Страница 3 из 96
Вахоня, очумелыми глазами глянув на лохматого высоченного богатыря, хрипло прокричал:
– Уходим! Уходим, робя!
Лихих как ветром сдуло, а дьяк допрежь всего окинул зоркими желудевыми глазами место брани. Один – убитый, двое – изрядно уязвлены рогатинами, третий – накрепко зашиблен дубиной.
Повелел:
– Всех в карету – и на Москву. Убитого – похоронить по-христиански. Раненых – к цареву лекарю.
– А как же сам, Афанасий Иваныч? – спросил один из жильцов.
– На коня пересяду.
Затем дьяк ступил к мужику, кой сумрачно сидел на обочине дороги и подвязывал размотавшуюся обору онучи. Был он в потемневшей от пота посконной рубахе и в шелюжниках; большелобый, с буйной шапкой белогривых, кудлатых волос. Все было крупно, могуче в этом нtвесть откуда появившемся мужике.
«Экий богатырище, – невольно подумалось дьяку. – Чисто Илья Муромец».
– Благодарствую за помощь, мил человек.
Мужик поднялся, и дьяк вновь поразился его саженому росту.
– Не поведаешь ли, мил человек, как ты здесь очутился?
Мужик замялся, понурился.
Демша Суета обитал в дальнем лесном починке, коим владела княгиня Мария Пожарская. Место глухое, «медвежье», но оно пришлось по душе Демше.
Еще три года назад молодой мужик Суета проживал в вотчинном селе Мугрееве. Всех своих крестьян княгиня ведала в лицо. Как-то к ней пришел приказчик и молвил:
– В дальнем нашем починке Серебрянке мужик Митяйка помер. Баба его с дочкой в имение притащились. Что прикажешь, матушка княгиня?
– И далее Серебрянке не пустовать. Подыщи охочего мужика, а с вдовой я сама потолкую.
Серебрянка получила свое название от родничка, из коего серебряным ручейком бился ключ.
Вскоре приказчик Евсей Худяк вновь предстал перед княгиней.
– Мекаю, Демшу в леса снарядить. Он и бортные дерева ведает и с новым огнищем управится. Поля-то на починке не худо бы удвоить.
– По доброй воле идет?
– С превеликой охоткой.
– Чудной мужик. Из села в глухомань, да еще в охотку.
Ведать бы княгине душу Демши. Опостылело ему бытие в Мугрееве, ибо не сладко здесь жилось оратаям: горбатились они на барщине, не ведая продыха. После Ливонской войны мужики вконец оскудели. Княгиня то ведала, но не хотела в бедность впадать, вот и не щадила мужиков.
Но пуще всего оратаям докучал приказчик Евсей Худяк. Уж лучше бы кнутом бил, чем изрекал своим трескучим въедливым голосом:
– Раненько с нивы подались. Еще солнце к закату не клонится, а они уж лапти к избам навострили. Жать вам еще часок!
И так в любом деле. Упырь! И не ослушаешься. Чуть что, грозится:
– Аль в железах захотели посидеть, нечестивцы!
Лихо мужикам в Мугрееве, ибо жили впроголодь. Вот почему Демша без понукания и снарядился в лесные урочища. Даже порадовался: княгиня на год не только от оброка освободила, но даже жито на новь выдала.
Но приказчик, все тем же въедливым голосом, упредил:
– Как обустроишься, Демша, приду к тебе по осени. За медком и хлебушком. Должок-то надо будет возвращать… Чай, в бега не ударишься?
– Коль бы захотел, Евсей Егорыч, то я бы и отсюда давно сбежал. У меня ни жены, ни чад.
– Ну-ну. С Богом, Демша.
Мужик брел по лесной тропинке и раздумывал. Не на пустошь идет. Бывший хозяин починка изрядно потрудился. И с подсекой управился, и доброе поле распахал, и бортные дерева с пчелиными дуплами отыскал. Не голодовал. Доброго сына имел. Вкупе с ним страдничал да избу ставил. Но сына пришлось по цареву указу в даточные люди отдать. Не повезло ему: крымские татары на Русь набежали, сгиб в злой сече…
Демша вздохнул и тотчас вспомнил своего старшего брата. Вот ему не повезло, ибо его тоже в ратные люди поверстали. В Мугреево он так и не вернулся: Ливонская война многих на тот свет отправила. А вскоре и отца не стало. Едва морозы ударили, приказчик Худяк послал мужиков на Клязьму за красной рыбой. Все мужики с подледного лова вернулись, а отца, здоровущего и тяжелого, неокрепший лед не выдержал. Утоп Данила Суета, царство ему небесное.
Беда же беде дорогу торит. На другой год и мать от неведомого недуга преставилась. Остался Демша один-одинешенек.
Починок с серебряным родничком ему поглянулся. Тут и рощи светлые, и дубравы зеленые, и хвойные леса дремучие. Рачительным мужиком оказался Митяй: и избу добрую срубил, и доброе поле взлелеял. Стоял починок на небольшой речушке Поветне, изобиловавшей рыбой. Славное место!
С первых же дней принялся Демша лес вырубать под новую выпашь. Тяжкое это дело, но Демша, благодаря своей медвежьей силе, ломил за десятерых мужиков. Срубленные дерева пошли не только на дрова, но и на возведение амбара, кой был поставлен подле двора.
Выжигал пни, корчевал узловатые корни, пользуясь топором, слегой и заступом. Хватало всяких дел, но Демша никогда не сетовал на судьбу. А чего сетовать, когда он на волюшке. Нет над тобой ни строгой барыни, ни зловредного приказчика. Ныне сам себе хозяин. Работу же Демша любил, и часу не мог сиднем просидеть, уж такова натура его была.
И всегда радовался выполненной работе. Докончит ее, напьется серебряной водицы из родничка и довольно переведет дух. Вот и новое поле покрылось изумрудной зеленью. Как тут не порадоваться? К концу лета и за серп возьмется. Поставит суслоны, а затем цепом обмолотит. Хлеб – Божий дар, кормилец… Одно худо – не слишком любил Демша со стряпней возиться. Тут добрая хозяйка нужна, не зря говорят: без хозяйки дом – сирота.
В Мугрееве Демша девки не приглядел и ныне о том жалел. Надо бы после Покрова в село наведаться, авось и найдется суженая.
Но в село идти не пришлось: на Никиту-гусятника в Серебрянку припожаловал приказчик Худяк с тремя холопами. Прибыл за оброком на крытой подводе. Придирчиво оглядел двор, поле из-под огнища и скрипуче изрек:
– Кажись, от лени мохом не оброс. Много ли медку и хлеба заготовил?
– Все в амбаре, Евсей Егорыч.
Хлеб лежал в сусеке, а мед – в трех липовых кадушках. Евсей едва скрыл на губах довольную улыбку. Не худо потрудился Демша. В сусеке-то вдвое больше, чем у прежнего мужика Митяйки. И медку гораздо добыл.
Постарался Демша. Он не только отыскал и собрал мед из бортных деревьев Митяйки, но и выдолбил дупла в других деревах, на высоте от двух до семи саженей от земли. Для крепления сотов внутри дупел смастерил снозы, а мед отбирал через узкие длинные дыры.
– Не утаил, Демша?
– Побойся Бога, Егорыч.
Худяк глянул на холопов.
– Загляните во двор, в избу. Подпол обшарьте.
Холопы вернулись не вдруг, ибо все осмотрели, даже на сеновал слазили. Вернувшись, развели руками.
– Воровства не сыскали. Евсей Егорыч.
– А что под полом?
– Моченая брусника да солонина.
– Сколь солонины?
– Кадушка с рыжиками да кадушка с груздями.
– Так, так, – крякнул в рыжую бороденку приказчик. – Забираю у тебя, Демша, на княжий двор треть жита, две кадушки меда и четь солонины.
Глаза Демши стали снулыми.
– Не по-божески, Егорыч. В Мугрееве оброк был куды меньше.
– Не по-божески? – прищурил дымчатые глаза Худяк. – А ну давай прикинем. В Мугрееве с тебя и сенцо брали, и воск, и лен, и полть мяса. Ходил ты на рыбные ловы, давал подводы на вывозку леса, дорожные гати чинил. И прочая и прочая. Здесь же ты ничего того не ведаешь, почитай, барином живешь.
– Барином? Глянь на мои руки.
– И глядеть не буду. Мужика без мозолей не бывает. Эка невидаль.
Прежде чем загрузить оброк на подводу, Худяк с хитринкой пощипал обвислый ус, а затем вопросил:
– Поди, докука без бабы жить?
Демша замялся. Крупнорубленое бородатое лицо его порозовело. Чего бы это вдруг приказчик о бабе заговорил?
– Да ты не смущайся, милок. Пора и тебе семьей обзавестись. Без жены, как без шапки. Не так ли?
– Пожалуй, и так, Егорыч.
– А коль так, получай свою суженую… Варька!
Из крытой подводы, заметно оробев, выбралась ядреная щедротелая девка с густой соломенной косой. Большеглазая, статная, с курносым зардевшимся лицом. Поклонилась Демше в пояс.