасывали в скважины металл и бумажные мешки с цементом, полагая, что, когда бумага растворится, то цемент схватится металлом. Мы сделали в порядке проверки данного опыта то же самое. Но, когда наверх подняли, опытную колону и разрезали нижнюю часть ее, то оказалось — металл отдельно и цемент отдельно. Английские специалисты пришли в ужас. Потом познакомились с нашим методом: мы не мешки бросали, а спускали насосно–компрессорные трубы и через них закачивали жидкий цемент. Он быстро там схватывался и получался железобетон, который невозможно было ничем разбурить.
В итоге что получилось: мы уничтожили около 3 тыс. скважин, компрессорные станции, электростанции и т. п. Оккупанты находились на Северном Кавказе шесть месяцев, но за это время не получили ни одной тонны нефти. Но когда мы вернулись, то тоже со старых скважин ничего не получили. Пришлось буравить новые, заново все строить и делать. И в конечном счете наш метод себя оправдал.
Меня как своего уполномоченного Государственный Комитет Обороны наделал дополнительно необходимыми полномочиями, связанными с проведением эвакуации и уничтожением нефтепромыслов Северного Кавказа и Баку.
Я имел в наркомате свой самолетик, прилетел в Краснодар и потом на нем курсировал от Краснодара до Баку. Создавал там особые «тройки» по уничтожению каждой скважины.
В одном только Краснодарском крае надо было уничтожить около 3 тыс. скважин. Каждый член этих «троек» знал, что делать, как действовать в случае необходимости.
Произошел там со мной такой эпизод. Был август 1942 г. Я находился в это время в Грозном, в Чечено — Ингушетии. Мне сообщают: немцы прорвали фронт у Ростова и продвигаются на юг. Я сажусь с пилотом в двухместный самолетик, скорость его 150–170 км/ч. Мне сообщили, что штаб фронта находится в Армавире. Мы полетели в Армавир. Когда к нему подлетали и уже пошли на посадку, я увидел внизу, на аэродроме, какие–то танки с белыми крестами. Самолет снижается. Я кричу пилоту: «Жора (так его звали), ты посмотри, что это за машины, кажется, немецкие! Наткнемся на них!»
Он привстал, посмотрел вниз:
— Нет, — говорит, — это наши.
Между тем уже четко было видно, что это вражеские танкетки.
Я снова, теперь более требовательно, кричу:
— Поворачиваем назад!
А пилот продолжает вести самолет на посадку. Тогда я вытащил пистолет, крепко выругался и крикнул, что пристрелю, если здесь сядем, что это немцы, они захватят и самолет, и нас в плен. Он, наконец, послушался, и мы повернули на Краснодар. Когда сели в Краснодаре, я летчику говорю: