Что человеку надо

— Стреляй!

С командного пункта видна была огромная равнина, рыжие, будто ржавчиной покрытые камни, клубы пыли, четырехугольники неубранных полей, сосны. Позади подымались горы, покрытые редким кустарником. Когда на минуту смолкали орудия, земля казалась незаселенной или брошенной. Но среди ржавых камней шла жизнь: люди перебегали с места на место, зарывались в землю, падали. Синее небо вдруг покрывалось крохотными облаками: это рвались снаряды зениток. Бой начался на рассвете. Тысячи полуголых людей то тихо ползли среди колосьев, то с ревом бежали вперед. Наступление, о котором столько говорили шопотом и бессвязно, как в бреду, стало перебежкой каждого бойца, прицелом, зигзагами в поле, потом, жаждой, борьбой за мельчайший клочок земли, за крестьянский дом, за груду камней, за ельник.

На командном пункте битва была сложной в кропотливой работой. Маркес приехал ночью; стояла глубокая тишина: трещали цикады; слышно было, как по мягкой пыли ступают солдаты. В четыре часа утра батареи открыли огонь. Вскоре рассвело. Маркес жадно следил за разрывами. Батарея 75 обстреливала деревню, где были укрепления и пулеметные гнезда. Орудия 155 искали вражескую батарею. Это было поединком двух артиллерий: точность исчислений против точности. Неприятель отвечал, и батарея была теперь окружена полукругом воронок. Прислуга работала сосредоточенно, молча, только офицер приговаривал: «Так! Так!» Когда орудия неприятеля замолкли, Маркес еще выше приподнял свои брови: день начинался хорошо.

Авиация должна была прилететь в пять часов тридцать. В пять часов сорок ее еще не было. Маркес вздрогнул — проехала мотоциклетка… Пять часов сорок пять. Авиации все нет. Он мучительно пережил эти четверть часа. Он успокаивал других: «Сейчас прилетят», но про себя думал — снова сорвется! Сколько раз так бывало: то опоздает авиация, то танки замешкаются, то не выйдет пехота. Надо поставить вопрос… Он не закончил начатой в голове фразы — воздух ожил, наполнился настойчивым гудением. Четыре эскадрильи легких бомбардировщиков шли в сторону неприятеля. Дым от бомб был сине-сизым; он медленно сходил с поля. В бинокль Маркес увидел, как марокканцы перебегали через маленькую ложбину.

В шесть часов тридцать, как значилось в приказе, двинулись танки. Они разбились: семь пошли к деревне, четыре повернули налево (оттуда можно было ожидать ответного удара). Танки били по огневым точкам. Один дом перед деревней распался, как будто он был карточным. Два танка вплотную подошли к окопам; Маркесу даже показалось, что они зашли в тыл неприятеля. Противотанковые орудия подбили одни танк, он лежал среди камней, как мертвый зверь.

Дорога была занята неприятелем. Войны продвигались полями. Они шли, согнувшись, иногда петлями перебегали открытое место, иногда падали на землю. Издали их движения казались правилами какой-то неизвестной игры. Потом бойцы побежали вперед. Отдельные, незаметные, затерявшиеся среди камней, они вдруг стали плотной массой. Они бежали, несмотря на заградительный огонь. Замолкли орудия, и тогда донесся человеческий рев. Среди обрывков проволоки, проваливаясь в воронки, люди душили друг друга, рвали тела штыками и, разъяренные, неслись дальше.

Маркес говорит:

— Первое задание выполнено — деревню взяли.

Летчики пьют теплое пиво и курят. Сегодня горячий день. Утром сбили Родригеса. Неустанно трещит телефон:

— Бомбить позиции неприятеля в двух километрах на юг от Сан-Мигеля. С тысячи метров — наши рядом, как бы не вышло ошибки…

— Педро, ты? Пошли разведку — откуда идут резервы…

— Это Маркес говорит. Надо почистить шоссе — там какая-то сволочь топчется.

По сигналу они кидаются к аппаратам. Хосе вылетает в третий раз. Они сопровождают тяжелые бомбовозы. Навстречу идут четырнадцать «гейнкелей». Истребители кидаются на них. Хосе пикирует. «Гейнкель» падает вниз. Кажется, отогнали… Бомбовозы кладут бомбы. Деревня пропала в сером облаке.

Снова «гейнкели». Один повис над Хосе. Хосе делает мертвую петлю. Стреляют сзади… Чорт, мотор!.. Нет, мотор работает.

Вот и поле. Хосе не может выйти: пуля пробила ногу. Он попробовал встать и еле сдержался, чтобы не крикнуть.

Прибежал Педро:

— Молодец! С земли показали, что сшиб…

Хосе через силу улыбается.

И снова телефон:

— Летят четыре «юнкерса» — по направлению к Кольменару.

Отогнали… Рамон сидит на корточках и поет фламенго. Песня кружится на месте, как пыль.

— Рамон!

По шоссе идет табор марокканцев. Рамон бреющим полетом чистит дорогу. Люди мечутся, кричат, падают.

Хосе пронесли в санитарную машину. Он говорит:

— Нет, пехота у нас какая! Наступают…

Командный пункт корпуса.

— Позвони, чтобы послали авиацию на Вильянуэву.

— Маркеса оставим возле шоссе.

— Надо подвинуть к Рио Фрио. Где шестьдесят четвертая?

— Давай еще раз танки.

Приехал Маркес.

— Каковы дальнейшие задания?

— Посмотрим, что они будут делать. Лучше не зарывайся — слишком узкий прорыв. Сейчас будем жать на Вильянуэву.

Снова загрохотали орудия. Деревня была окружена проволочными заграждениями. Дрались за каждый домишко. Валяются тюфяки, рубахи, каски. В проволоке — распластанные трупы. Ведро, лоханка, в стойле мычит теленок; рядом трупы, один на другом. Здесь погибли восемнадцать бойцов. Другой двор — и снова трупы, третий двор, десятый…

Мадрид. Военный корреспондент Вильямс, просмотрев сводку, кричит в телефон:

— Республиканцы заняли небольшую деревню. Имя деревни даю по буквам: Виктор, Исидор, Леонард, Леонард, Альфред…

Битва для бойца проста и непонятна. Он не знает тщательно разработанного плана, не видит пространства, по которому передвигаются войсковые части. Перед ним поляна или отрезок пыльной дороги. Он знает только то, что ему сказал командир: добежать до того домика…

Они ползут. Хуанито руками приминает колосья. Пепе вздохнул:

— Хлеб не убрали…

Потом Льянос кричит:

— Вперед!

Пепе упал. Хуанито знает: нельзя остановиться.

— Гранатами!

Он швыряет гранату. Он на бугорке, люди — под ним. Он видит, как один марокканец целится в него. Он не знает, выстрелил ли марокканец; он только запомнил гримасу — оскал рта.

Потом они лежат в воронке. Потом снова бегут.

В деревне никого не осталось. Хуанито открыл дверь дома — мертвый. Вот еще двое: один — наш, другой — фашист; они как будто обнимаются. Хуанито переступает через трупы. Воды бы!.. Но воды нет. Его давно мучает жажда. Во фляжке глоток, он бережет его. Но теперь нет больше сил — запеклись губы, во рту горечь. Возле церкви сидит боец из батальона Тельмана. Немец жадно смотрит на фляжку:

— Глоточек!..

— Пей!

Немец взял фляжку, но не пьет:

— Тебе не останется…

— Пей! У меня еще есть.

Хуанито с восторгом и завистью смотрит, как немец пьет, а потом говорит:

— Вам хуже, вы не привыкли.

Снаряд снес половину церкви. Немец лежит: вокруг кровь. Хуанито постоял с минуту, позвал санитара и побежал догонять своих.

Возле лесочка стоят танки. На них накиданы масличные ветки.

— Там один остался перед окопами… Надо вытащить.

Три живых танка идут подбирать мертвый.

Бежит боец: на руке кровь.

— Перевязочный пункт налево.

— Какой перевязочный! Мне командира танков. От Маркеса. Вот записка…

Командир кричит:

— Заправляться!

Потом он спрашивает бойца:

— С рукой что?

— Это когда я бежал… Они вон оттуда стреляют. А танки ваши замечательно работали! Я ведь сзади шел…

Командир смеется:

— Работали ничего. Значит, наступаем?

Ночь прошла спокойно. Маркес обошел позиции. Кто-то ему сунул хлеба, колбасы. Он жевал и говорил:

— Надо пулеметы переставить.

Утром он был на командном пункте, потом снова пошел на позиции.