Страница 9 из 50
значит – играть для настоящих друзей. Виват, господа, виват!
– Тимур, друг, на брудершафт и дай я тебя облобызаю! – Шпильман нежно
обнял старого приятеля. – Родной ты мой. Я так часто тебя вспоминал. Так
часто. Эх, Тимур, Тимур, минули годы. Минули. Кажется, все есть! Всего
достиг, а вот на тебе – чего-то не хватает. Ни родных, ни друзей. Живу на
шумной Пятой авеню, а поговорить не с кем. Веришь-нет? А помнишь, как мы
болтали. Сколько планов строили. Ах, Боже ты мой, Боже! Ну, ты-то как? -
поинтересовался Шпильман у Тимура Александровича.
– Да, слава Богу! Слава Богу – ничего. Скрипача не вышло. Ну, да с такими
пальцами какой скрипач, – Благонравов тряхнул травмированной кистью.
– Да, да, да… – сочувственно закачал головой Шпильман.
– Не вышло – так и не вышло. Немножко преподавал. Немножко выступал.
Знаешь, этакий музыкальный Павка Корчагин. Приходили смотреть как на
дрессированную макаку. Мысли стали нехорошие посещать. Черт его знает, чем
бы это все закончилось, но тут на счастье ли, на горе ли реформы подоспели.
Старого директора за пьянку из театра выбросили, взялись нового искать, а из
всех кандидатур один я непьющий. Утвердили. Работаю. Зарплату получаю
регулярно. Можно сказать, счастлив, но живу, поверь, одними воспоминаниями.
Ведь как все должно было быть, но не сложилось, не вышло. Кто виноват?
Никто не виноват. Так фишки упали.
– Да, да, да… – закачал головой Шпильман. – Не буду тебе ничего говорить. Не
буду утешать. Ибо не знаю я слов утешения. И все, что ни скажу – патетика и
пафос, а я их терпеть не могу. Встречаю в газетах о себе: великий пианист
современности! Повелитель клавиш! Господи, какой я повелитель. Какой я
великий Великий?! Посмотри на меня – метр с шапкой. Я просто хорошо
выполняю свою работу. Вот и все. Что ж тут великого, скажите мне, друзья? -
обратился Шпильман к гостям вечера.
– Ну, ну, ну… – загалдели присутствующие. – Таких, как вы, пианистов в мире
единицы, а может даже и один. Первый среди многих – разве не величие?
– Ну уж, первый! Я вам с десяток имен могу назвать, – возразил Шпильман.
– Не скромничайте, маэстро. Не скромничайте, – встряла в разговор ведущая
солистка театра. – Я где-то читала, что ваши пальцы застрахованы на миллионы
долларов. А вы говорите, как все. Всем, милый мой, пальцы на «лимоны» не
страхуют…
Вечер подошел к концу. Многие разъехались, некоторые, в том числе
Благонравов и Шпильман, остались ночевать в домике.
– Тимур Александрович, я вам постелила на втором этаже. Пойдемте, я вас
провожу, – горничная поднялась на ступеньки.
– Нет, нет и нет! – возразил Шпильман. – Мы будем спать в одной комнате.
Горничная криво ухмыльнулась.
– Попрошу без намеков, – шутливо погрозил ей пальцем Шпильман. – Мы
будем спать по-дружески, по-мужски. Правда, Тимур. Пойдем. Я вот и
бутылочку прихватил. Посидим еще, посудачим.
Но ни посидеть, ни посудачить не удалось. После первой же рюмки Шпильман
закивал носом и вскоре вдохновенно захрапел.
– Что значит музыкант, – усмехнулся Благонравов. – У него даже храп похож на
сонату…
Вскоре соната сошла на менуэт и вовсе стихла. В домике стало тихо. Только за
окном скрипели деревья, да изредка вскрикивала ночная птица.
Благонравов погасил сигарету и вышел в прихожую. Из своего рюкзака он
вытащил старый кухонный топорик.
– Привет, дружище! – Тимур Александрович подбросил топор. Потолочная
лампочка спрыгнула е его тусклого лезвия. – Тряхнем стариной? Не забыл еще,
как это делается? Щелк и нет пальчиков. Говорят, что они у него в миллионы
оценены. Ну, тем и лучше. Ты станешь великим топором! Не всякому, брат,
выпадает такая честь. Тебя, еще станется, в музей упекут. А хозяина твоего
новым Сальери объявят! Как говорится – не мытьем, так катаньем в историю
попадем.
Тимур Александрович вернулся в комнату. Зажег настольную лампу и положил
безвольную, спящую правую руку «клавишного укротителя» Шпильмана на
прикроватную тумбочку.
– Ну вот, друг Шпилька, пришла расплата, – глядя на длинные, точно
выточенные прекрасным мастером пальцы, качал головой Благонравов. – Думал
ли ты, когда писал доносы, что у тебя может отсохнуть рука, или что ее могут
отрубить? Нет, уверен, что не думал. Ты думал – пусть отсохнет чья-нибудь, но
не моя. Мои, мол, руки принадлежат вечности и ради этого можно
пожертвовать сотнями чужих рук! Ты скажешь, что это пафос, патетика, что ты
этого не любишь! И я не люблю, друг ты мой ситный. Не люблю. Поэтому
ближе, что называется, к конечностям.
Благонравов провел пальцем по лезвию топора. Затем по шпильмановской
тыльной стороне ладони. Морщинистая кожа с едва проступающими
желтоватыми пятнами – знаками надвигающейся старости.
– У меня точно такие же, – Благонравов вздохнул. – Жена все говорит, чтобы я
их мазал какой-то импортной мазью. А! Мажь, не мажь – все одно на сухой лес
выглядишь…
– Пятна пятнами, а пальцы у него что надо. Прекрасные пальцы… А что он
сегодня ими вытворял… ну нет слов, что вытворял. Смотришь на них и
думаешь. «Ну не может быть, чтобы вот эти прекрасные пальцы могли доносы
писать. Стаккато извлекать– пожалуйста, но доносы… Ну не верю! Хоть убей,
не верю.
– Да брось ты, – толкнул в руку Благонравова чей-то голос. – Он писал. Он, и
бумажки ты эти видел. Его почерк? Его. Так что тут думать! Секи и делу конец!
– Не могу. Не могу. Не верю. Не могли такие пальцы доносы писать. Не могли.
Это все «зверь» подстроил. Себя выгораживал. Не верю! – возразил
Благонравов и положил топор к себе на колени.
– А я говорю, руби! Руби, дурак. Секи, олух! Зуб за зуб! Палец за палец! Руби!
– Нет! – крикнул в ответ Т.А.Благонравов.
Шпильман зашевелился.
– А я говорю, руби суку! – гаркнул голос.
– Нет! – затопал ногами Благонравов и со всей отмаши рубанул топором себя по
пальцам. – Нет!
Топор с грохотом упал на паркет. Благонравову показалось, что и от его крика
и от топорного грохота закачался, грозя обрушиться, крепкий охотничий домик.
Но дом выстоял. Вскоре в нем захлопали двери, затопали ноги, запричитали
женские голоса…
Карета скорой помощи увезла Тимура Александровича Благонравова в
травматологическое отделение первой городской больницы.
Дежурный хирург щелкнул ножницами, и благонравовские пальцы с
противным грохотом упали в металлическую коробку…
Длинный петляющий путь
Дом N56, мирно маячивший на перекрестке Первого Коммунистического
тупика и Второго Национального спуска, ничем существенным не отличался от
таких же бетонных мастодонтов, коих было без меры натыкано в одном
крупном индустриальном центре. Бетон, стекло, подвал, а в нем котельная (в
которой и развернутся основные события этого повествования). Котельная дома
N56 была небольшой, подслеповатой, с множеством всевозможных задвижек,
вентилей, краников комнатенкой. Сколоченный из винных ящиков обеденный
стол и пара наспех сбитых табуретов. По утрам в подвальный полумрак
спускалась бригада слесарей: хмурых с помятыми лицами ребят
неопределенного возраста. Часов до одиннадцати они еще чего-то крутили,
чинили, гремели ключами и кувалдами, после пили плодово-ягодную
«бормотуху», сквернословили и дрались. Когда величина пролитой
пролетарской крови достигала количества выпитых стаканов, у оцинкованной
подвальной двери с жутким воем тормозил милицейский «ГАЗик». Из него на
цементные плиты двора выскакивал молодой слегка одутловатый районный
участковый Макарыч. И. угрожающе размахивая табельным пистолетом, по-