Страница 11 из 24
Окончательно отредактированный текст резолюции ОБ утвердило на заседании 13 января 1923 года, а ПБ — 25 января, он гласил:
«а) Смену состава ЦК КПГ и советских учреждений в Грузии, как вызванную обстановкой на Кавказе и ходом борьбы в грузинской партии, утвердить. Равным образом утвердить решение Оргбюро от 21.ХИ.22 г. о переводе на работу вне Грузии тт. Цинцадзе, Мдивани, Кавтарадзе и Махарадзе.
б) Смена эта ни в каком смысле не лишает доверия в глазах ЦК тех товарищей, которые вышли в отставку с ответственных постов в Грузии, в частности и тех, кто переведён на работу вне Грузии»{48}.
Столь мягкий, даже до некоторой степени компромиссный, если не извиняющийся тон пункта «б», скорее всего, породил следующее. Теперь решение принимали не члены ОБ — Сталин, Молотов, Куйбышев, Андреев и Дзержинский, вынужденные заниматься «грузинским делом» с первого же дня его возникновения, а иные члены и кандидаты в члены ПБ — Каменев, Рыков, Томский, Троцкий, Бухарин, Калинин. Те, кто помнил о дискуссии на пленуме 6 октября минувшего года, кто вынужден был, как Каменев и Бухарин, реагировать на ультимативное послание из Тифлиса. Но все они оказались достаточно далеки от знания подробностей нескончаемой склоки.
При рассылке решения ПБ от 25 января (разумеется, вместе с остальными, принятыми в тот день) в губернские, областные комитеты партии и ЦК компартий республик, ставших из независимых союзными, к нему приложили «Письмо ЦК РКП о конфликте в компартии Грузии», излагавшее историю вопроса. В том не было ничего необычного. Секретариат ЦК достаточно часто поступал именно таким образом, чтобы информировать партию обо всех событиях, разъясняя одновременно причины тех или иных решений».
В «Письме» указывалось, что разногласия в компартии Грузии, разногласия между её ЦК и Заккрайкомом, ЦК РКП впервые обнаружили себя ещё на первом съезде КПГ, в феврале 1922 года. Именно тогда Мдивани, Махарадзе, Кавтарадзе, Цинцадзе и Торошелидзе проявили «уклон к национализму». Во второй раз проявила себя группа «уклонистов» уже в феврале, на Первой конференции закавказских партийных организаций, выступив решительно против образования Закавказской Федерации.
Несмотря, продолжало «Письмо», на постановление ОБ, осудившее трения в КПГ, принявшие «исключительно уродливый характер», группа Мдивани не отказалась от своей линии. По её предложению «группа нефтяных резервуаров в Батуме, составляющая собственность всей Федерации (Закавказской. — Ю.Ж.), денационализируется без ведома ЦК РКП и передаётся в аренду “Стандарт ойл”, против чего ЦК РКП вынуждена была принять меры к аннулированию договора с этим обществом». В Константинополе начались «переговоры об открытии в Тифлисе отделения Оттоманского банка», правительство Грузии отдало распоряжение о создании пограничных кордонов, призванных отделить республику от её соседей — России, Азербайджана, Армении. Наконец, ЦК старого состава откровенно саботировало решение ЦК РКП о незамедлительной высылке всех без исключения меньшевиков.
«Письмо» отметило и иное. «Конфликт достиг высшей точки после известного постановления пленума ЦК РКП 6 октября 1922 года об образовании Союза советских республик. «22 октября утром ЦК компартии Грузии, констатируя своё расхождение с Заккрайкомом», подало в отставку. 22 октября вечером Заккрайком принял отставку ЦК Грузии и предложил ЦК РКП список нового ЦК Грузии, прося утверждения. 26 октября Оргбюро утвердило отставку и санкционировало новый состав ЦК Грузии».
Далее в «Письме» цитировалось послание Ленина от 21 октября и телеграмма Каменева и Бухарина, отправленная 23 октября, и отмечалось: в середине ноября президиум ЦК компартии Грузии нового состава обратился в Заккрайком с просьбой «всех руководителей этой антипартийной работы, разлагающей местные организации, откомандировать для работы вне Грузии». И отмечалось, что комиссию, направленную из Москвы, образовали по предложению не кого-либо, а Махарадзе, Мдивани и Цинцадзе.
Завершалось же «Письмо» так: «Дальнейшая поддержка сторонников тов. Мдивани стала невозможной и недопустимой, что отзыв указанных выше четырёх товарищей, в том числе и тов. Мдивани, является единственно возможным выходом из положения»{49}.
Здесь следует отметить весьма показательную деталь, характеризующую рыцарскую позицию Сталина в «грузинском деле». За несколько дней до заседания ПБ, 25 января, к нему поступило крайне неприятное, но слишком серьёзное, чтобы его игнорировать, сообщение: «В прилагаемом номере «Социалистического вестника» (журнала, издававшегося в Берлине с 1921 года российскими меньшевиками-эмигрантами. — Ю.Ж.) напечатаны точные тексты наших шифровок о грузинских делах. Обращаю Ваше внимание на содержание: 1) телеграммы, адресованные только Заккрайкому или тов. Орджоникидзе через реввоенсовет ОКА (Отдельная Кавказская армия. — Ю.Ж.), не попали в руки меньшевиков; 2) попали в их руки только те телеграммы, которые были адресованы в ЦК КПГ старого состава»{50}.
Как бы не заметить полученное сообщение Сталин не имел права. Возглавляемый им секретариат ЦК отреагировал, то есть принял решение хотя и 25 января, но после заседания ПБ. Сознательно, чтобы не усугублять и без того тяжкую вину тифлисских смутьянов. Документ гласил:
«Факт передачи секретного доклада тов. Махарадзе редакции меньшевистского “Социалистического вестника” и новые факты пропажи шифротелеграмм тт. Ленина и Сталина на имя грузинского ЦК старого состава, а также пропажи шифротелеграмм секретаря грузинского ЦК тов. Сабашвили на имя ЦК РКП (притом все эти шифротелеграммы опубликованы теперь же меньшевистским органом № 2, 1923 г.) с несомненностью говорят о том, что с аппаратом грузинского ЦК, организованном ещё год назад, крайне неблагополучно.
ЦК РКП постановляет: поручить Заккрайкому строжайше и особо секретно расследовать дело пропажи шифротелеграмм и срочно обновить состав исполнительных органов ЦК Грузни, тов. Сабашвили снять с поста секретаря ЦК Грузии»{51}.
На том «грузинское дело» вроде бы было закрыто. Но буквально через неделю ПБ пришлось заняться им вновь. Вернее, рассмотреть просьбу секретаря Ленина — Л.А. Фотиевой, технического секретаря ПБ М.И. Гляссер и управляющего делами Совнаркома РСФСР Н.П. Горбунова выдать им материалы комиссии Дзержинского. Мол, с ними захотел познакомиться Владимир Ильич. Членам ПБ пришлось согласиться, хотя и с серьёзной оговоркой: «Разрешить секретариату ЦК материалы выдать, вопрос о докладе т. Ленину результатов отложить до заключения профессора Ферстера (лечащий врач Ленина. — Ю.Ж.)»{52}. Казалось бы, всё просто и ясно. Но — лишь на первый взгляд. Мало того, именно с запроса Фотиевой начинается серия загадок, не разъяснённых и поныне.
Появление заявления в ПБ Фотиева объяснила в «Дневнике дежурных секретарей» следующим образом. Якобы 24 января Ленин вызвал её и «дал поручение запросить у Дзержинского или Сталина материалы по грузинскому вопросу и детально их изучить». Так, во всяком случае, написала сама Фотиева. Правда, только 30 января и с довольно странным пояснением: «Накануне моей болезни, — сказал ей Ленин, имея в виду наступивший в ночь на 23 декабря паралич правой половины тела, — Дзержинский говорил мне о работе комиссии и об инциденте, и это на меня очень тяжело повлияло»{53}. Такая запись сразу же порождает несколько вопросов. Во-первых, беседа Дзержинского с Лениным состоялась 12 декабря 1922 года, до завершения работы комиссии над докладом секретариату. Следовательно, более месяца спустя Ленину следовало для начала выяснить, завершена ли работа над докладом, каковы его выводы, есть ли решения секретариата, ОБ или ПБ у Гляссер, хорошо осведомлённой о том, а отнюдь не требовать исходные материалы. Понимая то, Фотиева дополняет свою запись: «О том, что вопрос стоит в Политбюро, он, по-видимому не знал». Но тогда возникает второй вопрос: почему же она не растолковала Ленину положение дел? И, наконец, третий вопрос. Невозможно ни понять, ни получить объяснение, на каком основании техническим секретарям и управделами дается поручение не изложить содержание материалов, составив резюме, а именно «детально их изучить»?