Эротоэнциклопедия

Единственный реализованный проект Эдмона Курти представляет собой сплошные мастерские: дуплексы на основе квадрата с окном во всю стену, сообщающиеся при помощи деревянных лестниц. Балюстрада выполнена по образцу торий — ворот, ведущих к синтоистскому храму. Мотив торий популяризировала в Париже Юрико Сузуки (р. 1910), японский дизайнер текстиля, вошедшая в историю моды под именем Зу-Зу. Так Эдмон называл свою миниатюрную невесту, под влиянием которой заинтересовался Японией и спроектировал свой дом. Строительство было закончено 5 мая 1931 года, в день свадьбы Эдмона и Зу-Зу, которые на следующий день въехали в самую маленькую мастерскую на последнем этаже. Там родился их единственный сын Таке Курти (р. 1939), историк архитектуры. Там же до сих пор живет его мама Зу-Зу Курти.

Чтение факса от милого господина Таке подсказало мне мораль следующего содержания. Что невозможно узнать, то следует предоставить случаю, который зовется судьбой. Его посланцем является Эрос, подмигивающий нам глазом новорожденного и совы, что вылетает в сумерках.

Обещаю Вам, что при случае спрошу Корнелию Синьорелли, с какой целью она запечатала в серый конверт пачку писем из отцовского архива и почему опоздала в тот день на свидание со своим парнем.

Париж, 30 июня 2001

Постскриптум: Второй серый конверт

Ролан Барт. "Пара" (Плания и Сильвио Синьорелли?).

Фотография. Около 1965

Окно Корнелии — полотно эпохи Ренессанса на закате. Слева горят кирпичные стены и башни княжеского дворца с ажурным фасадом, который отсюда напоминает крепость. Справа гаснут золотые склоны и вытягиваются тени темносиних кипарисов. Прямо вперед убегает череда холмов, до самого горизонта, на котором вырисовывается голубая цепочка гор. «Это Монти Сибеллини, — мурлычет Корнелия. — К ним ведет множество путей и извилистых тропок. Родители любили там гулять. По очереди несли меня в сшитом мамой рюкзаке. В нем можно было сидеть или лежать, а над головой раскрывался зонтик с бабочками». — Слова прелестной девушки и идиллия за окном контрастируют с ее видом.

У Корнелии подбит глаз, зашита губа, перевязана нога. Она только что «вернулась с фронта» — подозреваю, что из Генуи. И ни о чем не спрашиваю. Дочка Плании храбрится; старательно играет актрису: снимает и надевает темные очки; поправляет английскую булавку в миниатюрном ушке; наматывает на палец пряди волос; очаровывает и смущает меня намеками на собственное участие в баталии «лилипутов против глоб-голиафа: банды пижонов под эгидой московского бандита и техасского осла».

Щеки у Корнелии пылают и голос дрожит, когда она объясняет, как вместе с Аоки они защитят «будущее на нашей бедной планете». Такой, наверное, была молодая Плания, — проносится у меня в голове. А Корнелия, словно поймав мою мысль на лету, достает фотографию в старомодной овальной рамке. «Это мама, фотографировал дедушка». — «Да? Не может быть!» — Я вглядываюсь в личико маленькой Плании — воплощение радости жизни — и слушаю болтовню Корнелии, которая вспоминает мать: «нежнейшее на свете существо, всегда с улыбкой на губах». До чего же изменилась Плания после рождения малышки!

Этот факт придает мне смелости, и я начинаю объяснять, в чем моя проблема. Рассказываю о сером конверте, выброшенном из кабриолета; о письмах, переведенных на польский, которые я хотела бы проиллюстрировать документами из родительского архива; о господине Таке и о своих надеждах на то, что Корнелия откроет мне тайну.

«Не надейся! — нетерпеливо прерывает меня девушка, с трудом поднимается с кресла, ковыляет к двери и бросает мне в лицо: — Все тайное становится явным. Ты забыла о собственном прошлом! Поверила их лозунгам, поверила правде на продажу! Перестала видеть мытарства слабых, ложь СМИ! Правда — это частная тайна. Стоит извлечь ее на поверхность, как она перестает быть правдой, перерождается в коммерческий хлам. Тем, что вы именуете “документом”, нам мылят глаза, пудрят мозги».

«Но, Корнелия, я…» — вставила я дрожащим голосом. «Не прерывай меня! — прервала дочка Плании. — Кто стремится к правде, тот должен жить, как мы. Мы учимся заметать следы, создаем дымовые завесы, прячемся в вымысел. Мы вынуждены прятаться, уходить в себя, маскироваться загадками». — «Но я…» — пробормотала я. «Прощай! — фыркнула Корнелия. — Чао!» Так мы расстались: она с пылающими щеками, я в слезах…

В поезде Пезаро-Париж у меня разболелась спина, накатило удушье. Я чувствовала себя старушкой, стоящей одной ногой в могиле и уже ничего не смыслящей в современном мире. Масла в огонь подлил репортаж в «Corriere della sera». Нет, пресса чего-то недоговаривала. В Геную приехали не только «банды разнузданной молодежи, не имеющей представления о том, в каком мире они живут». Были там также Корнелия и Аоки. Неужели столь огромная пропасть разделяет их и нас: «поколение 68»? Неужто я успела позабыть, как фабрикуются «документы», как манипулируют правдой?

Дома меня ждал сюрприз: дочь Плании оставила сообщение на автоответчике: «Ненавижу автоответчик! — Пауза. — Прости, милая Эва! Я не хотела тебя обидеть. Спасибо, что ты перевела мои письма на польский. Это вымышленный документ твоей эпохи, которая нам очень импонирует. Вы смело распахнули дверь, которую мы, к сожалению, вынуждены немного прикрыть, чтобы сквозняк не выдул нас в космос. До чего забавная история! В твоем компьютере родился перевод писем, которые я собственноручно копировала с оригиналов, чтобы доказать Аоки, что способна имитировать абсолютно любой почерк. А потом я разозлилась, что он меня не дождался. И бросила конверт перед твоим домом. Такое способна выдумать только жизнь, которой мы должны подчиниться. Ты — ее часть, поэтому я выполняю твою просьбу. Всю ночь я перебирала родительский архив. Теперь бегу на почту с иллюстрациями к твоей, к нашей книге».

И точно. На следующий день пришел серый конверт с фотографиями, коллажами и открыткой от Корнелии. «Пожалуйста, — писала она, — предвари каждое письмо одной иллюстрацией, а на обложке пусть будут фрагменты инсталляции Юки И. Она с радостью дает свое согласие. Маме Аоки я позвонила сразу после твоего ухода. Я так глупо себя чувствовала, ужасно. Она успокоила меня и убедила, что молодые и старые художники должны держаться вместе ради выживания искусства, без которого нет правды. Вот список иллюстраций:

Первая и последняя страницы обложки: Юки И. “Любовь это струна, смычок и глаза”. Фрагменты инсталляции 1986 года в больнице Белсайз. Нью-Йорк.

Фронтиспис, перед “Вступлением”: Зу-Зу Курти. “Пара”. Китайский шелк, ручная роспись. Около 1936. Из собрания Музея Монпарнаса межвоенного периода.

Перед “Э”: Андреа Мантенья. “Св. Себастьян”. Лувр. Открытка, разорванная Роланом Бартом.

Перед “Р”: “Гейша одевает майко”. Фотография. Около 1900. В: Инуэ Юки. Мост Цветущей Сливы. Воспоминания гейши. Киото, 1974.

Перед “О”: Юки И. в Киото. 1989. Фото Роберта Игерли.

Перед “Т”: Ролан Барт и Яннис Куртиу. Греция, 1938.

Перед “О”: “Два фаллоса”. Мраморный рельеф эллинистической эпохи, выкопанный Кристосом Куртиу в доме семьи Фурни в Делос. Фото Плании Куртиу-Синьорелли.

Перед “Э”: Мои родители (Плания и Сильвио Синьорелли). 1966. Фото Ролана Барта.

Перед “Н”: Плания Синьорелли. “Роло и Эд”. Фотомонтаж. Около 1974.

Перед “Ц”: Эдмунд Берг в 1950. Фото Курта Вольфа.

Перед “И”: “Сиаманги”. Аппликация в кабинете проф. Альберта Курти. Фото Андреа Синьорелли.

Перед “К”: Иллюстрированное издание “Камасутры” с пометками Ролана Барта. Библиотека Университета в Урбино.

Перед “Л”: Ролан Барт. “Фрагменты речи влюбленного”. Серия “Тель Кель” под редакцией Филиппа Соллерса. Париж, 1977. Экземпляр с посвящением Эдмунду. Библиотека Университета в Урбино.

Перед “О”: Аоки И Берг. “Друзья: Кароль К. и Мишель Ф.”. Фотомонтаж. 2001.