Небоглазка

Руки у Дедули были обветренные и черные, как у нас. С них струились черная пыль и карандашные каракули. Он неотрывно смотрел в темноту, размышляя, барабаня пальцами по столу.

— Вторник. Хотя мои мозги, возможно, опять екнулись, и я опять запутался, и сегодня другой день. Но пусть его будет вторник. Находки, несколько. Три тарелки, битые. Одна чашка, битая. Одна сковородка, без ручки. Две монетки, стоимостью в два новых пенса. Один старый пенни. Пакет хлеба, подмокший. Прорва бутылок, пластик. Один сапог, один носок, одна пара трусов, размер XL. Одно крыло, чайка. Одна собака, черная, труп. Одна большая берцовая кость неизвестного происхождения. Драгоценностей ноль. Богатств ноль. Сокровищ ноль. Загадка, одна.

Он пожевал карандаш и поглядел на нас, как мы лежим рядком у него на полу. Я прищурила глаза. Мне был виден кончик его носа, длинные космы, очертания всклокоченной бороды, слово ОХРАНА на груди. Он снова повернулся к своей книге.

— Загадка, одна. Существа, трое, выползли из Черной Грязи в самый глухой час ночи. Один плот, дерево. Три существа, которых занесли сюда вода и луна. Три существа, выползшие из илистых глубин Черной Грязи. Три существа, которых спасла моя Небоглазка.

Взял со стола кусок пирога и принялся жевать.

— У нас гости, Дедуля. Черти, ангелы или что-то посередке? Кто его знает…

Поглядел на нас, как мы лежим рядком у него на полу, утер рот рукавом и продолжил писать.

— Утро вечера мудренее. Завтра посмотрим.

Откинулся назад в своем скрипучем кресле и вздохнул:

— Вот вторник и кончился. Дальше будет среда.

Запел песню о море, о человеке, заплывшем слишком далеко и не нашедшем дороги домой. Огоньки свечей освещали его опущенную голову. Снова посмотрел на нас.

— А если они вздумают глупости выкидывать, — говорит, — придется их отсюда убрать.

Улыбнулся, вздохнул.

— Ага, — говорит. — Взять да убрать подальше.

— Сегодня пятница, — шепчу.

Он как вытаращится.

— Не вторник кончился, а пятница, — говорю.

Он почесал голову. Из волос посыпалась черная пыль.

— Извините, — говорю.

Он давай листать свою книгу назад.

— Пятница, — бормочет. — Пятница кончилась, суббота начинается. Ты все перепутал, Дедуля.

Огладил бороду:

— Ну и ладно, и ладно.

— Кто вы? — спрашиваю.

— Кто я?

— Откуда вы? Почему вы здесь?

Его лицо исказилось. Он наклонил голову и посмотрел на меня искоса, как будто не мог хорошенько разглядеть, как будто я ему просто примерещилась.

— Я многое помню, — шепчет. — Помню, что был совсем один. Помню, как-то в звездную ночь я выкопал из Черной Грязи Небоглазку. Давным-давно. Сколько она живет на свете, столько и давно. Помню, что я охранник и всегда был охранником. Но многого я не помню. — Он протер глаза, посмотрел на меня и снова стал писать.

— Вы ее выкопали? То есть как это, выкопали?

— Дедуля — охранник, — ответил он. — Дедуля выкопал Небоглазку из Черной Грязи в звездную ночь. Это было давным-давно, и многое стерлось из памяти. Небоглазка зовется Небоглазкой, потому что она видит небо сквозь всю боль и горе мира. Дни приходят, и ночи приходят, и прилив сменяет отлив. Здесь у нас шоколад, который слаще всего на свете.

Он потрогал козырек каски на столе. Глаза на мгновение прояснились, и он погрозил мне пальцем:

— Мне тут глупостей не выкидывать! Слыхала? Без глупостей мне тут!

— Не будем, — говорю.

Он как вытаращится. Потом успокоился и пробормотал:

— Ладно. Утро вечера мудренее.

И снова запел. Я тихонько сняла с локтя голову Небоглазки и встала.

Он смотрел, как я обхожу комнату. Я потрогала кости и ржавые инструменты. Заглянула в коробки с блестящими камушками. Под ногами чувствовала литеры. На стене висела фотография в рамке: молодой человек в такой же форме, как у Дедули, у реки в яркий солнечный день. Я присмотрелась. Это он, много лет назад? Обернулась, встретила его взгляд.

— Это вы? — спрашиваю.

В ответ — ничего. Смотрит сквозь меня.

— Вы так давно уже были здесь охранником?

Молчание. Отвел глаза и пишет дальше.

На одной фотографии у причала стояли в ряд суда, над ними нависали большие краны, а на причале работало множество людей в касках и рабочих комбинезонах. На другой фотографии большой мост был заснят во время постройки, его пролеты тянулись друг к другу с противоположных берегов. На третьей — типография: яркий солнечный свет льется из потолочных окон; из-под крыльев орлов и ангелов ползут огромные листы печатной бумаги.

Январь, Мыш и Небоглазка спали. Дедуля бормотал, напевал и писал. Я подошла к нему и заглянула через плечо. Вверху страницы было напечатано: ОТЧЕТ ОХРАНЫ, потом ДАТА, ИМЯ и ДОЛЖНОСТЬ. Он написал «вторник», зачеркнул, написал «пятница» и проставил «Дедуля» и «Охранник». Страницы были частью исписаны мелким почерком, частью заполнены рисунками: Небоглазка, ее перепончатые руки; мы трое тоже были тут нарисованы: черные силуэты над Черной Грязью и сверху большая круглая луна. Я увидела на странице наши имена: Ерин, Янви, Мыжь.

— Мы приплыли по реке, — прошептала я.

— Ани преплыле парике, — записал он.

— Мы из «Белых врат» в Сент-Габриэле.

— Ани с Габриля.

— Мы — дети с трудной судьбой, но мы счастливы.

— Ани щаслевы.

— Я раньше жила с мамой. У нас был домик у реки. Это был наш рай.

Я улыбнулась, видя, как моя история возникает у него из-под пальцев, вплетаясь в историю Небоглазки, в загадки, скрытые в его огромной книге.

— Запишите, — выдохнула я. — Это все правда. Мама была небольшого роста, с рыжими волосами, как будто языки пламени вокруг лица, и с лучистыми зелеными глазами… У меня была кроватка от Армии спасения и волшебные картинки на стенах. Мы прожили в раю десять коротких лет…

Он все пишет: широкая страница покрывается узкими полосками слов, а с его пальцев и волос сыпется черная пыль.

— Мама! — прошептала я. — Мама!

Я почувствовала ее руку у себя на плече, ее дыхание у себя на лице. Услышала свое имя. Она шептала черные слова нашей истории, читая их мне по мере того, как я диктовала.

— Это все правда, — прошептала я.

— Эта се прафда, — записал он.

И тут его рука замерла. Он повернулся ко мне:

— Чего ты копаешь? Что ищешь?

— Ничего, — ответила я. — Ничего.

— Что вам здесь нужно?

— Нас вынесло течением на Черную Грязь.

— Тут загадка, — прошептал он.

Его голос звучал хрипло, с угрозой. Он достал из кармана ключ, открыл ящик стола и вытащил оттуда большой разделочный нож. Поднес лезвие к лицу, посмотрел на меня и прошипел:

— Только тронь ее, и ты труп!

— Что?

— И ты труп!

Небоглазка, не просыпаясь, произнесла мое имя. Я легла рядом с ней. Дедуля посмотрел на нас, и глаза его снова смягчились.

— Эрин, — шептала она во сне. — Эрин. Моя самая наилучшая подруга.

Дедуля снова уткнулся в книгу и с головой ушел в слова. Небоглазка все шептала мое имя. Я взглянула на Яна. Спит. Ничего не видит, ничего не слышит. Потом я взяла руку Небоглазки в свою, словно искала у нее защиты, и провалилась в глубокий сон.

6

Ее кожа и волосы светились. Яркий солнечный свет струился сквозь потолочные окна на распростертые крылья, на огромные печатные станки. Металлические литеры поблескивали среди мусора на полу. Над нашими головами порхали голуби и воробьи. В темных углах возились мелкие зверюшки.

— Идите следом, — повторяла она. — Следом, Эрин, Янви и Мыш.

Она вывела нас из типографии в проулки с полуразрушенными зданиями. Мы подошли к берегу Озборна и остановились там у крутой лестницы, спускавшейся в узкий колодец, где бурлила вода.

Она поскребла перепончатыми пальцами присохший ил у меня на шее:

— Тут мы смоем с себя Черную Грязь!

И улыбнулась.

— Мы все снова станем красавцы!

На другом берегу Озборна виднелась огромная складская стена. Слева от нас вода втекала в широкую мерцающую реку.