Страница 12 из 50
Он собирал марки, я, кажется, значки. Он был мягким, я ершистым. У него
было непривлекательное имя Павел и безобразная фамилия Оладьев.
Я же имел оригинальное имя Ромуальд и звучную фамилию Воскресенский. У
меня были способные постоять за меня братья, а Павел был единственный сын
у родителей. Я учился в старой с колоннами и английским уклоном школе. Он -
в новой: приземистой, безликой и вечно отстающей. Он любил изучать жизнь
по книгам, я же предпочитал «учить её не по учебникам». Павел обитал в
желтом облупившемся доме, я – из крепких белых силикатных кирпичей в
добротном коттедже. Между домами возвышался импровизированный из досок
и кроватных сеток забор. Но, тем не менее, мы дружили. Нас пытались
изолировать друг от друга, но как было это сделать, если нас тянуло друг к
другу, как разнозарядные частицы!
– Он тебе не друг, – говорили мне родители. У него дурная наследственность!
– Что ты прилип к нему как банный лист к анусу. Он же душный, как парилка! -
поддерживали их братья.
Что я мог на это ответить! Что только с ним я ощущал гармонию?! Что он-
часть недостающей во мне душевной детали?! Да я и слов таких в те времена не знал…
Перемахнув через забор, я убегал к нему домой. Там можно было делать то,
что было строжайше запрещено дома: ходить в ботинках, лазить по
холодильнику и курить. Там я был в недосягаемости от воспитательного
процесса. Никто не воспитывал и не жужжал на ухо: не трогай это, поставь на
место то. Мать Павла вечно работала во вторую смену, отец приходил поздно и
часто в таком состоянии, что не мог не только требовать, но и попросту связно
говорить.
– Родя, быстро домой, – требовательно кричала через забор моя мать.
– Пока, – быстро прощался я. И, давя каблуками скрипучую лестницу,
возвращался домой. Темнело, и вскоре наши дворы погружались в изредка
нарушаемую протяжным гудком далекого поезда вязкую тишину ночи…
Общее проявилось в нас неожиданно и стойко: лет в 16 – 17, когда мы
увлеклись роком. Мы обожали одних и тех же рок-музыкантов: гитаристов Д.
Пейджа и Д. Хендрикса. Павел стал учиться на соло – гитаре, я также предпочел
её другим инструментам. Вопрос собственной группы парил в воздухе. И здесь
впервые в жизни у нас возник спор принципиального характера.
Он мягко – Стань на бас.
Я возмущенно – Почему я. Кто из нас Пол?
Он удивленно, – При чем тут Пол?
Я язвительно – Притом, что Пол Маккартни чешет на басу!
Создай мы собственную группу – я думаю, из неё, ей-Богу, мог бы выйти толк.
Впрочем, может и нет, но жизнь наша сложилась бы по-другому – точно.
Однако мы продолжали упираться и спорить.
Павел спокойно – Ты играешь слишком прямолинейно. Как если – бы художник
рисовал одной краской. Нет оттенков! Послушай Хендрикса. Гитара Джимми
разговаривает, плачет, ласкается, а твоя кричит…
Я раздраженно – Рок гитара – не скрипка Страдивари!
Павел негромко – Звук рождается из тишины…
Я разъяренно – Ты не музыкант, а апостол Павел, рассуждающий как
композитор Бабаджанян…
Не создав своей команды, мы играли в чужих. Я поменял их массу, но найти
себе подходящую из-за своего скверного характера и «неудобного» репертуара
долго не мог.
– Играешь ты хорошо, – говорили мне участники. – Но не то, что надо.
– А что надо? – язвительно спрашивал я.
– То, что любит народ, и приносит бабки!
Мне бы прислушаться, подчиниться, да и играть то, что хотел народ и что
приносило рубли. Но нет же, я вставал на дыбы и возмущенно кричал.
– Васьки! Я думал у вас рок – группа, а у вас оказывается оркестр А.
Мещерякова! Для вас принцип – деньги, а для меня – чистота жанра! «Червону
руту» играйте без меня!
Вскоре в городе не осталось ни одной команды, которая бы после
упоминания моего имени, не говорила: – «С его характером надо работать в
террариуме!» Я стал подумывать о смене увлечения, как неожиданно лучшая в
городе рок группа «Колеса судьбы» объявила конкурс на вакантное место
лидер-гитариста.
Попасть в «Колеса» – означало раскрыть ворота в невообразимый мир
«superstars»! Ради этого можно было и поступиться принципами!
Прослушивание осуществлялось в маленькой, плотно заставленной
барабанами, колонками, микрофонными стойками комнате. По полу
бесчисленными «гадами» ползли иссиня-черные провода. Весь день
витиеватые гитарные импровизации беспрепятственно носились по коридорам
и лестницам ДК Общества глухих (там репетировали «Колеса»). Шум стоял
невообразимый, думаю, от этого грохота местное общество пополнилось
новыми членами! К 6 часам вечера из претендентов осталось двое: я и мой друг
Павел Оладьев. Бесспорно, я играл лучше, ярче, напористей и техничней, а
взяли его. Он играл хуже, но имел решившую в его пользу 100-ваттную, с
вмонтированным усилителем, гитарную колонку! Он вообще в отличие от меня
здорово разбирался во всех этих катодах, анодах, транзисторах и динамиках.
Сказывалась наследственность потомственного электрика! От Павла вечно
пахло канифолью, тогда как от меня одеколоном «Саша». Его часто видели в
компании сомнительных личностей с местного радиозавода, меня же всякую
минуту можно было найти среди хорошеньких шатенок.
– Я играл лучше, и ты – как друг – должен был это признать и честно уступить
мне это место, – сказал я ему по пути к дому.
– У картишек нет братишек, – вульгарно ответил он.
– Отлично! – усмехнулся я. Только запомни, что следующий кон сдавать мне!
И я растасовал колоду нашей судьбы и раздал общий прикуп. Не доходя до
дома, я втиснулся в заржавевшие двери телефонной будки, крепко сжал
пластмассовой бельевой прищепкой ноздри. Набрал простой двузначный
телефон дежурного по ГУВД и голосом А. Макаревича сделал заявление.
«В субботу в 11 утра по адресу подворотня дома Щорса 12 состоится продажа
дефицитных деталей похищенных с городского радиозавода…»
«Думай, прежде чем говорить! Вор должен сидеть в тюрьме!» – успокоил я
себя, засыпая. Да я вообще-то и не волновался, между нами говоря, мало
верилось в ментовскую оперативность.
Но, как в дурном водевиле, его взяли чисто и с поличным. Цена похищенного
составила порядочную сумму. При «хорошем» прокуроре тюремный срок мог
бы легко вытянуть на двухзначную цифру! В последний момент судебный
приговор заменили военкоматовской повесткой. Все это произошло так
стремительно, что Павел даже не успел вынести из ДК «глухих» свою
колонку.
Прошло пару месяцев, я уже играл на его месте и на его колонке в «Колесах
судьбы», как город потрясло известие. Погиб Павел Оладьев. Тело привезут
через неделю. Я был в шоке, а тут еще на следующий день после этого известия
пришло письмо. Видимо оно слишком долго шло, а может – это было письмо из
другого мира? «Ты знаешь, – писал он мне. – Я тут подумал и решил, вернусь,
стану на бас. Мы с тобой такую команду сделаем!». Честное слово, я даже
пытался вскрыть себе вены!
На похоронах собрались все рок-музыканты города. Я же, сославшись на
срочную поездку, на них не присутствовал, и никогда позже не был на его
могиле…
Вскоре после смерти Павла распались «Колеса судьбы», и его колонка перешла
в мои руки. Я таскал её за собой то в группу «Мираж», то в «Призраки», то в
«Романтики», то в «Оптимисты». С квартиры на квартиру, из города в город.
Наконец устал и женился. Я искал взаимопонимания, а встретился с вопросом:
– Что это?
– Колонка, – объяснил я супруге.